- Надо доложить об этом начальству, быть может, мы начнем записывать его на магнитофон, а потом крутить в тесных камерах, где узники не знают, куда себя деть, и даже иногда, представьте себе, кидаются на стену, и пытаются разбить себе голову!
- Да, это было бы замечательно, это многим бы помогло! Итак, я шел по заснеженному Ростову Великому (дело было в январе), по давно уже натоптанным дорожкам, ибо бывал здесь уже множество раз, заходил иногда в храмы, и ставил свечи за живых и мертвых, которых когда-то в жизни любил.
- Вы ставили свечи за живых и мертвых?
- Каждый верующий ставит свечи за близких себе людей, независимо от того, живы они, или уже умерли. Скажите, вы верите в Бога?
- Здесь вопросы задаю я, а не вы.
- Простите, я совсем забыл, где нахожусь. Итак, я шел по Ростову Великому, который знал и любил уже давно, и посещал при первой удобной возможности, и совершенно машинально, по привычке, выработанной за долгие годы, подошел к киоску, торгующему газетами.
- И опять увидели в нем свою заветную книгу?
- Нет, не совсем. Я увидел газету, издающуюся в Москве, которая печатала мои сказки, и, купив ее, машинально развернул на последней странице, совершенно ни на что не надеясь, и не ожидая увидеть в ней свое имя.
- И что же было потом?
- Потом? Потом я увидел там свою сказку, причем одну из самых лучших, в которую вложил все, что мог, а рядом потрясающий рисунок к ней, точнее, коллаж, выполненный так хорошо и так мастерски, что я просто задохнулся от неожиданности, и долго стоял у киоска, держа газету раскрытой.
- Это опять была нечаянная радость?
- И еще какая! Вы знаете, я вообще очень пострадал за свои сказки, они были с намеками, или, точнее, многим казалось, что они с намеками, меня с разных сторон обвиняли, что я высмеиваю разных известных лиц, а я всего лишь описывал ситуации, в которые мог попасть кто угодно, от простого человека на улице, до Кесаря, живущего в столице!
- Сейчас нет Кесарей.
- Кесари есть всегда, как всегда есть чернь, которая будет обвинять тебя за любую простенькую сказочку, увидев неожиданно в ней свое собственное свиное рыло.
- Вы не преувеличиваете?
- Ничуть. По-существу, сказки: это зеркала, в которых каждый, посмотревшись в них, видит что-то свое, иногда настолько неприятное и отталкивающее, что не может забыть об этом всю жизнь, и обвиняет сказочника во всех смертных грехах.
- Вот как, это интересно: сравнивать сказки с волшебными зеркалами! А вы, значит, зеркальных дел мастер, изготавливающий их?
- Вы удивительно тонко поняли все, что я говорю. Да, я долгие годы был обыкновенным зеркальных дел мастером, изготовившим около сотни волшебных зеркал, которые называл сказками, и в которые могли смотреться все, кто их читал.
- Вы говорите о себе, как о ремесленнике.
- А я и был ремесленником, ведь литератор ничем не отличается от сапожника, который шьет сапоги, или от пирожника, выпекающего булки и кренделя. Надо просто знать, как это делать, надо владеть мастерством, а дальше уже все пойдет, как по маслу.
- И вы увидели в газете свою новую сказку, да еще и с интересным рисунком?
- Да, и не просто рисунком, а коллажем, выполненым так мастерски, что я просто задохнулся от неожиданности. Знаете, ведь мои сказки пытались запретить, их даже похищали по дороге, пытаясь помешать их публикации, а на меня оказывали довольно серьезное давление. И вот после всего, после всех мытарств и потерь, увидеть далеко от дома, в заснеженном и блестящем куполами Ростове, среди нищих, богомолок, истоптанного тысячами ног снега, среди валяющихся прямо под ногами отбросов и роющихся в них бездомных собак, свою очередную сказку, – это действительно было нечаянной радостью, которая запомнилась мне на всю жизнь!
- Да, вы действительно все хорошо запомнили, – как-то странно сказал следователь, поглядывая на него исподлобья, и закуривая очередную, неизвестно какую по счету сигарету.