В вагнерианской утопии о новом, артистическом человечестве танцу принадлежала ведущая роль, и даже ницшеанская "воля к власти" вполне могла трактоваться как "воля к танцу". Айседора представляла себя "полем боя, которое оспаривают Аполлон, Дионис, Христос, Ницше и Рихард Вагнер". С легкой руки Ницше, пляска стала для его читателей символом бунта против репрессивной культуры, пространством индивидуальной свободы, где возможны творчество и творение самого себя, где раскрывается – а может быть, впервые создается – человеческое я, личность. "Танцующий философ" признавался, что поверит "только в такого Бога, который умел бы танцевать", и считал потерянным "день, когда ни разу не плясали мы!" Он имел в виду – комментировала Айседора – не пируэты и антраша, а "выражение жизненного экстаза в движении". Создавая свой танец – глубоко эмоциональный и личный, Дункан претендовала на то, чтобы переживать на сцене экстазы и упиваться собственной "волей к танцу". Этим же она привлекала зрителей, любовавшихся "восторгом радости у плясуньи" и считавших, что ее нужно видеть "хотя бы только из-за этой ее радости танцевать". Пляска-экстаз, пляска-импровизация стала самой характерной утопией Серебряного века. Человеку – писала одна из последовательниц Дункан – надо прежде всего пробудить свою "волю к импровизации". Плясовая импровизация – это "проявление и осуществление своего высшего духовного и физического я в движении, претворение плоти и крови в мысль и дух, и наоборот". В "импровизации побуждающей и вольной" человек, по словам танцовщика Николая Познякова, становится "самодеятельным и цельным". Современники Дункан видели в свободном танце средство вернуть некогда утраченную целостность, преодолеть разрыв между разумом и эмоциями, душой и телом.
В России Дункан произвела культурную сенсацию. Грезившие о "дионисийстве" и "вольной пляске" символисты увидели в ней современную вакханку. Ее рисовали художники, воспевали поэты, у нее появилась масса подражателей и последователей, – одним из первых и самых верных почитателей стал К.С. Станиславский, не пропускавший ни одного ее концерта. Станиславскому пляска Айседоры казалась чем-то вроде "молитвы в театре", о которой мечтал он сам. В ней он нашел союзницу по реформированию театра – одну из тех "чистых артистических душ", которым предстоит возвести новые храмы искусства. Художественный театр предоставил танцовщице помещение для утренних спектаклей и завел "Дункан-класс".