Он протягивает руку, а я смотрю на нее, будто на черту, переступив которую больше нет пути назад. Но меня не пугает высота обрыва. Я готова прыгнуть вниз. Я пожимаю его теплую ладонь и смущенно дергаю уголками губ. В груди взрываются искры, но все равно мне удается произнести свое имя, не сбившись и не покраснев. Я говорю:
- Адора.
А он улыбается мне и закрывает за моей спиной дверь.
Иногда на фоне застывшей тревоги или напряженной тишины, можно увидеть нечто завораживающее. Можно почувствовать тепло, взорвавшееся внутри. Можно добровольно закрыть глаза на то, что дышит тебе в спину и представляет опасность. И, порой, мы и не понимаем, что оттягиваем неизбежное; что верим в ложь. Людям нравится отвлекаться, не думать о грядущих днях, не обращать внимания на то, что не дает дышать, как застрявшая в горле кость. Мы создаем свою действительность, а потом расплачиваемся за это.
Ночью мне снится, что я падаю в воду с огромной высоты. Меня затягивает в самый низ, и я иду ко дну, сжигаемая невыносимой болью. Холод вонзает тысячи клинков в мое тело, изо рта вырывается крик, а потом становится еще чернее, еще страшнее и опасней. Я оказываюсь в ловушке из собственной паники, гирями привязанной к окоченевшим ногам, и меня тащат вниз чьи-то холодные руки, похожие на руки матери или отца, ведь только у них получалось сделать мне больно, не причинив увечий. Я вырываюсь и кричу, ощущаю, как горло сдавливают судороги, как оно горит, пульсирует, и ору, что есть мощи, ведь мне уже давно не было так страшно. А затем что-то меняется.
Руки, тянувшие меня вниз, исчезают, а, когда я оборачиваюсь, вместо лиц родителей вижу лицо молодого парня, Эриха, он тоже, как и я тонет, только не сопротивляется.
Его ладони касаются моих плеч, на его лице появляется улыбка, но неожиданно меня не пугает водная пучина и не пугает его решительность. Я смотрю в его глаза и больше не боюсь умереть. Мы вместе идем ко дну. А потом мы вместе умираем. И я не просыпаюсь от ужаса, вспыхнувшего в груди, будто огонь. Меня не бросает в холод и не бросает в жар. Я просто погружаюсь в темноту, но внезапно не нахожу в этом ничего страшного. Это как спасение после длинного, длинного пути, полного отчаяния и одиночества.
Впервые я высыпаюсь, и впервые мне не хочется открывать глаза.
ГЛАВА 4
Я округляю глаза и возмущенно вспыхиваю, будто меня пнули в живот или влепили пощечину. Смотрю на парня и спрашиваю:
- Ты что творишь?
- В смысле?
- Нет, нет! Вставай! - Захлопываю за собой дверь и с ужасом смотрю на подстилку, сооруженную Эрихом. Она сделана из старых книг, поставленных друг на друга, а парень облокачивается об нее спиной, как о подушку. - Так нельзя.
- Я не понимаю…
- Книги не для того писали, чтобы ты лежал на них, как на кровати.
- Что? - Эрих усмехается и потирает руками лицо. - Ты ведь несерьезно.
- Еще как серьезно. Вставай! - Я тяну парня на себя и свожу брови. - Ну же, Эрих.
- Боже, что на тебя нашло? Это всего лишь книги.
- Нет. Это единственное, что спасает, когда мир вокруг кажется невыносимым.
- И, видимо, таким он тебе кажется довольно-таки часто.
- Именно. Так что… - взмахиваю руками и выдыхаю, - так что уберись. Не нужно их использовать не по назначению, хорошо? Если тебе нужна подушка или еще один матрас, ты только скажи. Я попрошу у Марии.
- Хорошо, понял. Ты любишь книги - кто бы сомневался. Еще и играешь на каком-то музыкальном инструменте, правильно? Пуританский режим Верхнего Эдема - не новость.
- Пуританский режим? Что бы ты знал, музыка и книги - единственное, что не было мне навязано моими родителями.
- Говоришь так, будто твои родители тираны.
Не отвечаю. Присаживаюсь и начинаю складывать книги, избегая взгляда Эриха, что абсолютно не имеет смысла: парень всегда добивается своего, руша пропасть между нами.
- Дора, а кто твои родители?
- В смысле? - Нервничаю, потому что не хочу говорить правду. Лицо вспыхивает от стыда. - Они обычные люди. Как и все.
- Разве в Верхнем Эдеме бывают обычные люди?
- Обычные по нашим меркам.
- Ну да, - парень усмехается, - я начинаю забывать о том, что мы из разных миров.
Перевожу взгляд на парня и виновато улыбаюсь.
- Ты меня неправильно понял.
- Забудь. Я опять лезу не в свое дело, да?
- Ах, нет. Просто, понимаешь, у нас с ними очень сложные отношения. - Продолжаю раскладывать книги и вижу, как парень садится рядом. - Мы никогда не были близки.
- Почему?
- Папа постоянно на работе, а мама…, ее трудно понять. Иногда мне кажется, что она просто устала. Устала от меня, от брата. Наверно, в этом есть смысл.
- Правда? - Эрих хмыкает. - Если она устала от своих детей - это странно.
- А бывает по-другому?
- Моя мама скорее умрет, чем бросит семью.
- Наверно, она классная.
- Да, - на лице парня мелькает теплая улыбка, и, заметив ее, я сама улыбаюсь. - Даже подумать страшно, что сейчас с ней происходит. Я тут пять дней, а она…
- Ты скоро поправишься. Раны почти затянулись.
- Затянулись одни, открылись другие. - Мы смотрим друг на друга, и книги рушатся под моими пальцами, как домино, падая навзничь. Эрих поправляет волосы, упавшие мне на лицо, а я опускаю взгляд на свои ладони, выставляя книги заново около стены. - У тебя удивительная способность отводить взгляд, когда нужно наоборот смотреть в глаза.
- Думаешь? - смело гляжу на парня, а он криво улыбается. У Эриха грубый и острый подбородок, ямочки на щеках, длинные ресницы. Он высокий, более того самоуверенный, и в этом нет ничего хорошего, ведь весь его образ и все его слова, будто стрелы. - А ты не хочешь мне помочь? - Наконец, спрашиваю я.
- Я и так помогаю.
- Нет, ты сидишь рядом и пытаешься вогнать меня в краску.
- Чтобы вогнать тебя в краску, не нужно даже стараться.
- Да что ты говоришь.
- Не обижайся. В этом что-то есть. - Эрих широко улыбается, а я готова треснуть его по голове одной из тех книг, что расставляю у стены. - Я хочу сделать тебе комплимент, а ты реагируешь так, будто это оскорбление.
- Потому что все твои комплименты похожи на оскорбления.
- Ну, тогда научи меня.
- Научить чему?
- Делать тебе комплименты.
- Эрих, - нервничаю я, - зачем?
- Ты спасла мне жизнь, а я даже не могу сказать тебе, что ты очень красивая.
- Как не можешь? Ты уже сказал.
- Так у меня получилось?
Я застенчиво поджимаю губы и отрезаю:
- Нет.
- Я безнадежен, - улыбается парень. - Больше и пытаться не буду! И даже если мне в голову вдруг взбредет сказать тебе, что ты самый добрый и удивительный человек из всех, кого я когда-либо встречал, я промолчу. Правильно?
- Правильно. - Киваю я. - И я тоже скрою от тебя свое мнение о твоем характере.
- Но я вообще-то не против комплиментов.
- Просто это будет не комплимент.
Эрих смеется. Придвигается ко мне и замирает, едва между нами остается несколько сантиметров. Его синие глаза сканируют мое лицо, а я пылаю от смущения, но как же мне это надоело. Как же надоело прятаться, горбиться и опускать глаза, когда безумно хочешь вырваться вперед, совершить безумства или даже сделать ошибки. Я хочу быть другим человеком! Хочу быть смелой, открытой, приблизиться к парню и во весь голос заявить, что рядом с ним время застывает, а ужас, царивший за стенами, приобретает иной смысл. Но, когда ты вырос лишь на книгах, когда только читал о решительности и чувствах, ты оказываешься в тупике из собственной неопытности и наивности, в ловушке из страха. Тогда уже не так-то просто бросить вызов обыденности. Да, это правильно. Но и страшно, и потом будут последствия, с которыми придется столкнуться.
- Мария передала еду, - отодвигаюсь и прохожусь пальцами по спутанным волосам. Слышу, как Эрих протяжно выдыхает, и вновь непроизвольно смотрю на него. - Прости, я забыла сразу тебе ее отдать.
- Ничего. Я не голоден.
- Эрих, просто… - запинаюсь, ощутив укол вины. Между нами ничего нет, и быть не может. Но почему тогда в груди все переворачивается, когда парень отсаживается и робко кривит губы? Внезапно я чувствую себя загнанной в угол собственными же страхами.
- Я должен вернуться домой. К дикарям.
- Не говори так.
- А разве вы называете нас иначе?
Отлично. Он злится. Но с чего вдруг?
- Я никогда не называла вас подобным образом. Не говори глупостей.
- Еще бы я сказал что-то умное. Я ведь не из Верхнего Эдема.
Теперь злюсь и я. Почему он так говорит со мной? Недовольно поднимаюсь с пола и отряхиваю от пыли юбку. Понятия не имею, что я такого сделала, что заслужила грубость, но внезапно во мне просыпается семейная черта де Веро - расчетливость и холодность. Не собираюсь обижаться. Хочет вести себя, как дикарь; хочет быть дикарем? Ладно.
- Да, мы из Верхнего Эдема отличаемся тактом, и прежде чем говорить, думаем.
- О, - протягивает парень. - Наверно, именно это и является залогом вашего успеха!
- Попробуйте! Прямолинейность - глупая черта. Ведь не всегда то, что вы думаете - это истина. Люди ошибаются. Для того у них и есть голова на плечах, чтобы рассуждать, а не рубить сгоряча.
- Да ты ходячая энциклопедия! Теперь я вижу, что книги заменили тебе семью.