- Я не умею ждать. - Она резко повернулась, распахнула дверцу машины и сказала, обращаясь к покрытой цветами и травами равнине: - Ждать, терпеть, страдать… Зачем? Почему нельзя жить иначе?
Он обнял ее, привлек к себе.
- Не мы придумали все это, любовь моя.
- А кто?
- Все люди. Может, Бог.
- Я их ненавижу. И Бога тоже.
- Послушай, любовь моя, сейчас мы поедем к твоей маме и все ей расскажем. Она поймет - вот увидишь. Она не может не понять свою любимую дочку. Она ведь очень любит тебя, правда?
- Больше жизни, больше всего на свете. У нее нет никого, кроме меня. Это на самом деле так, потому что Нинка холодная.
Муся отвернулась и украдкой смахнула слезинку.
Вадим нахмурился, задумчиво покусал нижнюю губу.
- Но мы в любом случае не можем уехать без ее разрешения.
- А если она не разрешит?
Муся смотрела на него с такой надеждой.
- Разрешит. - Он решительно повернул ключ зажигания. Спросил, когда они подъезжали к дому: - А твой отец? Ты с ним поддерживаешь связь?
Муся ответила не сразу.
- Она мне запретила. Она сказала, что это будет предательством по отношению к ней. - Теперь Муся сидела прямо и смотрела, прищурившись, вперед. - Мне всегда не хватало отца, но я скрывала это от всех. Даже от самой себя. Отец меня понимал и жалел.
- Все будет в порядке. Вот увидишь. - Вадим решительно нажал на кнопку звонка. - У меня интуиция. Она еще ни разу меня не обманывала. Ни в небе, ни на земле. - Он крепко стиснул ее холодные пальцы. - Моя девочка. Моя маленькая любимая девочка. Я буду тебе отцом, мужем и всем, кем захочешь. Только верь мне, ладно?
Мария Лукьяновна с самого утра пыталась убедить себя в том, что ничего особенного не случилось, хотя сердце подсказывало ей обратное. Нина сказала, что Муся заходила к ней в больницу в без четверти одиннадцать, но ее как раз вызвали, а потому сестра передала через Галину Кривцову, что будет ночевать у своей подруги Насти Волоколамовой. Муся несколько раз в году ночевала у Насти. Мария Лукьяновна эту дружбу поощряла - Настя была умной, серьезной девочкой из хорошей интеллигентной семьи. Правда, Настина мама чересчур баловала дочку, но Волоколамовы вообще жили на широкую ногу.
Марию Лукьяновну насторожил тот факт, что Муся не предупредила ее заранее о том, что заночует у Насти. Это раз. Когда же она зашла в комнату дочери и увидела разбросанную по столу косметику, сердце заныло в груди - она и не подозревала, что Муся уже начала пользоваться косметикой, хоть в этом, собственно говоря, ничего необычного не было. Почти все Мусины одноклассницы подкрашивали глаза и ресницы, и Марии Лукьяновне нередко приходилось заставлять учениц, переусердствовавших в этом занятии, идти в туалет и помыть с мылом лицо. Она всегда отдавала эти распоряжения бесстрастным тоном, но почему-то ее слушались. А вот Аллу Анатольевну, преподавательницу английского языка, которая кричала и даже топала ногами, не боялся никто - класс на ее уроках превращался в косметическо-парикмахерский салон.
Больше всего поразила Марию Лукьяновну та небрежность, с которой Муся покидала дом: об этом свидетельствовали валявшиеся в коридоре выходные туфли Нины, распахнутая настежь дверь на веранду, незапертая калитка. Разумеется, все это были мелочи. Но Мария Лукьяновна слишком хорошо знала свою младшую дочь, чтобы не придать этим мелочам значения.
Она не стала подробно расспрашивать Нину - после ночной смены старшая дочь, у которой было низкое давление и частые головокружения, едва ворочала языком и спала как убитая часов двенадцать подряд, если не больше. И Волоколамовым она звонить не стала: внутренне Мария Лукьяновна была уверена в том, что Муся у них не ночевала, хоть и пыталась убедить себя в обратном. Она представила полный удивленного сочувствия голос Веры Афанасьевны, ее искреннюю готовность помочь - Волоколамова была теплым, отзывчивым человеком. Потом Мария Лукьяновна представила, как, положив трубку, Вера Афанасьевна скажет мужу:
- Представляешь, Маруся Берестова не ночевала дома. А я всегда считала ее серьезной и умненькой девочкой.
И покачает своей кудрявой, как у молодого барашка, головой.
Мария Лукьяновна закрыла глаза и сжала пальцами виски. Позор, какой позор.
Потом она заставила себя открыть книгу - она читала "Печальный детектив" Виктора Астафьева, ибо старалась изо всех сил быть в курсе литературных новинок. Скоро она поймала себя на том, что понимает смысл отдельных слов, но фразы из них составить не может. Она с шумом захлопнула книгу и стала смотреть в окно, за которым безжалостно светило полуденное солнце.
Конечно же, последнее время она уделяла младшей дочери мало внимания. Но не потому, что была слишком занята - Муся с недавних пор стала от нее отдаляться. Более того, порой создавалось впечатление, что она избегает мать. Разумеется, это было досадно, но с другой стороны, во всем этом не было ничего особенного. Муся повзрослела за последний год, выросла физически, а прежде всего интеллектуально: читает запоем Томаса Манна, Пруста, Цвейга. "Анну Каренину" "проглотила" за одну бессонную ночь. Увы, дочка не любит советскую литературу - она откровенно призналась в сочинении на вольную тему, мотивируя свою нелюбовь тем, что современные советские писатели якобы не умеют писать о любви.
Мария Лукьяновна вздрогнула и спрятала лицо в ладонях.
Она поняла безошибочно, что ее младшая дочка влюбилась.
Звонок застал ее врасплох. Она только что накормила обедом больную мать и уже собралась было с духом позвонить Волоколамовым - больше сил не оставалось жить в неведении, к тому же Мария Лукьяновна придумала повод: она спросит у Веры Афанасьевны, не пришел ли шестой номер "Нового мира". Мария Лукьяновна не смогла подписаться на этот журнал в текущем году, и Волоколамовы любезно давали ей свежие номера.
Она пришла в себя возле калитки. Увидела высокого молодого человека, потом дочь. Открыла щеколду, машинально бросила: "Проходите". Пропустила их вперед. Она шла следом, все больше и больше изумляясь перемене, происшедшей с Мусей. Марии Лукьяновне вряд ли удалось бы выразить словами, в чем эта перемена заключалась. Это была Муся. Но это была не ее дочь Муся.
- Проходите в столовую, - сказала Мария Лукьяновна чужим - слишком низким и спокойным - голосом. Потом поправила перед зеркалом на веранде волосы, застегнула верхнюю пуговицу трикотажной кофточки. - Я сейчас поставлю чайник.
Ей необходимы были эти пять минут, чтоб совладать с собой, осадить внезапно вскипевший гнев, справиться с обидой и болью. А боль была нестерпимой. Она пронзила все существо Марии Лукьяновны в тот момент, когда она увидела, с каким обожанием смотрит дочь на этого высокого подтянутого парня. Мария Лукьяновна поняла в одну секунду, что больше ничего не значит для дочери. Это подействовало на нее убийственно.
Она не спеша достала из буфета чайный сервиз, вазочку с конфетами, печенье. В столовой было слишком чисто и официально. Этой комнатой пользовались только когда приходили гости, а гости у Берестовых собирались не часто.
- Меня зовут Мария Лукьяновна, - сказала она, стараясь глядеть мимо молодого человека. - Я мама Маруси. Вам крепкого чаю?
- Да. Вадим Соколов. - Он встал, наклонил голову. - Извините, что так получилось. Я искренне сожалею о случившемся.
- Нет! Неправда! - У Муси сорвался голос. - Мама, не слушай его! Он ни о чем не сожалеет!
Мария Лукьяновна укоризненно посмотрела на дочку. Та опустила голову, сгорбила спину и вообще вся стала меньше. Но лишь на короткое мгновение.
Она видела, как этот Вадим Соколов крепко сжал руку Муси и нежно улыбнулся ей.
Мария Лукьяновна заставила себя проглотить глоток обжигающе горячего чая и даже откусить уголок печенья. Она вдруг с ужасом заметила, что побелели ее пальцы - на нервной почве подскочил уровень сахара в крови. Она скрывала от всех домашних, кроме Нины, что у нее диабет, и тайком делала уколы инсулина.
- Мамочка, мы с Вадимом полюбили друг друга и стали… возлюбленными, - услыхала она высокий восторженный голос дочери. - Мы очень любим друг друга, мамочка. Мы не сможем жить друг без друга.
- Вы хотите сказать, что… пришли просить руки моей дочери? - поинтересовалась Мария Лукьяновна у Вадима, снова стараясь глядеть мимо него. - Но ведь Марусе еще нет семнадцати лет, она учится в средней школе.
- Ты не так поняла, мама. - Муся вскочила, опрокинув на скатерть свой чай. Отвратительно бурое пятно коснулось своим рваным краем лежавшей на столе правой руки Марии Лукьяновны, и она поспешила убрать ее под стол. - Я… мы пришли сказать тебе, что уезжаем отдыхать на Черное море. На три недели. Да, любимый?
И снова этот искрящийся радостным восторгом взгляд, его ответная - нежная - улыбка.
- Я прошу прощения. - Он достал из кармана рубашки белоснежный носовой платок и накрыл им пятно на скатерти. - Мы хотим просить вашего разрешения… То есть я прошу, чтоб вы отпустили вашу дочь со мной. Поверьте, с ней не случится ничего дурного. Я не отпущу ее от себя ни на шаг.
"Уже случилось! - так и хотелось выкрикнуть Марии Лукьяновне, но она заставила себя молчать. - Случилось то, чего я боялась больше всего на свете".
- Вы хотите сказать, что заберете Марусю с собой просто так, будто она какая-нибудь… - она не осмелилась произнести это слово.
- Молчите! - Он перебил ее решительно, но не грубо. - Я люблю вашу дочь. Она стала для меня… очень дорогим и близким человеком. Самым дорогим и близким.