- Сижу я, значит, за этим картонным шкафом и вижу, как мой Петюнчик спешит мимо меня с большим букетом ранних фиалок, который предусмотрительно завернул в газету "Правда". Остановился возле кулисы, ждет, пока его пассия откланяется. Наконец она выбежала со сцены и с размаху кинулась Петюнчику на шею.
"Ты настоящий цыганский барон, мой слоненок, мой маленький жеребчик, мой любимый Казанова!" - воскликнула она, целуя его прямо в губы.
Петюнчик стоял и улыбался как настоящий болванчик. Потом она обняла его и увела в свою уборную. Тут я вспомнила, что моя Настена сидит одна-одинешенька - мама гриппом заболела и временно жила у сестры. Я схватила такси и помчалась домой. Что с вами, Мариечка Лукьяновна? У вас что-то заболело? - встревоженно осведомилась Вера Афанасьевна.
- Нет-нет. Просто я подумала о том, что поступила бы на вашем месте иначе. Я бы такой скандал закатила. Терпеть не могу, когда меня обманывают, предают, делают из меня посмешище.
Мария Лукьяновна почувствовала, что ей мало воздуха, и схватилась за грудь. Она невольно вспомнила, как долго и нагло обманывал ее Берестов, разыгрывая из себя верного любящего супруга.
- Мариечка Лукьяновна, но ведь Петюнчика прогнали бы с работы, если бы я закатила скандал. Да и из партии, наверное бы, выгнали. Что вы, разве я враг собственному мужу?
- Но ведь он вас так бессовестно обманывал. Это… это возмутительно. Такое невозможно простить.
Вера Афанасьевна смотрела на нее с удивлением и жалостью.
- Простить возможно все, Мариечка Лукьяновна. Мне мама с детства это твердит. Простишь - и на душе легко становится. А когда злишься… - Вера Афанасьевна тряхнула своими блестящими кудряшками и усмехнулась. - Увы, я тогда была молодая и совсем глупенькая. Я рассказала обо всем подружке, и та потащила меня к ворожее. Ой, Мариечка Лукьяновна, только не смотрите на меня такими осуждающими глазами. Я знаю, что я темная, необразованная женщина. Но я стараюсь, я тянусь к свету, в последнее время много читаю. Ну, наверное, не так много, как вы. Мне другой раз хочется с Настеной поболтать и похохотать. Они, когда с Мусей соберутся, всегда меня зовут. Втроем хохочем над всякой ерундой. Мариечка Лукьяновна, а вы, наверное, и не знаете, что в нашем городе знаменитая ворожея живет. Ведь не знаете, верно? К этой бабуле даже из Москвы и Ленинграда приезжают. Разумеется, женщины в основном. Хотя, говорят, и мужчины тоже.
Ну так вот, эта бабуля заставила меня рассказать все как на духу, - продолжала Вера Афанасьевна, усевшись верхом на стул, который придвинула к кровати Марии Лукьяновны. - Потом попросила фотографии.
"Я не могу заставить твоего мужа бросить ту женщину, - сказала она. - У нее очень сильная воля, и она мне не подчинится. Но я могу напустить на нее всякие хвори. Твой муж сам ее бросит - мужчины всегда бросают больных любовниц".
Бабуля сунула мне кусок горячего воска и заставила вылепить куклу, которую мы назвали Изабеллой. Потом она протянула мне длинную раскаленную булавку и сказала: "Вонзай ей в живот. Пускай она заболеет по-женски. Мужчины брезгуют такими женщинами. Это надо делать вот так".
Бабуля взяла другую булавку и резко воткнула ее в лежавший перед нею кусок застывшего воска.
Я зажмурила глаза и сделала, как она велела. И взвыла от боли - я промазала, булавка вонзилась мне в ладонь. У меня началась истерика, и ворожее пришлось накинуть мне на голову черный платок. Когда я затихла, она сказала: "Убирайся и больше никогда ко мне не приходи. Муж твой прав, что спутался с той женщиной - ты настоящая тряпка. Ни гордости у тебя нет, ни достоинства. Таким, как ты, нужно затворяться в монастыре".
Мария Лукьяновна случайно обратила внимание на выражение лица Веры Афанасьевны - оно у нее было серьезное и даже печальное. "Странная женщина, - пронеслось в ее голове. - Муж занимает такой высокий пост в городе, а она ворошит грязное белье. Да если кто-то узнает…"
- Бедная Изабелла все-таки загремела в больницу. И очень скоро, - прервал ее размышления голос Веры Афанасьевны. - С внематочной беременностью. Ей вырезали все женские органы, и Петюнчик ее бросил.
- Бог наказал, - вырвалось у Марии Лукьяновны.
- Что вы. Это я во всем виновата. Я по сей день не могу простить себя за это. Я бегала к ней в больницу тайком от Петюнчика. Беллочка оказалась такой душевной и всеми заброшенной. Бедняжка.
- Ну, я совсем не могу вас понять, дорогая Вера Афанасьевна. Ведь эта… негодяйка хотела разрушить вашу семью.
- Нет, Мариечка Лукьяновна. Просто она без памяти влюбилась в моего Петюнчика. Он у меня такой ласковый, такой нежный. Редкий мужчина.
- И вы простили ему эту… историю?
- Ну да. Собственно говоря, особо нечего было прощать. Ведь у Петюнчика и в мыслях не было бросать нас с Настеной и жениться на этой Изабелле Малаховой. Ну, во-первых, в таком случае для него бы навсегда закрылись все двери высших эшелонов власти, а во-вторых, он к нам с Настеной по-настоящему привязан. Изабелла призналась мне, что он с самого начала их знакомства говорил, что дороже жены и дочери у него нет на свете людей. Мариечка Лукьяновна, так вы думаете, я не виновата в том, что случилось с Изабеллой Малаховой?
- Я не верю гадалкам и ворожеям. К тому же считаю, человек должен сам распоряжаться своей судьбой, а не прибегать к помощи посторонних людей. Я всегда все решала и делала сама.
Она вздохнула и посмотрела украдкой на часы. До обхода осталось десять минут.
- Вы сильная. И очень мужественная. Мусенька вся в вас. Очень целеустремленная и самостоятельная девочка. Не то что моя Настена. Пожалуйста, передайте ей, что нам ее очень не хватает.
- Мария-Елена, с этим делом нам придется повременить. Ты слышишь меня, моя девочка?
Вадим поднял ее над собой на вытянутых руках. Он сделал это не без усилия над собой - оргазм достиг той точки, когда владеть собой почти невозможно.
- Почему?
Он положил ее рядом, накрыл ладонью горячее трепещущее лоно.
- Ты сама еще ребенок. Я хочу сперва вынянчить тебя, а уж потом мы будем вместе растить наших детей.
- Разве у тебя не хватит сил нянчить нас обоих?
Она коснулась рукой его груди, скользнула ниже. При этом пальцы Муси делали такие движения, словно она пыталась что-то слепить из его плоти.
- У меня много сил, Мария-Елена. Но я бы хотел их все отдать тебе.
- Какой ты эгоист. - Она весело и задорно рассмеялась. - И все равно я сумею тебя уговорить. У нас родится сын. Он будет похож на тебя как двойник. Он и будет твоим двойником. Он заменит мне тебя, когда ты поднимешься в небо. Хотя тебя, наверное, никто не сможет заменить.
- Мария-Елена, ты совсем ничего не ешь. Я очень тревожусь за тебя. В чем дело?
Ее рука теперь ласкала низ его живота. У него было ощущение, будто ее нежные пальцы проникают внутрь и делают там что-то невообразимо приятное. У него было немало женщин, среди них встречались и довольно искушенные в любовных ласках. Но эта невинная неопытная девчонка превосходила их всех своим умением не просто возбудить, а еще и удовлетворить в нем желание.
- Я сыта. Как ты не можешь понять, что я сыта? Ты каждую секунду кормишь меня любовью. Ты просто пичкаешь меня ею. Я скоро превращусь в одну любовь.
Он протянул руку и взял с тумбочки тарелку с крабами. Она съела два малюсеньких ломтика и закрыла рот ладонями. Потом он заставил ее выпить полстакана ананасового сока.
- Девочка моя, я за тебя отвечаю.
- Перед кем?
Она наморщила лоб, вспомнив мать. Ей с трудом удалось отогнать от себя это воспоминание.
- Перед всем мирозданием. Разве тебе не известно, что боги поручили мне заботу о тебе?
Она оживилась.
- Какие боги? Расскажи мне о них.
- Слушай же. - Он осторожно просунул руку под ее теплые мягкие волосы, обнял за шею, прижал ее макушку к своей щеке. Она вытянулась как струна, напряглась, впечаталась в его бедро своим прохладным упругим животом и, расслабившись внезапно, словно окутала его со всех сторон своей душистой излучающей любовь плотью.
- Артемида сказала мне: Мария-Елена приходится мне самой любимой кузиной. У Марии-Елены ужасно длинные ноги, и она всегда обгоняла меня, когда мы с ней бегали по утренним лугам. Я очень люблю Марию-Елену и скучаю по ней. Если ты посмеешь обидеть ее, я натравлю на тебя всех диких оленей и косуль.
- Я тоже люблю тебя, Артемида, слышишь? - Муся послала воздушный поцелуй висевшей на стене картине, изображавшей девушку в хитоне в окружении оленей. - Он не обидит меня, не бойся.
- Потом слово взял Аполлон, - продолжал Вадим, задумчиво лаская Мусину грудь.
- Мой самый любимый после тебя бог, - прошептала она. - Вы с ним родственники?
- Весьма отдаленные. Но мы всегда были в прекрасных отношениях. Правда, однажды мы с ним крепко поспорили. Дело в том, что Аполлон утверждает, будто после Моцарта музыка потеряла благозвучие и превратилась в грохот и шум.
- О, я тоже так думаю. А ты?
- Я сказал Аполлону, что люблю Чайковского. Особенно его балетную музыку. Я часто занимаюсь гимнастикой под "Щелкунчика" и "Спящую красавицу".
- И что ответил тебе Аполлон? - серьезно спросила Муся.
- Он считает Чайковского слишком сентиментальным. Он говорит, его музыка размягчает душу и вселяет в нее дисгармонию. А душа человека должна быть гармонична, как музыка Моцарта.
Муся захлопала в ладоши и стала покрывать грудь Вадима поцелуями.
- А что Аполлон сказал про меня? Только говори правду, слышишь?
- Мой троюродный племянник Аполлон сказал, что ему очень нравится, как ты поешь и танцуешь. Он всегда любуется тобой и просит своих верных муз аккомпанировать тебе на эоловых арфах. Еще он сказал…