А.В.: Да, обычно говорят слова: "Приходите на чай". Все знают, что это в пять часов. Вот если говорят: в пять часов, все знают, что это чай пить. А если к часу говорят, то это, скорее всего, к обеду, а если в восемь, то это, скорее всего, к ужину. Очень важно, конечно, благодарные звонки после чая или после ужина людям, чтобы сказать "спасибо" за встречу. Очень важны поздравительные открытки на день рождения, Новый год. Очень важны письма. Очень важно поддерживать связь, не исчезать с горизонта. Многие люди сохранили со мной очень нежные, "любовные" отношения, хотя это никогда не было сопряжено с наследством. Я никогда не получил никакой суммы денег ни от кого. Никогда не получил чего-то большего, чем стопки старых фотографий от них, которые имеют ценность, но не сравнимы с фамильными драгоценностями или иконами, скажем. И все мои наследства были только покупками. Скажем, когда поэтесса Ирина Одоевцева уехала в Россию, я купил почти всю ее мебель – комод, витрины. Хотя я не считаю, что эта мебель представляет какую-то ценность, но она несет дух человека. Она была моей подругой. И она все время грозилась научить меня писать стихи. Это было очень смешно. Она сказала так: "Я вас научу за три часа. Вот, например, "любовь – кровь", вот видите, уже стихи. Или "привет – буфет". Потом она говорила: "Вот книга моих воспоминаний "На берегах Невы", я сейчас вам ее надпишу. "Дорогому Александру Васильеву на добрую память, с дружеским расположением – Ирина Одоевцева". Она брала артрозной рукой ручку, ставила точку и понимала, что писать ей было трудно. "Это очень долго, – говорила она. – Напишем покороче: дорогому Александру Васильеву на память от Ирины Одоевцевой". Потом: "Александру от Ирины Одоевцевой". Кончилось это так: "Саше от Иры".
Моя специальность театрального декоратора считалась в эмиграции, видимо, достаточно денежной. Хотя я вовсе не богатый человек, но по сравнению с другими эмигрантами я понимаю, что я гораздо состоятельнее их. У меня очень много картин, предметов старины, и все приходят и говорят, что у меня музей. А я живу и не думаю, что это музей. Я все время покупаю картины, какие-то вещи. Мне нравится. А подарки это были вещи, предназначенные для помойки. Они говорили: "Вот пакет книжек, мы их или выкинем, или возьмите себе".
Но сам выход книги очень мне помог в смысле моего престижа. Потому что, несмотря на хорошее ко мне отношение, меня считали человеком или странным, или, может быть, человеком, который не доведет свое дело до конца. Многие меня удручали или докучали мне письмами, в которых язвительно спрашивали: "Ну, когда же ваша книга выйдет?" А она лежала в издательстве два года. Два года ее не могли выпустить, потому что она стоила больших денег. Только типография этой книги стоила семьдесят тысяч долларов. Для России это очень большие деньги. Ее печатали в Болонье, в Италии, ее оттуда нужно было перевозить, этот макет. И даже моя научный редактор Елена Беспалова она очень разумный человек, но допустила много ошибок при редактировании. А что делать?
О.М.: У вас не было возможности вычитать книгу?
А.В.: Было! Но я же живу во Франции, каждый раз я вычитывал гранки, но потом делали корректуру и получались новые ошибки. А когда нужно было пересылать гранки, они экономили на почте. Хотя я из-за этой книги приезжал в Россию, не скрою, раз шесть. И это все на чистом энтузиазме. Потому что тот гонорар, который я получил, вовсе не покрыл моих расходов. Я это сделал, потому что я хочу, чтобы осталась память о тех людях, жизнь которых я описываю. Потому что я прекрасно понимаю, что если бы я этого не сделал, этого бы не сделал никто никогда.
О.М.: Когда вы слушали эти рассказы, вы их записывали?
А.В.: Все магнитофонные пленки сохранены. Всегда прослушивал потом, переписывал от руки, а потом перепечатывал. Все это было напечатано на машинке. У меня даже не было компьютера. Это все сделано руками на машинке "Ундервуд" из вранглеровской армии.
Но я это делал с удовольствием, я не жалею ни секунды, что столько труда было вложено. Если бы надо было это сделать заново, я бы сделал это заново. Хотя сейчас у меня проясняются факты, которые я не мог включить в книгу, но не такие значительные, я не могу сказать, что они революционные. И я ожидал, что их будет гораздо больше. В России их купили многие знающие люди, но ничего никто не добавил. Но я уверен, что в том архиве, который был взят советской армией в Праге, наверняка есть что-то новое. Я уверен также, что много информации скрыто в архиве КГБ. Потому что минимум два персонажа моей книги были двойными или тройными агентами. Эти биографии можно найти именно там. Но я туда не пойду. Это не по моей части.
Мой секретарь составил алфавитный указатель. И его задача была в том, чтобы выписать каждую фамилию по алфавиту, но он их внутри не расставил по алфавиту, но он не расставил внутри групп с буквенными подзаголовками, а также забыл номера страниц. Всю работу потом делала моя мама, на кухне. Потому что компьютер в издательстве "Слово" не справлялся.
О.М.: Когда мы начали интервью, вы заняли очень близкую позицию. Вы всегда находитесь в такой позиции по отношению к интервьюируемому?
А.В.: Ну нет, я так привык. Мне так удобней. Я стараюсь учитывать свет, я думаю о том, как будет выглядеть мой профиль. Потом приходится так сидеть, потому что микрофон не берет.
Вы очень обаятельный человек. У вас есть такая симпатичная аура. Располагаете к себе видом вашим. Вы одновременно имеете ученый вид из-за формы ваших очков, из-за вашего магнитофона, из-за вашего ключа на запястье. И одновременно вы очень женственны. У вас очень красивые ноги, вы хорошо двигаетесь. Это я рассказываю не в смысле пустого комплимента, а как человек, который связан со сценой. И научное и женственное одновременно, и это располагает к вам.
О.М.: Для меня важно, что вы отслеживаете физическое пространство интервью.
А.В.: О, что вы, я очень отслеживаю! И если бы у вас не было этих качеств, то разговор бы закончился через десять минут. Это все зависело от вас. У нас было много поводов прервать разговор: приходили Влади (солист "Мулен Руж" – О.М.), Стасик (один из секретарей А.В. – О.М.), звонил телефон. Я мог бы сказать: "Извините, но я очень занят". Так случилось с двумя-тремя журналистками. Одна из них сломала мой стул. Она стала качаться на задних ножках, как это делают дети, и сломала стул. И я ее выставил. Послушайте, что за манеры! Нет, не этот стул, не бойтесь! Она была очень расстроена.
О.М.: Вы очень рассердились?
А.В.: Очень! Но виду я не показал. Потом мне понравилось в вас, знаете что? Вы не сказали, как многие: "Можно я пока погуляю и посмотрю, что у вас есть?" Многие русские говорят: "А можно я к вам в ту комнатку схожу, а можно я посмотрю, какая у вас кухня?" Так делают, например, наши знаменитые примы-балерины. Они говорят: "До того, как я сяду есть, я хочу все разглядеть!" А вы пришли, взяли стул, скромно на краешек стола разместили диктофон: вы пришли сюда работать. И я был не пленен, но приятно удивлен. А не так, как некоторые русские стучат ногтем по холсту портрета и говорят: "Так это настоящая живопись?!"
О.М.: Так, ну я уже сейчас неловко начинаю себя чувствовать, хотя понимаю, что к этому нужно относиться, как к анекдоту. Я думаю, здесь много народу побывало… Поехали дальше?
А.В.: Нет! Это правда. Некоторые чуть ли ни чайные чашки переворачивают, чтобы разглядеть марку фарфора… Нет, тут не так уж много народу бывает, я все-таки стараюсь проводить селекцию…
О.М.: Так, поехали дальше…
А.В.: Я могу вам сделать замечание? Вы часто говорите: "Поехали дальше!" И это выглядит повторением. Я думаю, вам будет легче в других интервью, если вы скажете: "А сейчас перейдем к другому вопросу". Или: "Меня также интересует…". А так может возникнуть вопрос, а почему она, интеллигентный человек, обладает таким маленьким запасом слов.
О.М.: Может показаться, что так разговаривают извозчики? Хотя это скорее от гагаринского "Поехали!" и выдает мою понятную неуверенность. Я постараюсь расширить арсенал фраз, поддерживающих беседу. Надо подумать…
А.В.: Но вы не расстраивайтесь, я хочу только вам помочь. Например, я встречал одну даму в издательстве, которая все время говорила "как бы", это вообще очень популярно в России. "Я как бы работаю, как бы в журнале, как бы главным редактором". И я запомнил ее как мадам Как Бы. И я потом больше не хотел с ней встречаться. Следующий вопрос…
О.М.: Следующий вопрос, который меня заинтересовал, как долго вы проводите интервью?
А.В.: О, это все зависит от человека, от его расположения, от его здоровья. Иногда эти интервью были пятнадцать минут, иногда они длились три часа. Иногда они длились пять часов! Например, я почти довел до полусмерти леди Абди в старческом доме. Я сидел с ней три часа, и она потом сказала своей сиделке: "Он меня убил!" И действительно, она скончалась потом три месяца спустя. Я уверен, что был здесь ни при чем, потому что она была в возрасте 97 лет. Я просто понимал критическое состояние этого возраста, если бы я не взял этого интервью, поскольку я не всегда бывал в Каннах, где она жила, то я бы уже не смог включить эту беседу в книгу. И я отдавал себе отчет.