Николаю Прокофьичу не нравилось, что мы выкапываем человеческие скелеты, он требовал повышения платы и в избу нас с черепами не впускал. Кроме того, он все время ворчал на нас, говорил, что мы его дурачим, что на самом деле мы ищем золото. Сто раз я объяснял ему, для чего ведутся раскопки. Николай Прокофьич только упрямо мотал головой. Меня-то он вообще ни в грош не ставил, впрочем, и другие члены нашей экспедиции не пользовались его благосклонностью. С уважением он относился только к Мише, может быть, из-за его рыжей бороды и способности говорить внушительно и солидно. Однако, если говорить правду, Мише он тоже не очень верил.
- Знаю, знаю, - ворчал он в ответ на наши объяснения, - всяким поганством вы можете заниматься, а меня, старика, вам не одурачить. Молоды еще. А вот дед мой сказывал: в этих валках француз золото закопал, когда с Бонапартой из Москвы драпал. Вот вы его золотые клады и ищете. Дознались по старым книгам, вот и ищете. А то - история! Знаю я вашу историю! Будет государство на такую ерунду деньги тратить!
Когда я попытался разубедить деда, он, хитро прищурившись, сказал:
- А вот давай условимся: найдешь золотой клад - мне половину. В порядке гостеприимства. Идет?
- Дедушка, - ответил я, - ты же читал Открытый лист. Все, что мы находим, принадлежит государству. Мы все сдаем в Академию наук. Понятно? И нет здесь никаких золотых кладов!
- Нет? Вот оно как! - ехидно отвечал дед. - А что же ты боишься условиться, чтобы мне половину? Не обманешь! Не таковский старый солдат!
Надоел он мне этими разговорами ужасно. Очень хотелось бросить его избу, но выхода не было. И я решил пообещать ему, как он хотел, половину золотого клада, если мы найдем его.
Я знал, что ничем не рискую. В бедных крестьянских погребениях неоткуда было взяться золоту, да еще целому золотому кладу.
После того как я дал обещание, Николай Прокофьич ежедневно стал ходить на раскопки и даже частенько, кряхтя и время от времени потирая спину, брался за лопату.
Раскопки курганной группы подходили к концу.
В холодный, но погожий ясный день, когда Ростик вскрывал насыпь последнего кургана, лопата его неожиданно звякнула и с нее посыпалось что-то ослепительно сверкающее. Мы все кинулись к кургану Ростика, который уже расчищал находку кисточкой и ножом.
Это "что-то" оказалось раздавленным свинцовым горшком, полным разнокалиберных новеньких серебряных монет. Вот на одной монете блеснул гордый и сильный профиль Петра Великого, на другой развернула пышные плечи Елизавета.
Монет оказалось около трехсот: рубли, полтинники, полуполтины. Большой клад! Все монеты XVIII века. Что за черт! Как попали они в курган, сооруженный в XII веке? Каждая монета сама по себе не очень интересна, их сколько угодно в любом музее, но, может быть, в целом по кладу можно будет что-нибудь узнать?
- Ну, ты, начальник! - кричал мне старик. - Условие помнишь? То-то! Я все знаю! Половину клада мне!
- Да что вы, дедушка, - отвечал я несколько смущенный, - ведь я же вам говорил: все, что мы находим, принадлежит государству. Вот сейчас Миша составит опись всех монет, а потом мы все сдадим в Академию наук. Я же шутил тогда!
- Я тебе покажу - шутил! - кипятился Николай Прокофьич. - Уговор дороже денег! Не выйдет!
- Нет, выйдет! - неожиданно вмешался Ростик. - Уговор был насчет золотого клада, а здесь все монеты серебряные, золотой ни одной нет.
- Ах, черти! - схватился за голову Николай Прокофьич. - Обманули старика, обвели, бесстыдники!
Спорить с ним было бесполезно. Пока мы приводили в порядок дневники и чертежи, описывали клад и говорили о нем между собой, Прокофьич только вздыхал, бросая на нас укоризненные взгляды.
Мы задержались до позднего вечера. Закончив возиться с кладом, я сказал старику:
- Ну вот, дедушка, теперь каждая монета описана. Кроме того, кое-что можно сказать и о человеке, который закопал клад в порядке научной гипотезы, конечно. Хотите, расскажу?
В ответ Николай Прокофьич горестно махнул рукой и пробормотал:
- И сколько лет я под боком с этим кладом жил и не раскопал! Надо же! Враки все эти твои потезы! Одни надсмешки над стариком строишь!
- Нет, уважаемый Николай Прокофьич, - с достоинством ответил за меня Миша, - вовсе не враки. А если бы мы и предполагали, как вы изволите выражаться, строить над вами надсмешки, вряд ли бы только для этого потратили так много времени. Я сказал:
- Клад закопал крестьянин в 1756 году. Когда клад был закопан, крестьянину было лет сорок - сорок пять. Собирал он этот клад больше двадцати пяти лет и с каждым годом богател. Скорее всего, он был одиноким, как вы. Крестьянин был мобилизован в армию, воевал с немцами и был убит.
- Враки, ой, враки! - все так же горестно сказал Николай Прокофьич. - Мало того, что клад отобрали, так ты еще враки свои заставляешь слушать. Ну, вот скажи, - тут Прокофьич немного оживился, - почему это его закопал крестьянин?
- От Москвы до Деревлева расстояние порядочное, - ответил я. - Каких-либо следов древнего города здесь нет. А вот деревни издавна были. Значит, и закопал местный житель - крестьянин. Москвич спрятал бы клад где-нибудь у себя во дворе или в доме, а не потащил бы за тридевять земель на древнее сельское кладбище. Да и сумма не особенно большая - двести с небольшим рублей. Для крестьянина в то время это и правда было целое состояние - четверть ржи тогда стоила не больше рубля.
- Ну, положим, - заинтересованно сказал старик. - А почему клад закопан в 1756 году?
- Самые поздние монеты в кладе чеканены в 1756 году.
- Ага, - протянул Николай Прокофьич. - А почему крестьянину было лет сорок - сорок пять, когда он закопал клад?
- В кладе монеты от 1725 года до 1756 года. Конечно, и сейчас и тогда ходят монеты разных годов чеканки. Только в этом кладе монеты каждого года чеканки от 1725 до 1756. Ни один год не пропущен. Это не коллекция - иначе бы ее не закопали. Это сбережения, которые откладывались каждый год - с 1725 до 1756 года. Когда мог начать откладывать сбережения крестьянин? Когда стал взрослым. Вряд ли раньше лет восемнадцати - двадцати. А монеты он откладывал двадцать семь лет. Вот и считайте.
- Так, так, так, - быстро пробормотал Николай Прокофьич и тут же спросил: - А почему он с каждым годом богател?
- Монет каждого года чеканки чем позже, тем больше. Монет 1725 года всего на полтора рубля, монет 1726 года - на три с половиной, 1727 - на пять рублей, а монет самого последнего года - 1756 - больше чем на восемнадцать рублей, - показал старику Миша.
- А почему он одинокий? - стараясь не дать опомниться, спросил Николай Прокофьич.
Но нас уже не так-то легко было сбить с толку.
- Иначе оставил бы деньги семье или сказал бы, где закопаны, когда уходил на войну, - тут же сказал я.
- А почему он пошел на войну, почему его убили, почему воевал с немцами? - в азарте закричал старик.
- Клады чаще всего закапывают во время нашествия врагов и войн, - спокойно ответил Миша. - До 1756 года, когда был закопан клад, в Подмосковье да и вообще в России была тишина. Ни один вражеский солдат не был в это время в нашей стране. Что же могло заставить человека спрятать в земле все, что он накопил больше чем за двадцать пять лет? В 1756 году Россия вступила в Семилетнюю войну с Пруссией. В тот год в Пруссию были посланы не только гвардейские, но и армейские полки. Солдаты для армии набирались из Московской, Нижегородской, Владимирской и других центральных губерний. По возрасту крестьянин вполне подходил для призыва в армию. Трудно представить себе какую-нибудь другую причину, заставившую его именно в этом году закопать клад. Русские войска разгромили наголову "непобедимую" армию Фридриха Второго, взяли в 1760 году столицу Пруссии Берлин и со славой вернулись домой. А клад - все, что так долго копил крестьянин, - так и остался невыкопанным. Значит, он погиб в бою с немцами, а то бы обязательно выкопал.
- Истинно, истинно так, - тихо сказал старик и почему-то перекрестился. - Господи, помяни душу убиенного, раба твоего, моего односельчанина, вот только имя не ведаю.
- Нет, Николай Прокофьич, - ответил Миша, - наверное, так, но не истинно.
- Да что ты мне городишь! - сердито завопил старик. - Сами же все как есть изъяснили. Так и было, и баста, и молчи!
- Да нет, Николай Прокофьич, - упрямо отозвался Миша. - Так могло быть. Трудно по-другому все объяснить. Так скорее всего и было. Но прямых и полных доказательств у нас нет. Это и называется научная гипотеза.
- Да-а, вот так, - неопределенно протянул старик и сейчас же куда-то ушел.
Его не было так долго, что мы уже решили отправиться домой, оставив записку, как вдруг старик вошел в комнату, таща в руках большой чугунок и пыхтя от натуги. Он поставил чугунок на стол и торжественно сказал:
- Откушайте, гости дорогие, своими руками вырастил.
Чугунок был полон дымящейся, горячей, свежесваренной картошки.
Пока мы, безмерно удивленные, перемигивались, усаживались за стол, старик откуда-то из-за печки достал мутную бутыль с самогоном и большой кусок сала, с которого он ножом аккуратно счистил верхний серый слой, и нарезал сало маленькими ломтиками. Но мы отказались с ним пить. Николай Прокофьич не настаивал и налил сам себе. Подняв стопку, он торжественно провозгласил:
- За науку эту вашу самую, никак не выговорю, как ее назвать! Учитесь, ребята! Большое дело - ученье!
Через некоторое время Николай Прокофьич изрядно захмелел, и тут его вредная натура снова начала брать свое.
- А вот ты мне скажи, - прищурившись, обратился он к Мише, - а какой в Москве последний извозчик? А?