- Да в Москве вообще нет извозчиков, - с деланным недоумением отозвался Миша, - откуда я могу знать, кто из них был последним?!
- А вот и врешь! - радостно завопил старик. - Ты ученый, а не знаешь, а я не ученый, а знаю. Последний извозчик в Москве на театре стоит, четверкой каменных коней управляет. Я сам видел! Вот как!
Старик пришел в такой восторг, что больше уже ни разу не плакался по поводу своих упущенных возможностей с кладом.
Через несколько дней мы закончили раскопки Деревлевской курганной группы.
А клад? Его судьба началась с одной войны - Семилетней, которая была в XVIII веке, а кончилась с другой войной - в XX веке.
Когда началась Великая Отечественная война, клад уже давно был самым тщательным образом описан и хранился на нашей кафедре археологии в университете. Особой научной ценности сами монеты не представляли, зато они составляли довольно большой вес высокопробного серебра.
По общему решению, клад был сдан в фонд обороны и сослужил свою службу уже в этой войне.
В ЛЕСНОМ СЕЛЕ
Более сорока шести лет назад, летом, археологическая экспедиция Академии наук СССР, в состав которой входил и я, тогда еще студент, приступала к раскопкам древнерусского города в лесной полосе Южной России. На месте городища находилось небольшое село. Мы увидели его, выбравшись из нескончаемого, казалось, леса. На высоком холме стояли рубленые избы. Неширокая река плавно огибала подножие холма. Внизу в долине раскинулись поля и луга, чистой синевой сверкали озера. Вокруг со всех сторон темнел вековой лиственный лес.
Лошади по крутой разбитой дороге подтащили к околице подводы, скрипящие от тяжести экспедиционного оборудования.
Замолкли шутки и болтовня, которые не прекращались до этого все время.
Я заметил, что мой товарищ и однокурсник, молчаливый черноволосый Володя, незаметно озирается. Он оглядывал все вокруг каким-то настороженным и даже чуть угрюмым взглядом. Я догадался, почему он так озирается: я и сам испытывал, вероятно, те же чувства. Неужели здесь, на этом холме, под маленьким неказистым селом находится один из чудных городов, которые на первом месте упоминал древний поэт, воспевая "светло светлую и украсно украшенную землю Русскую"? Где же они, хоть какие-нибудь приметы древнего города?
Прозрачна и чиста огибавшая холм речка. Она совсем мелкая. Как несла она на себе корабли, нагруженные золотыми и серебряными украшениями и драгоценными тканями из причерноморских городов?
Впрочем, река могла обмелеть за тысячу лет. Но как здесь, в этой страшной лесной глуши, мог раскинуться шумный город, столица целого княжества, не раз упоминавшийся в летописи? Славный город, из-за обладания которым так часто ссорились и воевали беспокойные черниговские князья! Неужели он здесь? И неужели мы все-таки отыщем его?
Перед выездом в экспедицию мы еще раз проштудировали все упоминания о нем в летописях.
Разведка, направленная сюда начальником экспедиции, обнаружила на холме культурный слой, то есть слой, в котором находятся древние остатки вещественной деятельности человека.
И все же сомнения и тревога, даже какая-то щемящая тоска одолевали нас…
С тех пор прошли многие годы. Я работал на десятках различных древних поселений, но каждый раз, когда впервые видел место, где предстояло работать, меня снова и снова охватывали сомнения и тревога, как и тогда, когда неопытным студентом стоял я на вершине холма у околицы лесного села.
Теперь я твердо знаю, что если, принимаясь за раскопки, я когда-нибудь не испытаю этих чувств, - значит, все, значит, конец мне как археологу.
Потому что без тревоги, без надежд нет научного поиска. Не бывает. Ни поиска, ни постижений.
Но тогда мы еще не знали этого, и нас охватила тоска.
С надеждой взглянул я на начальника экспедиции - нашего учителя, того, кто должен был вести нас по следам истории. Я хотел, чтобы он ободрил меня. Но он молчал, и я с горечью уловил в его взгляде отражение того же тревожного и щемящего чувства.
У въезда в деревню я посторонился, пропуская встречную телегу, и внезапно замер перед воскресшим видением.
На примятом, еще не высохшем сене сидела молодая женщина в старинном русском национальном костюме и не торопясь ела большое желтоватое яблоко.
На ней было льняное белое, вышитое на груди и на рукавах платье-рубаха, шерстяная в клеточку понёва, на голове - красный, расшитый бисером кокошник, до плеч свисали нарядные лалы.
Посмотрев на меня, "видение" рассмеялось, приветливо сказало: "Здравствуйте!" - и бросило мне яблоко, которое я самым глупым образом не успел поймать.
Видевший эту сцену начальник экспедиции улыбнулся:
- Ну что ж, быть вам нашим интендантом!
Я сердито посмотрел на него.
Экспедиция въехала в село.
Все, или почти все, женщины в этом селе носили домотканую русскую одежду, а мужчины одевались в вышитые рубахи-косоворотки.
Казалось, мы попали в чудом сохранившийся уголок Древней Руси, к людям, о которых столько читали, вещи которых так внимательно изучали, а теперь нежданно-негаданно увидели воочию.
Без труда сняли две избы для жилья. Начальник экспедиции послал меня на поиски поварихи. Дело не клеилось. Пора была страдная, все были заняты в поле.
Наконец одна старушка, которую все звали Семеновной, посоветовала мне:
- Вон, видишь, миленький, изба? Сходи-ка туда, спроси Стешу Шатрову. Для поля она слабая, всё только в дому хлопочет. А вам много ли надо? Сготовь, подай, убери. Это она сдюжит. Баба совестливая!
Я очень обрадовался, повернулся и пошел к избе, указанной старухой, но она окликнула меня:
- Погоди-ка, миленький!
- Что, бабушка? - нетерпеливо спросил я.
Старуха маялась и ничего не говорила. Я, заподозрив подвох, уже раздраженно сказал:
- Ну что? Или уж говори прямо: больная она? Готовить не умеет?
- Что ты, что ты! - воскликнула старуха. - И готовить мастерица, и вовсе не больная. Так, слабая. - И, помявшись, с огорчением добавила: - А ты-то прыткий какой! Сказать ничего нельзя! Ведь я - жалеючи тебя. Человек, вижу, служивый, работать приехал! Она из себя неладная, - решилась наконец старуха и посмотрела на меня сердито, будто я в чем провинился, - с души воротит… Дурнушка, одним словом.
- И все? - посмеиваясь про себя, перебил я бабку. - А готовит она как?
- Сказано тебе: мастерица! Да ведь я не про то. Беспонятный ты какой! - И мне показалось, что старуха окончательно рассердилась.
Но я не обратил на это внимания.
- А раз хорошо, то и ладно. Что нам до ее внешности - нам с ней детей не крестить.
Через несколько минут я уже входил в избу. Худенькая женщина, стоя ко мне спиной, что-то доставала ухватом из печки.
Больше никого в избе не было.
- Здравствуйте! - поздоровался я. - Стеша Шатрова здесь живет?
- Здесь! - тихо ответила женщина, однако не оборачиваясь. Руки ее по-прежнему были заняты.
- А где ж она?
- Я Стеша, - продолжала женщина так же тихо и наконец обернулась.
И я сразу замолк. Передо мной стояла худенькая, стройная женщина лет двадцати с небольшим. Темно-русые волосы, гладко зачесанные назад, были свиты на затылке в большой клубок. На тонком, очень бледном лице чудно светились неправдоподобно огромные карие глаза.
Она была непередаваемо красива - чистой, гармоничной и странной красотой рублевской иконы.
…Видно, уж очень пристально и изумленно смотрел я на женщину.
Она смутилась, вспыхнула, отчего стала еще краше, слезы выступили у нее на глазах; она прикрыла лицо рукой.
- Это вы Стеша Шатрова? - озадаченно спросил я наконец.
- Я.
Я не удержался. Не помня себя, подошел к ней и, поцеловав ее в щеку, пробормотал:
- Ну и красавица же вы!
Однако Стеша, закрыв лицо обеими руками, горько заплакала.
- Что с вами? - испугался я. - Не плачьте! Ну что я такого сделал? Да ну, не плачьте, - утешал я ее, уверенный, что она обиделась на меня за поцелуй. - Я просто никогда не видел такой красавицы…
Но мои утешения нисколько не подействовали на нее.
Наоборот, она еще горше заплакала.
В это время открылась дверь, и в избу вошел молодой, умный на вид парень, в просоленной потом белой рубахе.
Он кинулся прямо к Стеше, обнял ее и ласково, с беспокойством спросил:
- Стешенька, что с тобой, кто обидел?
Я рассказал все, как было.
- Нехорошо! - ответил мне, помрачнев, парень. - Вы человек образованный, я вижу, ученый, а над женщиной насмехаетесь. Разве она виновная, что такая уродилась? Да и не одна красота, что на лице. У нее душа такая, что на свете другой не найдешь. Я ее ни на какую раскрасавицу не променяю! Так что вы над жинкой моей не смейтесь, не дело это.
- Черт вас всех возьми! - закричал я. - Вы что, с ума, что ли, все посходили в этом селе?! Да Стеша и есть красавица, из красавиц красавица, неужели ж вы не видите?!
Стешу ее муж утешал с гораздо большим успехом, чем я.
Она перестала плакать и глядела на него с благодарностью и даже боязливой радостью. Но мои слова, вернее сказать, вопль моей души испугал или смутил ее.
Она спряталась за мужа, однако я успел уловить мимолетный взгляд ее, и в нем было какое-то новое выражение.
А муж, задумчиво взглянув на меня, вдруг протянул руку лопаточкой и сказал без улыбки:
- Федор Шатров.
Я тоже представился.
Федор жестом пригласил к столу:
- Садись. А ты, Стеша, поднеси-ка нам.