Примерно так это и трактовал Гегель: Бог обманул человека, а райский змий, проникнув в Его тайные намерения, обличил Его перед первыми людьми. "Змий говорит, что Адам станет равным Богу, и Бог подтверждает, что это действительно так, что это познание ведёт к богоподобию". Плоды с древа познания добра и зла − это самодостаточный разум, всё черпающий из самого себя, до тех пор, пока он не натыкается на кантовские "всеобщие и необходимые суждения", то есть на "необходимость". Она полагает конец всяким изысканиям.
Сократ полагал, что даже сами боги подвластны этой необходимости. Знание кладёт предел их свободе, указывая границы дозволенного и недозволенного, благочестивого и неблагочестивого. И богам не дано выбирать, как это следует из платоновского "Евтифрона": и над смертными и над бессмертными равно тяготеет необходимость и долженствование. Добро с его этическими ценностями выступает некоей автономной, самозаконной силой, перед которой должны преклониться все, даже боги. Как утверждал Платон, даже боги не борются с необходимостью: "А с судьбой не воюют и боги". Из этого следует, что не воюют они и с автономной этикой.
В связи с диктатурой необходимости свобода воли оказывается под вопросом: человек наделён ею в той же мере, в какой и камень, падающий на землю, который, будь он наделён сознанием, полагал бы, что делает это свободно (пример из Спинозы). Спиноза в своей 68-й теореме из "Этики" связывает свободу с проблемой познания: "Если бы люди рождались свободными, то они не могли бы составить никакого познания о добре и зле, пока оставались бы свободными".
Итак, познание добра и зла ответственно за то, что свобода порабощена этическим долженствованием, "категорическим императивом". В крайнем случае, если и осталась какая-то свобода, то это только свобода выбирать между добром и злом, которые неподвластны человеку. Свобода оказывается выброшенной "по ту сторону добра и зла". Она осталась там, в Эдеме, где человеку была дана власть вовсе не вызывать зло к бытию. Там, где Творец всего сущего сотворил всё добра зело.
За плоды с древа познания добра и зла, которыми воспользовалась философия, ей пришлось заплатить свободой: человек напоминает буриданова осла, поставленного между двумя равно отстоящими охапками сена, и он скорее умрёт с голоду, чем окажется в силах выбрать одну из них, если не подтолкнёт его к этому посторонняя власть (например, обязанность подчиняться законам добра).
В этом предельном детерминизме и "параличе свободы" умозрительная философия, свято верящая в то, что только знание, доставляемое человеку разумом, ведёт к истине, сходится с Лютером, полагавшим: источник истины коренится только в вере. В "Лекциях о Послании к Римлянам" и в "Большом комментарии к Посланию к Галатам" Лютер подчёркивает, что праведность "законников не только не оправдывает человека, но напротив, становится источником его гибели, ибо рождает гордыню − корень всех грехов, − гордыню этического самомнения". "Вера" Лютера не есть акт человеческой свободы (а дар исключительно Божественного предопределения) в той же мере, в какой "разум" умозрительной философии лишён каких бы то ни было средств для того, чтобы сокрушить "каменную стену" необходимости.
И, тем не менее, как это логически вытекает из всего строя умозрительной философии, змий не обманул человека, а плоды с древа познания принесли ему лучшее из существующего − знание, добытое разумом. Разум отделяет должное от недолжного, возможное от невозможного. Этим определяется и его отношение к чудесам: "чудо есть насилие над естественной связью явлений и потому есть насилие над духом", "нельзя требовать от людей, чтобы они верили в вещи, в которые на известной ступени образования они верить не могут". Гегель, например, вслед за Вольтером откровенно презирал евангельские и ветхозаветные чудеса: "Досталось ли гостям на свадьбе в Кане Галилейской больше или меньше вина, это совершенно безразлично, и также чистая случайность, что у кого-то оказалась исцелённой парализованная рука… А в Ветхом Завете передаётся, что при выходе из Египта на дверях еврейских домов были сделаны красные значки, чтобы ангел Господень мог опознать их. Такая вера для духа не имеет никакого значения. Самые ядовитые насмешки Вольтера были направлены против такой веры. Он говорит, что лучше бы Бог научил евреев бессмертию души, вместо того чтобы учить, как отправлять естественные потребности… Отхожие места… становятся содержанием веры".
Бог умозрительной философии становится для разума чем-то портативным и служебным: "Бог уже не является для него потусторонностью", если не вовсе атрибутом сознания: "Если бы не было Бога, не было бы и меня. Если бы не было меня, не было бы Бога". Таким образом, получается, что змий был прав, обещая, что знание "уравняет" человека с Богом. Однако тут-то и разверзается роковая бездна человеческого падения: это новое знание не только не "уравняло" человека с Богом, не только обмануло его иллюзией того, что оно способно обнаружить и исследовать в Боге ту же природу, которую открывает и в самом человеке, но оно оторвало его от Создателя, лишило благодатного познания истины, превратило его в раба.
Словно в насмешку над "божественным" разумом, человек носит в себе некий дух иррационального противоборства, о котором писал апостол Павел: не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим. 7, 15, 19). Однако и не всегда человек хочет доброго и не всегда не желает злого. По своей свободе человек ("внутренний человек"), его ум, дух, сердце могут сознательно возжелать зла, греха, преступления. Человек может захотеть бунта против Бога, может сознательно попрать закон Божий, осквернить святыни, поставить на место Господа своё гордое "я".
Грехопадение обнажило два аспекта человеческого противления − противление духа и противление плоти. С одной стороны − сатанинский дух противоборства: нарушайте Божий запрет, будете, как боги, "всё позволено". С другой − вожделения плоти: И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно (Быт. 3, 6).
С этих пор человек низвергнут в пучину противостояний, противоречий, противоборств и обременён этой "противопоставленностью… как постоянно повторяющейся редукцией к состоянию "нет" и его безнадёжной перспективе". Вот как свидетельствует об этом святоотеческая мысль: "…Диавол, прельстивший человека… отделил нашу волю от Бога и друг от друга. Отклонив с прямого пути [человека, лукавый] разделил образ бытия естества его, расчленив его на множество мнений и представлений… он учредил в качестве закона поиск и нахождение всяческого зла, используя для этого силы нашей [души], и для постоянного пребывания зла во всех [людях] заложил лукавое основание − неуступчивость воли".
Однако, поскольку диавол лишён способности к какому-либо творческому акту, к рождению какой-либо новой мысли, а обречён в своей деятельности на то, чтобы искажать сотворённое Богом, сила его соблазна состоит в ложной интерпретации Божественных установлений. В Писании он зовётся отцом лжи (Ин. 8, 44).
Человек на самом деле призван стать богом. Я сказал: вы − боги, и сыны Всевышнего − все вы; но вы умрёте, как человеки, и падёте, как всякий из князей (Пс. 81, 6–7). И действительно − человеку "всё позволено": Всё мне позволительно, но не всё полезно (1 Кор. 6, 12). Грех сатаны, искушающего человека, состоит в том, что он оборачивает величие и призвание человека против Того, Кто наделил его этим величием и призвал его из небытия. Сатана прельщает человека идеей его самодостаточности, самоценности и безначалия: раз вы боги, нет для вас никакого иного Бога.