С тех пор прошло уже достаточно лет, но я и сегодня удивляюсь тогдашней затее. Сегодня бы я этого уже не сделал. Или побоялся бы, или сам бы себя постыдился. Хотя сегодня я знаю, что решил тогда правильно. Я много потом общался со священниками и читал разные книги. У Бога нет мертвых. Внимание души приковано к месту, где лежит тело, ведь там человек воскреснет. Чтение Евангелия - это один из высоких видов молитвы. И, несомненно, покойные переживают о живых и хотят, чтобы те не повторяли их ошибки.
На работе все было тихо и незаметно, а вот вокруг начало твориться разное всякое. Стало коротить проводку. В магазин повадились местные жулики-малолетки, и ночи перестали быть спокойными. Вдобавок у меня сильно разболелся желудок, и я перестал есть. Зато из дома сообщали, что дела решаются и скоро можно будет вернуться. Те, кто искал меня, сами стали скрываться. Мысль о доме тепло согревала.
На кладбище я продолжал ходить и читал там преимущественно Евангелие от Иоанна. Там много таких мест, где Господь обращался к обступавшим его и теснившим иудеям. Он иногда ругал их, иногда учил, иногда грозил и обличал, но они так ничего толком и не понимали. Головы их были напичканы какими-то своими мыслями. А вот черно-белые лица с надгробий смотрели так, как будто понимали все, что я читал, и это меня одновременно и пугало, и радовало. Читал я вслух, но негромко. Находил удобное место, прочитывал главу, затем просил у покойников прощения за то, что потревожил, и отходил шагов на 20, на другое место.
Так продолжалось недели две. Я уже привык к ним, к тем, кого звали Шломо и Хацкель, к тем, на чьих могилах были написаны слова о скорби родных и выгравирован семисвечник. Как тут пришла новость о конце моих скитаний. Можно было пересчитать карманную мелочь и, даже не возвращаясь в каптерку, бежать на вокзал, чтобы электричками добираться домой. Так я и сделал. Напоследок пришел на кладбище, но уже ничего не читал (Евангелие было собственностью сторожки). Просто посидел под деревьями, но уже на христианской части. Было приятно смотреть на кресты и было жалко, что они не стоят в той части кладбища…
Я забыл бы эту историю, как забыл сотни историй своей и чужих жизней. Но я вспомнил о ней, когда среди моих друзей все чаще стали появляться евреи. Они не решали со мной гешефты, не делали шахер-махер и не готовили гефильте-фиш. Они вообще не делали со мной ничего еврейского, но появлялись ниоткуда, говорили со мной о Боге, о Христе, о Суде и потом уходили. Некоторые стали моими друзьями, многие крестились, иных я даже не помню по имени, но за несколько лет их было много.
И вот тут в мои тяжелые мозги пришло ясное понимание того, что глаза с надгробий смотрели на меня с пониманием не зря.
Евреи все же умеют любить своих и переживать о них даже из ада.
Лоскутное одеяло № 6 (30).
Звуки тают в воздухе, но не исчезают совсем. Они, как умершие люди, продолжают существовать, хотя и становятся на время не видны. То, как Архимед закричал "Эврика!" и выскочил из ванны; и то, как трещал под ногами Гуса разгорающийся хворост; и скрип гусиного пера в руке у Шекспира - все это летает в воздухе.
Скрипы, шепоты, всплески, вздохи… Воздух вокруг нас не пуст. Он так насыщен памятью о тех, кто им дышал, как Индокитай перенаселен людьми. И если бы это была память только о делах человеческих, мы бы давно задохнулись.
Но, к счастью, в воздухе живет и Нагорная проповедь, и Гефсиманское моление, и беседы с учениками после Воскресения. Это - главные звуки мира. Они, как весенняя гроза, очищают воздух.
Чем больше на земле настоящих святых, тем легче жить всему миру. Демонские полки ожесточенно воюют против одного подвижника и по необходимости оставляют в покое сотни людей.
Так во Вторую мировую войну украинские и белорусские партизаны заставляли фашистов держать в тылу отборные дивизии и тем самым ослабляли фронт.
Так святые ведут духовную брань и дают множеству людей возможность наслаждаться миром.
Все-таки любой текст предполагает толкование. Люди вчера придумали, скажем, конституцию. А уже сегодня разошлись во мнениях, как ее понимать. И что же? Толкуй как хочешь? Нет.
Нужен коллегиальный уважаемый орган. Нужны одетые в мантию высокодостойные дяди и тети, сточившие до корней зубы в пережевывании законов. И это правильно.
А что же Библия? Неужели она меньше по значению и мельче по смыслу? Неужели для нее не нужны особые, облеченные властью толкователи, но всякий умеющий читать выскочка способен ее объяснять всему миру?
Поразительная непоследовательность…
Как часто имя Твое вспоминают всуе. Пользуются им, как междометием. Спорят о чем-то, вздыхают: "Господи". Судят кого-то, роняют: "Бог с ним".
Не наказывай их, Милостивый. Лучше всели в них страх Твой.
Говоря по совести, я уже умирал, только не помню этого. Смертью я называю резкое и радикальное изменение существования. Умереть - это не исчезнуть, а измениться.
Ползала то по веткам, то по земле гнусная гусеница. Мохнатая, медленная. Птица увидит - склюет, если не побрезгует. Человек увидит - щелчком отбросит или, наступив, раздавит. Ползала-ползала. Заползла на ветку и скрутилась в клубочек, замерла. Упокоилась. Если животное отвратно, то куда более отвратен труп его. Но вот из куколки, из этой гусеничной могилы, рождается пестрое и воздушное существо, уже не ползающее, но грациозно порхающее. Существо с другим именем - бабочка.
Это образ нашей смерти будущей. Это как с зерном. Упало в землю, по Евангелию, умерло и многий плод принесло. Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода(Ин. 12, 24). Так и на могиле Достоевского написано.
Значит, надо умереть и продолжить жизнь в другом качестве. Ведь я уже умирал, однако вот жив, и более того, вечно жить надеюсь. Когда умирал? Когда мать покидал. Был я в ней вниз головой, весь в воде, как рыба, и питался через пуповину. А теперь хожу головой вверх, дышу легкими и жую своими зубами. Тот прежний я, внутриутробный, умер. Потому как способ бытия изменил до неузнаваемости.
Значит, умирал я уже и еще умру. Только бояться этого не надо. Потому что Бог нас сотворил не для исчезновения, и мы еще поживем. Мы услышим Ангелов и увидим небо в алмазах и, подойдя почтительно к Давиду, сыну Иессея, с ним пропоем: Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни(Пс. 117, 17).
Однажды после роскошного банкета, где на столе было все, чего душа желает, один из моих друзей спросил честную компанию: "Интересно, мы так плохо живем, потому что хорошо едим, или так хорошо едим - в компенсацию за то, что так плохо живем?"
Вопрос тогда остался без ответа. Остается без ответа он и сейчас. Да и суть, возможно, не в том, чтобы дать ответ, но в том, чтобы задавать себе этот вопрос почаще.
Чем опасна цивилизация? Например, тем, что дает человеку многие блага и не показывает источник их происхождения. Вода из крана, свет из лампочки, хлеб из магазина… Это похоже на то, как фокусник на глазах малышни достает из бездонной шляпы кролика, курицу, разноцветные гирлянды. Чернокожие в ЮАР говорили в период Апартеида: "Скоро мы раздадим всем цветным кредитные карточки, и все будут брать продукты в магазине даром".
Те не понимали, что за простой карточкой стоят сложные товарно-денежные отношения: зарплата, счет в банке и прочее. И современный человек все чаще не понимает, откуда что берется, но только пользуется товарами и услугами и разжигает все больший аппетит.
На Западе закон сильнее обычая, и голос Фемиды сильнее голоса крови. Папа, к примеру, шлепнул по попе тапком сына за какой-нибудь проступок. Этот немецкий (норвежский, французский) змееныш, этот Павлик Морозов звонит с мобилки, купленной папой, на номер, который в школе всем продиктовали. Через полчаса специальная служба папу штрафует или даже "закрывает".
На Востоке это невозможно. Там вековые обычаи важнее, чем рожденные вчера законы. Там голос крови и семейные связи сильнее, чем кособокое "человеколюбие".
Вы уверены, что эпоха рабовладения кончилась? Лично я - нет. Людей покупают и продают так же, как это делали на невольничьих рынках Древнего мира. Но тогда людям не тревожили душу разговорами о свободе и личном достоинстве. А сегодня человека забивают в колодки и читают при этом лекцию о правах человека. Циничный век, циничные сердца. Сытно и спокойно обедают перед лицом несчастного, умирающего от голода. Спокойно раскуривают сигару, глядя, как с ринга в холле дорогого казино уносят очередного проигравшего в боях без правил.
Футболистов продают как арабских скакунов: щупают мышцы, заглядывают в зубы, цокая языком, похлопывают по холке. Платят хорошо, но так ведь и скакунов поят ключевой водой и кормят отборным овсом. Дело не в кормежке, а в купле-продаже.
Самая бойкая торговля - по части продажи красивых женщин. Конкурсы красоты и подиумы уж больно похожи на женские отделы живого товара. Молоко прокисает быстро, и большинство женщин быстро теряют красоту. Для них, как и для других товаров, новейшая система рабства придумала свой секонд-хэнд и затем - свою свалку. Но об этом стараются вспоминать пореже и эти стороны жизни не рекламируют.
Матери продают детей. Люди обоих полов продают свои органы, чтобы выпутаться из долгов. Вавилон научился торговать не только мрамором и слоновой костью, пшеницей и оливами. Не только конями и колесницами, и не только телами, но уже и душами человеческими (См. Откр. 18, 11-13).