В республиканской поэзии военных лет стихи Эрнандеса выделяются юношеской пылкостью, пафосом старинных эпических песен и какой-то обнаженной прямотой. Вообще лиризм Эрнандеса не знал средостений между личной жизнью поэта и поэзией. В безграничной субъективности Эрнандеса, как будто не писавшего ни о чем другом, кроме как о своей жизни (даже когда он писал о событиях мирового масштаба), и как будто не умевшего говорить иначе, нежели стихом, - непреложное своеобразие Эрнандеса в ряду испанских поэтов. Для того чтобы стать более народным, ему нужно было становиться все более и более субъективным. Чем более полно, искренне, страстно выражал он самого себя - тем полнее раскрывался в его поэзии народный испанский характер.
Герой последних книг Эрнандеса - это он сам и вместе с тем это рядовой милисиано, принявший на свои плечи всю безмерную тяжесть войны и фашизма. Сначала боец, потом узник франкистской тюрьмы, испытавший все лишения и муки, но более всего страдающий за родную невспаханную землю, за жену, за растущего в голоде и нищете сына, - эту простую судьбу многих тысяч испанцев поэзия Эрнандеса подняла на вселенский уровень. Призванием Эрнандеса оказалось быть "соловьем несчастий". В тюремных стихах он обрел полный голос. Отпало все подражательное, искусственно сложное, осталось самое нужное - простота песни. "Романсеро и кансьонеро разлук" называется последняя книга Эрнандеса. Трудно измерить ответственность этого названия. Ведь "Романсеро" и "Кансьонеро" - собрания народных романсов и песен, хранилища вековых сокровищ народной культуры Испании. Во время войны 1936–1939 годов испанские поэты вместе слагали поэтическую хронику событий и назвали ее "Романсеро гражданской войны". Эрнандес имеет право на такое заглавие, потому что его судьба, его разлуки - с родиной, с любимой, с сыном - одновременно и личная и общая испанская судьба, и воспел он ее с первозданной мощью народной песни.
Предсмертная книга Эрнандеса - завершение и окончательное, высшее доказательство единства испанской поэзии. Поэты-изгнанники Рафаэль Альберти и Хуан Рамон Хименес продолжали свой романсеро и кансьонеро разлуки с родиной. Не случайно в заглавии первой поэтической книги, написанной Хименесом в эмиграции, стоит слово "романсы". Романсный стих, чуть монотонный и плавный, как движение морских волн, нужен поэтам и для торжественного реквиема, и для воспоминания о павших друзьях, и для горького тоскования на чужбине. С ним приходит большое дыхание мысли и чувства - дыхание истории испанского народа. А с песней, с коротенькой коплой, приходит высшая мудрость и высшая ясность.
В 50–60-е годы для испанской литературы наступила пора возрождения, зазвучали новые голоса. Не сразу и лишь благодаря мужественным усилиям передовой испанской интеллигенции творчество пяти великих национальных поэтов вновь стадо доступным их соотечественникам. Но и в самые тяжелые годы франкистской диктатуры молодежь внутри Испании иснала нравственные уроки в стихах поэтов, чьи жизни стали уже легендой. Один из первых актов консолидации сил антифранкистской интеллигенции связан с именем Антонио Мачадо: в 1959 году в день двадцатилетия смерти поэта на кладбище в Кольюре собрались республиканцы-эмигранты и писатели, тайком приехавшие из Испании, чтобы участвовать в этом торжественном митинге.
Произведения Хуана Рамона Хименеса, Антонио Мачадо, Федерико Гарсиа Лорки, Рафаэля Альберти, Мигеля Эрнандеса стали признанной неотъемлемой частью мировой классики. Критика пытается разгадать секрет их растущей притягательности для международного читателя. Очевидно, сегодняшнего читателя поражает и привлекает то, что эти произведения созданы людьми, искушенными в сложностях философской и художественной культуры нашего столетия, владеющими самыми современными средствами языкового выражения, - и при этом людьми, для которых народное мироощущение остается огромной, необходимой, даже главной частью собственной духовной жизни. Фольклор - их духовная родина, но они не растворяются, не теряют в этой стихии ни грана индивидуальности, а находят именно в фольклоре прямой, единственно верный, в их представлении путь к самоосуществленпю, к выявлению неповторимого склада личности каждого художника. И в этом - одно из чудес искусства XX века.
И. Тертерян, Л. Осповат
Хуан Рамон Хименес
СТИХОТВОРЕНИЯ
Из книги
"ТРЕТЬЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ" (1898–1953)
ЛИЛИЯ И СОЛНЦЕ
Перевод Н. Горской
Мои слезы горьки, как море,
когда ты вздыхаешь весною,
я с тобой никогда не встречусь,
как не встретишься ты со мною.Я могу умереть от горя,
когда ты идешь стороною,
я с тобой никогда не встречусь,
как не встретишься ты со мною.
БЕЛЫЕ ПЕЧАЛИ
Перевод М. Самаева
Он
Захотелось луне -
той, что плачет ночами, -
прикоснуться к земле.
Может, знаешь зачем?
Чтоб меня опечалить?Может, знаешь, откуда
эта прихоть луны?
Не с того ли случайно,
что жасмина и нарда
белизну облачала
эта ночь и сливался
аромат их с лучами…Или просто затем,
чтоб меня опечалить?..Может, знаешь, зачем
белый свой аромат
лепестки излучали?Для чего в белый траур
ночь тогда облачалась
и, целуя меня,
ты сквозь слезы смеялась
здесь, на этой земле…
Чтоб меня опечалить?..Этот смех, эти слезы -
что они означали?
И твои поцелуи…Она
Так… Хотела тебя опечалить…
* * *
"Мне снилось сегодня ночью…"
Перевод А. Гелескула
Мне снилось сегодня ночью,
что сбылся вчерашний сон,
но ласков и беспощаден
был утренний небосклон.Как нежно ложились тени
вчера на исходе дня!
Казалось, душа родная
пришла навестить меня.Пришла из иного мира
и долго была в пути,
но с ней аромат надежды
успел до меня дойти.И шла она, будто знала,
что путь одинокий крут
и дни мои - словно слезы,
которые все бегут.
ЮНОСТЬ
("Мы с тобой одни остались…")
Перевод Н. Горской
Мы с тобой одни остались -
ты и я - в тиши балкона.
Ты моей невестой стала
этим утром полусонным.…Вся природа в сладкой лени,
краски стерты, блеклы тени,
серо-розовое небо,
тускловатый свет осенний…Я к тебе приблизил губы,
и, не поднимая взгляда,
ты подставила мне щеку,
расставаясь будто с кладом.…Пожелтевших листьев груды
на глухих садовых тропах,
но еще разлит повсюду
аромат гелиотропов…Я назвал тебя невестой;
ты молчание хранила,
но из глаз меланхоличных
две слезинки уронила.
ЮНОСТЬ
("Когда сказал ей в тот вечер…")
Перевод А. Гелескула
Когда сказал ей в тот вечер,
что я уеду наутро,
она, взглянув, улыбнулась,
но как-то странно и смутно.- Зачем ты едешь? - спросила.
- В долинах нашего края
такая тишь гробовая,
как будто сам умираю.- Зачем ты едешь? - Я слышу,
что сердце крикнуть готово,
хочу кричать - и ни звука,
хочу сказать - и ни слова.- Куда ты едешь? - Куда-то,
где выше небо ночное
и где не будет так тихо
и столько звезд надо мною.Ее глаза потонули
в тиши долин беспробудной,
и, погрустнев, она смолкла
с улыбкой странной и смутной.
* * *
"Над слюдою речного плеса…"
Перевод С. Гончаренко
Над слюдою речного плеса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зеленых ивах.
Бьется в русле уснувшем сердце,
льется в сонной излуке лето,
и реке упоенной снится
женский голос и голос флейты.
Зачарованный берег… Ивы
окунулись в затон глубокий
и целуют во сне ветвями
золотое стекло затоки.
И рукою подать до неба,
и течет это небо сонно,
голубым серебром тумана
гладя водную гладь и кроны.
Примечтался сегодня сердцу
этот берег с плакучей ивой,
и решило оно за счастьем
плыть по воле волны сонливой.
Но у самой воды внезапно
на глаза навернулись слезы:
зачарованный голос песню пел
совсем у другого плеса.
* * *
"Посох держа на плечах …"
Перевод А. Гелескула
Посох держа на плечах,
смотрит пастух отрешенно,
как расплываются сосны
там, на краю небосклона;тянется пыльное стадо,
тихое в час этот поздний,
и бубенцы под луною
все монотонней и слезней.В белых туманах укрылся
хутор. Ни света, ни луга -
только сквозящая всюду
вечная чья-то разлука.Речка в себе затаилась,
и хоть не видно протоки,
из тишины непроглядной
слышно, как воды глубоки.Все расплывается. Глухо,
словно над вымершим краем.
Лишь под луной золотою
плач бубенцов нескончаем.
* * *