Путь фронтовой музы в Великую Отечественную войну начался с песни. В первые же дни войны газеты печатают "Священную войну" В. Лебедева-Кумача, "Песню смелых" А. Суркова… И дальше: "Землянка" А. Суркова, "До свиданья, города и хаты", "Огонек", "Ой, туманы мои, растуманы…", "В прифронтовом лесу" М. Исаковского, "Песня о Днепре" Е. Долматовского, "Шумел сурово Брянский лес" А. Софронова, "Темная ночь" В. Агатова, "Вечер на рейде" А. Чуркина, "Заветный камень" А. Жарова, "Соловьи" А. Фатьянова, "На солнечной поляночке" Я. Шведова, "Волховская застольная" П. Шубина… Этот список можно множить и множить. Но не в перечнях дело, а в том, что в этих - как правило, очень простых, бесхитростных, зато предельно искренних - стихах с большой силой выражало себя массовое сознание народа, в едином порыве поднявшегося на защиту Отечества. Песня - едва ли не первым из всех поэтических жанров - призвана была мобилизовывать народ на борьбу и победу. Впрочем, "призвана" - тут не то, слово: она сама взяла эту нагрузку на свои плечи и справилась с ней блестяще. В традиционных для народной поэзии "постоянных" эпитетах ("сила темная", "смертный бой", "проклятая орда" - в "Священной войне"; "негасимая любовь" - в "Землянке"; "незваные гости" - в "Ой, туманы мои, растуманы…") оказалось точно схвачено состояние души народной в ту пору. И как просветляли эти слова, как подымали на борьбу! По точному воспоминанию И. Шаферана о его военном детстве, "люди, когда пели, словно душой обменивались".
Литература войны отразила, пользуясь выражением Уткина, ее душевную сейсмографию. Это касалось всего - материала, темы, чувств. И, быть может, ни в чем это не прослеживается так ярко, как в трактовке темы Родины - важнейшей темы литературы Великой Отечественной войны.
Общеизвестны многие примеры творческой переклички поэтов разных национальностей и народностей СССР, - переклички, свидетельствующей о том чувстве семьи единой (П. Тычина), которое не только выдержало проверку на прочность, но и оказалось во сто крат обострено, усилено величайшими испытаниями, выпавшими в дни войны на долю всех народов Советского Союза. Понятия Родина и дружба народов стали неразрывны в нашем сознании. Национальные истоки, о которых с такой силой сказал в те дни Демьян Бедный ("…Я верю в свой народ несокрушимою тысячелетней верой"), и черты новой, Советской России, с ее интернациональной миссией спасения всего человечества от фашистского варварства (А. Безыменский. "Я брал Париж!"), слились в едином сплаве. Россия закономерно становится во фронтовой поэзии символом Советской родины, которая дороже самой жизни.
Вот идем мы в схватке самой жаркой,
Ратные в работе и в бою…
Ничего нам, Родина, не жалко,
Жалко потерять любовь твою.
(А. Прокофьев)
В известном стихотворении Симонова, так программно и названном - "Родина", ее образ сначала развертывается, как мы бы сегодня сказали, глобально: "..касаясь трех великих океанов, она лежит, раскинув города…"
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что навек осталось вдалеке, -Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал.
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой ее ты в детстве увидал…
Вспоминаешь "клочок земли, припавший к трем березам… речонку со скрипучим перевозом"… то, "где нам посчастливилось родиться", где мы "нашли ту горсть земли, которая годится, чтоб видеть в ней приметы всей земли".
Предельно личное, конкретное, можно сказать - интимное, восприятие Родины характерно было в годы войны для многих поэтов. В стихах Д. Алтаузена Родина смотрит на поэта "глазами белокурого ребенка", убитого фашистами, пишет ему "чистым почерком верной жены". "Если в бой идешь - сливается этот дом со всей Москвой" (А. Жаров. "Моряки-москвичи"). "Держась, как за личное счастье, за каждую пядь земли", - утверждает П. Железнов ("На подступах к Москве"). С "пяди" суглинка начинается Родина для лирического героя стихотворения В. Казина "Проводы". Своя боль воспринимается как часть общей - "во имя правды большей, чем твоя" (П. Антокольский. "Сын").
Неотрывно от темы Родины проходит сквозь всю поэзию Великой Отечественной войны другая ее главная тема - тема партии. В условиях войны коммунистам, как хорошо сказал об этом в своих воспоминаниях Л. И. Брежнев, предоставлялось только одно преимущество - первыми идти в бой, быть всегда там, где решалась судьба Родины, прежде других принимать на свои плечи всю тяжесть невиданных испытаний. Политработники были там, где всего труднее, личным примером, под ураганным огнем подымали воинов в атаку, вместе с бойцами стояли насмерть на оборонительных рубежах - под Могилевом и Брестом, под Вязьмой и Волоколамском, под Пулковом и на Синявинских высотах, на священной земле Сталинграда; вместе с ними форсировали Днепр и штурмовали рейхстаг… Коммунисты шли в первых рядах и погибали первыми; но на смену им вставали в строй новые бойцы. Вставали - и уходили в бой, порой не успев оформить свое вступление в партию, унося на груди записку: "Если не вернусь из боя, прошу считать коммунистом!.." Таков был свет подвига, сила нравственного примера. И тема партии звучит в стихах и поэмах военной поры прежде всего именно как тема нравственная, коммунисты предстают в этих стихах и как живые, близкие люди, и - одновременно - как образец и норма жизненного поведения - будь то строки Н. Тихонова из его поэмы о двадцати восьми панфиловцах:
Хвала и честь политрукам,
Ведущим армию к победе.
Или строки стихотворения Д. Алтаузена "Партбилет", написанного за несколько дней до гибели (и ровно за три года до дня Победы - 9 мая 1942 года). Строки, в которых за образом "мертвого, но прекрасного" бойца, исколотого фашистами, но и после гибели не выпускающего партбилет из намертво сжатой руки, встает пророчески предугаданная судьба самого автора:
Но все равно - сквозь злобный блеск штыка,
Как верный символ нашего ответа,
Тянулась к солнцу сжатая рука
С простреленным листочком партбилета.
Или "Ленин" С. Щипачева - стихотворение, в котором невероятное становится реальностью: статуя Ленина, низвергнутая фашистами с пьедестала в захваченном ими городке, - на рассвете, приводя в ужас фашистов, оказалась "незримой силой поднята из праха":
То партизаны, замыкая круг,
Шли на врага. И вел их Ленин.
Или "Баллада о ленинизме" И. Сельвинского - яркое воплощение того, как пример Ленина в тяжелейших условиях войны воздействовал на поведение простых, рядовых коммунистов, помогал им в их последний час стать выше своей судьбы, - говоря словами Маяковского, "разгромадиться в Ленина". "Молоденький политрук", которого гитлеровцы вешают на глазах у согнанных к месту казни жителей, - последним, отчаянным движением (вот все, что ему осталось на земле!) "вытянул правую руку вперед":
Так над селением
взмыла рука
Ставшего Лениным
политрука.
Или, наконец, пламенное обращение Н. Грибачева к партии:
Все вытерплю, все муки, все осилю
И у последней роковой черты
Вновь повторю: лишь ты спасешь Россию
И к новой славе возродишь лишь ты!
Мысль о стойкости советских людей в условиях тяжелейшего испытания проходит сквозь всю поэзию войны. Так, стихотворение Б. Лихарева "Камень" (1944), поначалу вроде бы довольно традиционное - о камне, "голом и синем, как лед", что "был нам постелью среди этих полярных широт", - буквально оживает на внутреннем противостоянии последних двустиший:
Все камень да камень.
Холодный и голый…
- Мы тверже, чем камень,
Молчи!
В те же годы С. Орлов написал пронзительные стихи о боевой машине, которой тяжелей, чем нам: "Мы люди, а она - стальная". А Григорий Люшнин в 1943 году, в концлагере Ней-Бранденбург, - о стремлении к свободе, достигающем такой силы, что "на решетке, сжав зубами, гайку ржавую верчу". И хотя с вышки смотрит часовой и даже "пули сыплет вниз", -
Есть ли сила в нем такая
Задержать меня - не знаю,
Я ведь гайку перегрыз.
Поэзия войны отразила нелегкую диалектику подвига. Отразила в разных интонациях, от пламенного монолога-клятвы до неторопливого раздумья…
Есть высшее из всех гражданских прав:
Во имя жизни встретить ветер боя
И, если нужно, смертью смерть поправ,
Найти в огне бессмертие героя.
(Е. Долматовский)
Об этом же - памятные всем дудинские "Соловьи", "Высота" Михаила Львова, "На высоте Н" погибшего под Сталинградом Владислава Занадворова:
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи.А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, как легли,
Не подымали век тяжелых
И их увидеть не могли.Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
Или у Александра Ойслендера:
И даже мертвые, казалось,
Уже б не сдали ни за что
Ту пядь, что с кровью их смешалась
На отвоеванном платó.
Отчетливо выражено это чувство и в пастернаковской "Смерти сапера":