- Вишь, и ты такой воспитался, что сразу за борт - и хрен с ним. А другими недоволен, - заговорил внизу Жуков. - Не в них, друг, дело и не в нас. Система такая. Конвойного сверху настропалили, как хозяин травит пса, чтоб сделать его позлей. Вот он теперь и свирепствует. Придет время - и ты кого-нибудь за горло схватишь, воспитаешься, значит. Так оно и идет. А чтобы такая система не сорвалась, то устроены подпорки - ты, к примеру, вот сейчас наденешь сапоги и пойдешь стукнешь на меня, а я про тебя тоже кому надо: "стук-стук!" И вперед, на Колыму или даже подальше.
- Кончай, Макарыч! Мы кто, моряки или дешевки, чтобы стучать друг на друга?
- Не веришь? Почему я о тебе, корешок, и страдаю. И сон ко мне не идет. Хороший, думаю, хлопчик, а загремит ни за грош… Учти, так у нас устроено, что на любой коробке есть свои сексоты. И на палубе, и в машине, и среди комсостава. Спросишь - кто сексот? Да такой же, как ты, мариман, отличный мужик, но подписался сотрудничать. Он бы и рад не донести, да знает, что за ним тоже следят, капнут в случае чего. Тот, кому он докладывает, тоже мужик, наверное, нормальный, видит, что не надо, не стоило бы так делать, а не может иначе, потому как в ухо ему еще сексот дышит. И так до самого, кореш, верха. Учти… - Наступила долгая пауза. Жуков беспокойно заворочался внизу, потом, вскочив с койки, заглянул на лежащего Николая. - Заснул? Нет? Тогда почему молчишь?
- Тяжело все это, Макарыч. Не хочется верить.
- А-а! - Жуков снова исчез внизу. - Ну, гляди. Если что, я откажусь. Свидетелей нет, не докажешь.
Николая подбросило.
- Ты че?! Ты че, с роликов съехал?! - Перегнулся он через бортик. Жуков выключил свет в изголовье и, повернувшись лицом к переборке, изо всей силы всхрапывал, будто спал уже давно и крепко.
* * *
- Кажется, нам везет с погодой, товарищ капитан. - Майский стоял на крыле мостика, подняв воротник белого полушубка, в шапке, надвинутой на самые очки. Капитан Берестов в кожаной с каракулем шапке и хромовой канадке поднял к глазам бинокль, всматриваясь в тусклый клинышек берега, возникший слева на горизонте. Солнце опускалось за кормой в сиреневый шершавый океан, десяток ослепительно белых чаек, лениво взмахивая крыльями, висели над мачтами, глядя сверху на железную коробку парохода и копошащихся на ее палубе людей.
- До Лаперуза дошли благополучно, Роберт Иванович, но барометр падает.
- У меня даже фитили в твиндеках не укачались, наоборот, выспались и отдохнули за сутки.
- Фитили? - Берестов опустил бинокль.
- Да. Доходяги. Единиц триста наберется в этом этапе. - Майский повернул к капитану спокойное интеллигентное лицо. - В основном это те, кто по пятьдесят восьмой пункты восемь и десять осужден - предатели, болтуны, сотрудники германских контор. Короче, паршивые интеллигенты. Там они привыкли к кофе с бутербродами и здесь вначале нос воротили от баланды, а когда перестали разбираться, что вкусно, что нет, - уже дошли. Принялись жрать сырые очистки, к помойкам прибились и, естественно, сошли на нет. Да вон они, красавчики, хромают в сортир, в обнимку, полюбуйтесь, - Майский маленькой смуглой рукой показал вниз. По палубе к скворечне брели, поддерживая друг друга, двое: один с багровым, опухшим лицом еле переставляя отекшие ноги, его поддерживал седобородый сухой старичок в пенсне, оседлавшем горбатый нос.
- Известные люди, я их запомнил, - проговорил Майский. - Опухший - это так называемый ученый: селекционер. Думаете, он вывел продуктивный скот или особо стойкие зерновые, чтобы помочь изголодавшемуся за время войны народу? Нет! Зато он сам никогда в жизни не знал, что такое лечь спать без сытного ужина. Отчего теперь и разваливается на ходу. А поддерживает его известный в свое время врач…
- Где, кстати, врач вашего этапа, Роберт Иванович? - прервал его капитан. Майский улыбнулся ему как человеку, упрямо не желающему его понимать.
- Где же ему быть? В твиндеках, следит за здоровьем контингента и оказывает посильную помощь.
- Он тоже из приговоренных?
- Естественно. Но живет в пятом твиндеке вместе с охраной, так что врач на посту, товарищ капитан. Но что может сделать медицина, если человек регулярно набивал утробу объедками или, простите, калом?
- Команда могла бы поделиться с контингентом, как вы их называете, качественной пищей, - не отводя глаз от стариков, сказал Берестов.
- Ай, бросьте сказать, говаривали в Одессе, - отмахнулся Майский. - Все они получили наказание по заслугам и пусть искупают свою вину. Оставим благотворительность для честных людей.
* * *
Ночью миновали пролив Лаперуза. Слева мерцал маячок на мысе Анива, справа, у темных скал Хоккайдо, скользили светлячки рыбацких шхун. Едва вывернули из-за мыса, как норд-ост шибанул по левой скуле, загудел в антеннах. Судно ударилось о волну, раз и другой, носовую палубу обдало веером ледяных брызг. В тесноте рулевой рубки Леонид Сергеевич сунул Николаю вертушку анемометра.
- Давай наверх, замерь ветер. Фонарь-то есть? - крикнул он уже вдогонку.
- У меня! - откликнулся Николай, карабкаясь по скобтрапу. Ветер бил в лицо. Николай выпрямился, вцепившись одной рукой в поручни, а в другой держа над головой прибор с бешено закрутившимися лопаточками - полушариями. Внизу на раскачавшейся палубе метались смутные тени. Кто-то глухо крикнул. Нос судна вскарабкался на гору, рухнул в пропасть, приняв на себя пенный гребень встречной волны, и она прокатилась по палубе метровым потоком, смывая все на своем пути. Грохнул выстрел. Николай, скатившись со скобтрапа, вбежал в рулевую.
- Тридцать пять метров в секунду, Леонид Сергеевич! Там стреляют…
- О’кей, одиннадцать баллов, товарищ капитан, - сказал второй помощник в телефонную трубку. - Кто стрелял? Выясним. Очевидно, на палубе - полундра. Есть! Включаю. Николай, включи прожектор! - крикнул он. Жуков гонял колесо штурвала, еле удерживая судно на курсе.
- Товарищ второй, скомандуйте в машину, чтобы оборотов прибавили. Руля не слушает, - попросил он Леонида Сергеевича. Тот закрутил рукоятку телефона, заговорил с вахтенным механиком.
Длинный расходящийся сноп света ударил в стену тумана, высветил мокрый салинг фок-мачты и, скользнув вниз, обнажил картину опустошения. Волна разом снесла все "скворечни" будто их никогда и не было на палубе. Лишь несколько досок висели, но и они вот-вот должны были заплясать на волнах Охотского моря.
В рубку вошел капитан, попросил пригласить начальника спецэтапа. Майский явился через несколько минут, на ходу протирая забрызганные водой очки.
- Выхожу на носовую палубу - и тут как ударит! - то ли восхищался, то ли возмущался он сиплым голосом. - Еле успел за угол. А этот дурак Мякинин увидел у борта человека, кричит: стой! Вместо того чтобы зацепить его, пока не смыло. Привычка, конечно…
- А кто стрелял, Роберт Иванович? - спросил капитан.
- Я же рассказываю: Мякинин у меня есть, тупица из тупиц, впрочем, в самый раз для службы. Он увидел - брыкается человек у борта, первая мысль - побег! Ну, и выстрелил, а волна подхватила сердешного. Здесь-то какие новости? - спросил он, проходя вслед за капитаном в штурманскую рубку и усаживаясь на диванчике.
- Никаких, если не считать стрельбы влет и того, что все гальюны и кухни - кроме одной - ушли. Об этом я и помечу в вахтенном журнале.
- Ну, что же, товарищ капитан, все случилось, как вы и предупреждали. У меня к вам нет никаких абсолютно претензий. Далеко ли еще ехать до Магадана?
- Идти, Роберт Иванович, идти. - Капитан согнул над картой витую шею настольной штурманской лампы. - Взгляните - вот Сахалин, мы - у мыса Анива, а здесь, вверху - Нагаево. Мне кажется, вам нехорошо? Укачались? - внимательно вгляделся он в сморщенное лицо Майского.
- Суток трое-четверо? - пропустил мимо ушей вопрос Майский. - Выдержим, товарищ капитан, пусть у вас об этом голова не болит.