В палату вошёл Морозов. Сел на кровать. Заметил растерянно-блуждающий взгляд Бориса, спросил.
- У тебя был отец?
- Был.
- И этот?..
- Только что вышел.
- Я видел.
- И что?..
- Блажь Елены Евстигнеевны. Но раз уж просила - не мешаю.
- Ты в них не веришь?
- В этих-то?.. Колдунов? Жулики они.
Борис отвернул лицо, посерьёзнел.
- А ты… веришь? - встревожился Морозов.
- Не знаю. Сомневаться во всём - мой принцип. Но и для сомнений есть черта допустимого. Мы с тобой были маленькими и не можем помнить, а в пору нашего детства генетику называли поповской наукой. Я однажды говорю соседке: какая погода завтра будет? А она мне: да ты на месяц погляди. Ведро на его нижний рог можно повесить? Я посмотрел. "Вроде бы нет, соскользнет". - "Ну то-то, - сказала соседка, - значит, и погоды хорошей не жди". И вправду: весь день шёл дождь и дул северный ветер. Ну, а это как понимать? Тоже - поповщина?..
- Обыкновенное дело: примета, - резюмировал Владимир. - И голову ломать нечего.
- Примета, конечно, да соседка-то знала эту примету, а я не знал. Так и тут может быть. А-а?.. Как ты думаешь? Вот ты моего лекаря жуликом обозвал, а он положил мне руку на живот и стал перечислять, что я сегодня ел - пирожков сколько, да каких, на каком масле приготовлены. Ты вот смеёшься, а я в толк не возьму: как узнал, да почему, да как это вообще возможно?.. Кстати, хочешь пирожка с капустой?
Борис вынул тарелку с пирожками, подал Морозову. Тот взял один, повертел перед носом.
- Таких… - сколько же ты съел?
- Восемь.
- Ну и ну! Аппетит.
Расправившись с пирогом, встал, хотел уходить. Но Борис задержал:
- Ты вот молчишь, - из деликатности, верно; и отец тоже поощряет. Видишь, еды понатащил. И завтра принесёт - ещё больше, а вот он, экстрасенс, заметил, что я этими пирожками нелепо и бессмысленно убиваю свою плоть. И вот ведь парадокс: обидно слушать такое, а внутренний голос мне твердит: он прав, он прав; твоя болезнь от лишнего веса, от ежедневных возлияний спиртного, от табака. Я математик и тут же, как только он вышел, стал считать: какие перегрузки я создаю своему сердцу? Ты - врач, скажи: какие перегрузки способно выдержать наше сердце?
- Двадцатикратные. Разумеется, не всегда, а какое-то время.
- Ну, вот. А я каждый день выпиваю бутылку коньяка. Плюс работаю вечерами, курю, нервничаю, да тут ещё лишний вес. А лишнего у меня сорок килограммов. То есть, считай, я по своей охоте таскаю на плечах пять вёдер воды; и в театр с ними хожу, и спать ложусь - всё с ними. А?.. Колдун сказал, а вы, ученые мужи, об этом не говорите.
- Ну-ну! Я-то тебе всё говорю. Почти всё.
- Да говоришь, но как?.. Между прочим, со смешками, а он вот взял и врезал: убиваю собственную плоть и разум!
- Ну, знаешь, Борис! Какая муха тебя укусила? Вес твой - беда твоя; и коньяк, и папиросы, и ночные бдения - с этим надо кончать. Но если бы одним воздержанием можно было вылечить сердце…
- Думаю, можно.
- Ты веришь в это?
- Верю.
- Хорошо. Но надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы все другие средства лечения…
- Не отменяй. Лечи. Но убавь дозы и всякие там медикаменты. И готовь на выписку - скажем, через недельку.
Морозов, желая сгладить неприятный осадок, взял за руку друга, примирительно заговорил:
- Может, ты и прав. Может, твоя полнота и в самом деле главная причина недуга. Но я врач, обязан видеть всю картину болезни и применять комплексное лечение. Между прочим, не исключена операция. Бескровная, без скальпеля. По методу гравитационной хирургии. В нашей стране её разрабатывает и совершенствует академик Олег Константинович Гаврилов. Наш профессор Сергей Сергеевич Соколов - тоже. Конечно, если ты согласишься.
Вскоре к Борису пришел экстрасенс - тот, первый, что приезжал на дачу и по запахам, исходившим от шляпы, установил верный диагноз.
Борис встретил его вопросом:
- Как думаете, показана мне операция или нет?
Целитель смотрел на него, как на малого ребёнка или сумасшедшего. На вопрос не реагировал.
Взял руку Бориса, поднёс к носу. Казалось, он хотел её поцеловать, но нет: держал руку на некотором расстоянии от своего лица, отрешённо-невидяще смотрел на Бориса.
Качан повторил вопрос. Но и на этот раз сенс молчал; мыслями витал где-то далеко, будто бы пациент и вовсе не интересовал его высокую надменную особу.
Но вот его лицо оживилось, он отпустил руку.
- Операция? Вам предлагают операцию? - и посуровел, круто сдвинул брови: - Операция - область врачей. В моих правилах не вмешиваться в ход официального лечения.
- Я настаиваю. Скажите: мне показана операция?
- Мой метод лечения - иной; я не вторгаюсь в область заповеднейших тайн природы. Я слушаю запахи, по ним рисую картину.
- Что же мои запахи? Есть непоправимая патология?
- Запахи говорят: необратимых поломок нет, есть чужеродные наслоения. Они смердят и давят, распространяются саранчой. Сплошной поток, стена, масса - всё липкое, обильное, и всё ползёт, жмёт, затрудняет ток крови. Вы ещё живы, потому что молоды. Будь вы постарше - смрад бы задавил, унес в небытие.
- Но это - шаманство! К чему пугать?
- Думайте, молодой человек, думайте. Моё лечение абсолютное. Срывов нет. Думайте. Явлюсь через неделю.
Ни здравствуй, ни до свидания - ушёл. Борис ему вслед проворчал: "Жулик проклятый! За что только деньги берёт!" Растянулся на спине, закрыл глаза. Но о том, чтобы заснуть - не было и речи. Тревожные мысли носились в голове. В висках стучали слова: "Поток, масса. Всё липкое, - ползёт, жмёт, затрудняет ток крови…" Тьфу, чертовщина!..
Повернулся на бок. А слова стучали, стучали… Всё те же: "Поток, масса…"
"Не велю пускать чёрного дьявола! Мошенник какой-то! Ну и ну! Наслала мне матушка шаманов! И чего только не придёт ей в голову".
А перед глазами стоял всё он же… чёрный, отрешённый; - он, словно цыганка, цепко захватил его руку и вещает о жизни, о дорогах, о скорой неотвратимой беде.
"А-А… пошёл он к чёрту! Чтоб духа его больше не было!"
Достал из тумбочки тарелку с пирожками, стал демонстративно пожирать принесённые отцом припасы.
В палату вошёл хирург Анатолий Александрович Постников - молодой, стройный - ни грамма лишнего веса. Борис всех так оценивал: есть лишний вес или нет. Стройных, изящных отличал, - втайне завидовал и давал им высшую оценку. К полным питал снисходительную жалость. Сильно располневших встречал как старых знакомых, мысленно повторял запомнившуюся фразу Льва Толстого: "Неприятна была в нём только какая-то потность и опухлость всего лица, почти скрывавшая маленькие серые глаза, как будто он весь был налит портером".
- У вас был доктор. Ваш, персональный? - сказал Постников. Спрашивал так же, как и Морозов.
- Да-а, в некотором роде. Мать его посылает.
- Вы верите ему?
- Нет! То есть, и да и нет. Он подает надежду на выздоровление.
- Надежда - это хорошо. Наш древний учитель Гиппократ сказал: "Надежда на выздоровление - половина выздоровления, а врач - само лекарство".
"Эрудит", - думал Борис, любуясь чистеньким, опрятным видом доктора, его независимой позой.
"Хирургия крови. Операции без скальпеля, - говорил профессор Соколов. И показывал на него, Постникова. - Их целая группа - врачи, инженеры. Новаторы, разведчики будущего".
Здесь, в больнице, имея много свободного времени, Борис всё чаще задумывался о своей работе - мучила и казнила бесплодность исканий его лаборатории, он с горькой усмешкой вспоминал пустопорожнюю институтскую суету, вечные прения. "Калякальщики! - с презрением думал о себе и своих коллегах по лаборатории. - За широкой спиной отца можно без конца ка- лякать. В любом другом месте мне бы давно указали на дверь".
В такие минуты завидовал каждому человеку, за которым видел конкретное полезное дело.
- Вам придётся перейти в общую палату, - сказал Постников, не вынимая рук из карманов халата.
Борис хотел возразить, сослаться на профессора, но вместо этого сказал:
- Моя палата, видимо, нужна другому?
- Да, к нам поступила старая женщина, её мучает бессонница.
- Хорошо, хорошо! Я - пожалуйста.
Постников кивнул и направился к двери.
Мгновенное недовольство, и даже обида, вспыхнувшая в глазах Качана, вдруг погасла - он благодарным и почти восхищённым взглядом провожал доктора, и светлые, очищающие душу мысли теснились в голове. "О нас сейчас говорят много лишнего: "Сытое поколение", "Акселераторы". А он вот, Постников, - тоже из этого самого "сытого" поколения".
Качан мало знал доктора Постникова, но ему очень бы хотелось, чтобы этот молодой врач, и те ребята, что работали с ним в бесскальпельной хирургической бригаде, были на высоте своего новаторского положения, - чтобы по ним, по таким вот, судили о молодом, вошедшем недавно в жизнь поколении советских людей.
Дела своего поколения он как-то невольно, автоматически проецировал на себя - и гордился, испытывал удовлетворение, будто это были и его собственные дела.
В коридоре ему встретилась дежурная сестра. Тронул её за руку:
- Где я буду жить теперь?
- В восьмой палате. Пойдёмте - покажу.