Дни складывались в недели, недели - в месяцы. Так проходили годы. Юлиус не замечал течения времени. Оно было прекрасно. И чем старше становился он, тем интереснее ему было жить. Яхт-клуб, автоклуб, гонки, новые друзья вытягивали из его памяти отца и брата. Да и зачем она нужна, эта память? Там, в России, он не имел бы ничего подобного. Что говорила людям его старая фамилия Пальм? Ничего. Новая: Сярг - вызывала завистливое уважение. И было, чему завидовать. Дядя в тридцать пятом стал совладельцем шведской пароходной компании. Теперь у них был дом в Стокгольме, дача на взморье, рядом со шведской столицей. Окончив школу, Юлиус хотел поступить в Стокгольмский университет, но Сярг настоял, чтобы он учился в Тарту.
- Ты эстонец и должен получить образование на родине, - сказал он.
Всё рухнуло в сороковом, когда Юлиус учился на втором курсе. Эстония стала советской. А впрочем, что значит рухнуло? Деньги их лежали в надёжном шведском банке, пароходы ходили под тем же флагом. Земля и дома - в Таллине. Конечно, жалко, но это была не самая большая потеря. Они уехали в Швецию и вернулись обратно только в августе сорок первого.
Теперь Таллин именовался по-старому - Ревелем. Даже улицы стали называться иначе: Виру - Леемштрассе, Койду - Моргенротштрассе. В президентском дворце находился генеральный комиссариат Эстляндии, возглавляемый обергруппенфюрером Лицманом.
Они поселились в старом доме, который был не тронут. Теперь доходные дома вновь стали домами Сярга, земля и хутора тоже. Немецкая администрация высоко оценила дядю Карла, он занял в директории пост министра промышленности. Правда, Юлиус не вернулся в университет. По совету Карла он вступил в охранный батальон, и nocле боёв в Белоруссии получил чин лейтенанта легиона СС.
Где его отец и брат, он не знал и старался не думать об этом - они стали его врагами. Сразу же после возвращения из Швеции Карл Сярг сказал ему:
- А знаешь, Юл, твой папенька, оказывается, был при красных шишкой, вот погляди. - Он протянул ему газету.
- "Рахва Хяэль", - прочитал Юлиус. - Ну и что?
- Ты посмотри вторую страницу, там опубликовано постановление о реквизиции земель бежавших капиталистов.
Юлиус бегло просмотрел, нашёл фамилию Сярг.
- Ты имеешь в виду нашу землю? - спросил он.
- Нет, ты посмотри на подпись.
- "Уполномоченный А. Пальм", - прочитал Юлиус вслух. - Ну и что?
- Как что? - захохотал Карл. - Как что! Это же твой бывший папаша. Кстати, твой бывший братец пошёл в него, мне передали, что Эвальд был молодёжным функционером.
- Эвальд? - переспросил Юлиус.
- Да, именно он. Как я жалею, что отпустил его в город. Альфред бы уехал, а вы бы остались вместе. Два брата, два наследника Сярга. Слава богу, что хоть ты у меня есть. Слава богу! Как ты думаешь, почему я послал тебя в армию?
- Служить.
- Нет, не служить, а защищать. Защищать всё, что имеем. Я знаю, что ты можешь погибнуть. Знаю, мучительно боюсь этого, но тем не менее я послал тебя воевать с большевиками. Пролив их кровь, ты поймёшь настоящую цену всего, что имеешь. И не думай, что война будет короткой. Блицкриг не состоится. Но даже если немцы победят, то они победят Россию, а не марксизм. А учение это необыкновенно живуче.
- Ты хочешь сказать, что его победить невозможно?
- Почему. Я говорю живуче, а не бессмертно. И чтобы победить его, мы, хозяева, должны дать для этой победы всё. Деньги, детей, себя, если понадобится. Вот поэтому ты и надел мундир. Никто не сможет упрекнуть семью Сяргов. Никто…
- Командир. - Голос часового разорвал хрупкую паутину воспоминаний.
- Да? - Юлиус повернулся, ещё не понимая, где он, слишком далеко отсюда был в своих мыслях, и то, прошлое, разительно отличалось от нынешней реальности.
- Кто-то идёт, командир.
Юлиус прислушался. Вдалеке еле различимо плескалась вода.
- Это капли падают с деревьев…
- Нет, командир, это шаги.
Юлиус опять прислушался и уже вполне явственно различил, как чавкает под сапогами трясина.
- Тревога, - скомандовал он. - Поднимай людей.
Они спустились в люк, захлопнули крышку. Сверху её закрыл пласт дёрна. Теперь посторонний мог увидеть остров, на нём маленький, поросший колючим можжевельником пригорок, совсем маленький - на нём едва могли поместиться два человека. Спрыгнув в люк, Юлиус осторожно отодвинул заслонку бойницы. Сквозь кусты просматривалось болото со стороны гати. Теперь шагов он уже не слышал, но видел колебания тумана. Кто-то шёл к острову.
За его спиной раздавались щелчки автоматных затворов. Люди занимали места согласно боевому расписанию. Юлиус вытер мокрые ладони. Подвинул к бойнице пулемёт МГ, тихо оттянул затвор - патрон мягко вошёл в приёмник. Теперь оставалось нажать на спуск, и триста выстрелов в минуту разорвут тишину леса. Триста смертей пронесутся над болотом, прошивая туман свечением трассирующих пуль.
Наконец мутная пелена раздвинулась, и Юлиус увидел человека. Он шёл по колено в воде, кожаная куртка мокро блестела на солнце. Юлиус опустил пулемёт, он узнал связного капитана Юхансена.
Каждое утро он приходил в этот кабинет. А иногда просто не уходил из него. Спал прямо здесь на диване, укрывшись форменным плащом, хотя жил теперь в пяти минутах ходьбы от наркомата на улице Лай. Комнату свою невзлюбил сразу. Она была сырой, мрачной. Единственное окно выходило в старый, полуразрушенный двор, а в нескольких метрах была щербатая стена соседнего дома. Солнце почти никогда не заглядывало сюда. Чтобы попасть к себе в комнату, ему приходилось подниматься по дряхлой визжащей лестнице. Каждый шаг отсчитывался пронзительным, дерущим нервы скрипом. Звук этот наполнял старый дом, и эхом отдавалось недовольное ворчание соседей. Дом за много лет накрепко пропах торфяным брикетом, керосином, жареной рыбой. Так же точно пахло в доме, в котором Эвальд провёл своё детство. Отец регулярно, после каждой забастовки терял работу, и они жили голодно и бедно. С тех пор эти запахи навсегда врезались в память, как запахи нужды.
Он не любил свою комнату. Не любил старую мебель, подпорченную жучком, потерявшую цвет, на которой закаменел сероватый пыльный налёт. Только две вещи радовали его: письменный стол, ярко-жёлтый, словно пахнущий деревом, и бронзовая настольная лампа с зелёным колпаком. Как они попали в эту комнату - неизвестно. Видимо, прежний жилец неведомыми путями раздобыл эти прекрасные вещи в одной из брошенных квартир.
А их много было в те дни. Громадные, гулкие и пустые, они остались в городе как память о бывших хозяевах. О тех, кто посещал богатые магазины на улице Харью, любил посидеть в баре разрушенной бомбёжкой гостиницы "Золотой лев". Город жил странной двойной жизнью. Годами сложившиеся отношения старой буржуазной республики, образ жизни, а главное - образ мыслей определённого круга людей создавали необыкновенные трудности в работе. Город был полон бывшими чиновниками правительства Пятса и директории Мяэ, биржевыми жучками, бывшими владельцами кафе, мебельных фабрик, рыболовецких судов. Они по-прежнему собирались в ресторане "Дю Норд", по-прежнему гуляли по улицам Харью и Виру. Для них по-прежнему в ресторане в Пирита зажигали свечи по четвергам. Они приезжали на своих машинах. И вновь площадка перед рестораном была забита "мерседесами", БМВ, ДКВ, "адлерами" и "штеграми".
В зале ресторана играла музыка, пахло дорогим табаком и английским одеколоном. Но эти люди, старавшиеся в новом найти островок старого, в принципе были неопасны. Неопасны были их брюзжание, двусмысленность тостов. Те, кого приходилось искать Эвальду, не ездили в Пирита и не сидели в "Дю Норд". Их можно было увидеть в кафе "Каякас", у Клуба моряков, в маленьких пивных и закусочных, обильно разбросанных по городу.
А город этот всего один год был советским. Новая жизнь, не успев укрепиться в Таллине, уступила место фашистской оккупации. И вновь, как с глубины ручья, по которому прошагали солдатские сапоги, поднялась на поверхность муть и тина. Таллин стал городом контрастов. Нищета и роскошь. Середины не было. А вслед за нищетой, словно сестра, шла преступность. Немцам было некогда, а местная полиция не справлялась. Осенью сорок четвёртого части советских войск освободили столицу республики, и сразу же в городе начали действовать советские законы. Но аппарат республиканского НКВД был невелик. Не хватало опытных работников, к тому же ещё шла война. А накипь, поднявшаяся в годы фашистской оккупации, была необыкновенно прочной, кроме того, в лесах действовали банды буржуазных националистов, крепко спаянные с уголовным миром.
Начальник ОББ, весёлый молодой подполковник Соснин, приехавший из Москвы на усиление, сказал Эвальду:
- У вас, Пальм, есть все данные для нашей работы. Образование, опыт, фронтовая закалка. Вам надо изучить местные условия. Мне кажется, что ваш предшественник, правда, о покойниках плохо не говорят, расценивал банду Юхансена как нечто оторванное, самостоятельное. Борясь с ней, он не всегда понимал, что Юхансен не просто уголовник, а прежде всего "каэр". Следовательно, и связи его необходимо искать не только на хуторах, в волости и уезде, но и здесь, в Таллине.
Соснин встал, прошёлся по кабинету. Эвальду нравился Соснин. Этот человек словно родился в синей гимнастёрке с серебряными погонами. Форма на подполковнике сидела словно влитая, с особой элегантностью и щегольством. Несколько раз Эвальд видел начальника в штатском и всегда удивлялся его умению носить костюм. Сняв форму, Игорь Соснин сразу же становился похожим на завсегдатая модного ресторана.
- Умейте одеваться, - часто говорил подполковник своим сотрудникам. - Надев штатское, вы ничем не должны отличаться от людей, окружающих вас.