Но сегодня Рудольф превзошёл самого себя. Он был в песочном однобортном костюме, малиновой шёлковой рубашке и коричневой, в белый горошек бабочке. Куккер присел у стола, достал блокнот. Рукава пиджака опустились, обнажив огромные янтарные запонки, исполненные в виде боксёрских перчаток.
- Так, Эвальд Альфредович, кое-что есть, - сказал Рудольф, неодобрительно покосившись на дымящуюся в пепельнице папиросу. - Кое-что.
- Давайте, Рудди. - Эвальд погасил папиросу. - Давайте.
- Об отправке денег знали двенадцать человек.
Эвальд присвистнул.
- Это не так много, как кажется на первый взгляд. Восемь из них отпали сразу. Остались трое. Старший экономист Виктор Киндлус, секретарша начальника отдела Марта Мете и инкассатор Майт Магнус.
- Почему вы отобрали именно этих людей?
- Из восьми оставшихся, нарком и два его зама, два товарища из Москвы и трое людей, которых я знал лично по работе в подполье.
- Весомо. А что же те трое?
- Киндлус оформлял бумаги и получал деньги; у него их принимали сотрудники, ехавшие в уезд. Секретарша Марта Мете печатала приказы о командировке и документы. Инкассатор Магнус должен был ехать на этой машине.
- Любопытно. Почему же он остался?
- Магнус спортсмен, играет в баскет за сборную города. Остался по просьбе спортобщества - в тот день был отборочный матч перед первой спартакиадой республики.
- Послушайте, Рудди, вы всё время называете цифру двенадцать, а пока я вижу лишь одиннадцать фигурантов по делу.
- Двенадцать. - Куккер усмехнулся. - Я не ошибся. Именно двенадцать. О поездке знал человек из спортобщества.
- Кто?
- Тренер.
- Откуда вы знаете?
- Он позвонил замнаркому и просил освободить Магнуса от поездки в уезд.
- Кто тренер?
- Пауль Калле.
- Что известно о нём?
- Профессионал. Я его знаю. Человек, всю свою жизнь любивший свои мышцы. Да… Я понимаю, что вы хотите спросить, капитан. При немцах он тренировал гимназическую команду.
"Как сложно всё, - подумал Эвальд. - В армии всё просто, а здесь оккупация, практически неизвестность. Политики, ставшие бандитами, спортсмены-профессионалы вне политики. Каша".
- Ну что же делать будем?
- Подождите. Я знаю Калле. Он действительно вне политики. В 1942 году он долго объяснял мне, что спорт и искусство стоят вне общественной жизни…
- Искусство ради искусства, и спорт ради спорта?
- Немножко не так. У него теория более стройная. Спорт делает человека физически красивым, а искусство красит душу, создаёт особый внутренний мир, уберечь который от внешних посягательств помогает сила.
- Чушь какая-то. Симбиоз Ницше и раннего Вольтера.
- Что вы сказали, капитан?
- Ничего, это я пытаюсь обосновать его философскую платформу.
- Я слабо в этом разбираюсь, капитан, но Калле, насколько я знаю, вёл себя всегда одинаково.
- То-то и оно, Рудди, то-то и оно. - Эвальд встал, потянулся. - Надо заменить диван, чёртовы пружины скоро сломают мне рёбра.
- Легче поймать Юхансена и спать потом дома, чем у хозяйственников наркомата получить что-нибудь путное.
- Меня, Рудди, всегда интересовали только лёгкие пути к личному комфорту, так что ваш совет принят. Но давайте вернёмся к нашему разговору. Так кто же из этой четвёрки внушает вам подозрение?
- Все.
- То есть?
- Любой из них мог умышленно сообщить об отправке денег или проговориться случайно.
- А вы не считаете возможным, что был кто-то пятый?
- Безусловно. Мог быть и пятый. Возможно, что он даже существует, но на него мы выйдем только через эту четвёрку.
- Разумно. Давайте вызывать.
- Уже.
- Что уже?
- Я допросил Киндлуса и Марту Мете. Вот протоколы допроса, выписки из личного дела и служебные характеристики.
- А что же Магнус?
- Я не застал его. Он на стадионе, сегодня ответственная тренировка.
- Понятно, видимо, Калле тоже там?
- Безусловно.
- Что ж, я быстро просмотрю это, - Эвальд хлопнул ладонью по протоколам, - и едем в спортклуб. Это далеко?
- Семь минут ходьбы.
- Прекрасно. Не надо будет клянчить машину.
К протоколу допроса Киндлуса была приложена справка о том, сколько раз и какие суммы готовил старший экономист к отправке. В этот уезд деньги отправлялись шесть раз, причём суммы были значительно крупнее. Показания секретарши уместились на одной страничке протокола. Да, она действительно печатала приказ и документы, но никому не говорила об этом. В её характеристике имелся абзац, прочитав который Эвальд понял, что этот человек передать сведения не мог. Родители Марты были зверски убиты буржуазными националистами в декабре 1944 года.
Покупателей сегодня было мало. Впрочем, немного их было и вчера, и неделю назад. Антикварный магазин на улице Виру был заставлен антиквариатом. Огромные люстры свисали с потолка, словно сказочные плоды из хрусталя, богемского и венецианского стекла и бронзы. Полки ломились от бронзы и чугунного литья. Бой часов разносился в соседние переулки. Торговый зал наполняли звуки менуэтов, хрипловатые переливы старинных курантов, тиканье и шипение.
Через каждый час директор выходил из своего кабинета, осматривал всю эту никому не нужную красоту и, тяжело вздохнув, возвращался обратно. С утра в комнате приёмщиков стояла огромная толпа народа, а покупателей почти не было. Да и кому сейчас нужны все эти прекрасные вещи. Деньги - вот что главное. С ними можно пойти на рынок и купить масло, домашнюю колбасу, яйца, самогон. Теперь вещи покупали хуторяне. Они долго и придирчиво, как раньше коров, осматривали люстры из розоватого венецианского стекла и настольные часы знаменитых английских мастеров… Рассчитывались они долго и неохотно, мусоля измятые рубли, трёшки, тридцатки. Покупали они и золото, украшения, карманные часы с музыкой, цепочки.
Но ювелирная витрина пополнялась ежедневно. Скупщики золота не могли пожаловаться на недостаток клиентуры. Ежедневно по вечерам директор спрашивал продавщицу Лину.
- Как наши монстры?
- На месте, - улыбалась она.
- Несите в сейф.
Каждый вечер, вот уже много месяцев подряд, он запирал в сейф два тяжёлых золотых портсигара с бриллиантовыми монограммами. На одном мелкие алмазы причудливо сплетались в якорь, на крышке второго удобно расположились голова лошади и подкова.
Хуторяне частенько рассматривали их, но цена… Якорь стоил тридцать две тысячи, талисман счастья несколько дешевле - всего двадцать одну.
Это случилось перед самым обеденным перерывом. В магазин вошёл высокий мужчина в сером спортивном пиджаке из твида, бриджах и сапогах с пряжками на голенищах. Он подошёл к витрине ювелирного отдела и отрывисто скомандовал.
- Покажите.
- Что именно, гражданин? - кокетливо пропела Лина.
- Портсигар.
- Какой?
- Оба. Впрочем, не надо. Выпишите сразу.
Он взял квитанции и подошёл к кассе. Лина видела, как он начал доставать из карманов пачки денег.
Она так и не поняла, что произошло. Кассирша Берта Лазаревна вскрикнула.
- А-а-а… Это он… Скорее… Это он!..
Неизвестный схватил деньги. Бумажки посыпались на пол, но он, не обращая на них внимания, выбежал из магазина. Лина надавила кнопку. В магазине взвыла сирена.
- Значит, так, - сказал Соснин, - первое, что вы сделаете, - немедленно успокойтесь. Давайте выпьем чаю. Я, знаете ли, москвич, чай - наш национальный напиток.
- Я тоже москвичка, - с трудом произнесла Берта Лазаревна.
- Неужели?! - искренне обрадовался подполковник.
- Да… Представьте себе.
- А где вы жили?
- На Арбате, в Мало-Николо-Песковском.
- Вот это да. Случайно, не в доме шесть?
- Нет, - вздохнула женщина, - в десятом.
- Чудный дом, с эркерами.
- Да, в нашей квартире как раз и был эркер. Господи, как это было давно. - Она не проговорила, а выдохнула и покосилась на сейф.
На огромном, с бронзовыми ручками и узорным литьём сейфе стоял чугунный орёл. Соснин перехватил её взгляд, засмеялся.
- Не бойтесь, он ненастоящий. Просто бывший владелец, видимо, хотел доказать, что деньги - прах в сравнении с вечностью. Он довольно безобиден, и я зову его Филя. Право же, он совсем неплохой парень.
- Вы говорите о нём, как о живом человеке.
- В нас, славянах, христианство не смогло убить идолопоклонство. У моих пращуров был Перун, а у меня Филя. Символика.
- Уж больно символы у вас страшноватые.
Женщина говорила по-русски чисто, но с едва уловимым акцентом. Так обычно говорят люди, много лет прожившие вдали от родины.
- Вы давно приехали в Таллин? - спросил Соснин.
Женщина вздохнула, взяла из лежащей на столе пачки папиросу, жёстко, по-мужски, смяла мундштук. Соснин поднёс зажжённую спичку, Берта Лазаревна глубоко затянулась.
- В сороковом мой муж был специалистом по кооперации, нас направили сюда на работу, в Выру. - Она опять замолчала.
Соснин не торопил её. Много лет назад его наставник, старый оперативник Тыльнер, учил его строить допрос.
"Человек должен выговориться. Понимаешь? Дай ему рассказать всё, что он считает нужным. Так сказать, вольное изложение, именно в нём ты должен найти пить, интересующую тебя. Тогда медленно начинай тянуть за неё Но помни - медленно, без нажима, тогда и распутается клубок".