- Да, сиди, это жутко! Правит джехенной падший ангел Табек. В аду семь отделений, к которым ведут семь дверей. В первом отделении, джехеннем, грешники-мусульмане осуждены каяться так долго, пока не очистятся; лаза, второе отделение, предназначено для христиан; хотама, третье, - для иудеев; зайр, четвертое, - для сабейцев ; закар, пятое, - для магов и огнепоклонников, а гехим, шестое, - для всех поклоняющихся идолам и фетишам. Но седьмое отделение, зоавит (его называют еще дерк-асфал), самое глубокое, самое ужасное. Оно заполнено притворщиками. Во всех этих отделениях злые духи тянут осужденных через огненные потоки да еще заставляют их есть головы чертей с дерева заккум, а потом эти головы разрывают грешникам внутренности. О, эфенди, обратись в веру Пророка, чтобы тебя очень ненадолго заключили в джехенну.
Я покачал головой и сказал:
- Тогда я попаду в наш ад, столь же ужасный.
- Не верь этому, сиди! Клянусь Пророком и всеми халифами, ты попадешь в рай.
Я уже не раз старался его попыткам обратить меня в свою веру противопоставить свои. Правда, я был убежден в их бесполезности, но очи представлялись мне единственным средством заставить замолчать Халефа. И теперь я применил это оружие.
- Так оставь мне мою веру, как я оставляю тебе твою! Он пробурчал что-то под нос, а потом сказал ворчливо:
- Но я все же буду стремиться тебя обратить в истинную веру, хочешь ты того или нет. Если однажды я чего-то пожелаю, то буду настаивать на этом, потому что я хаджи, совершивший паломничество в Мекку - Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара!
- Значит, ты сын Абулаббаса, сына Дауда аль-Госсара?
- Да.
- И оба они были паломниками?
- Да.
- И ты тоже хаджи?
- Да.
- Значит, все вы были в Мекке и видели священную Каабу?
- Нет, Дауд аль-Госсара не был.
- А-а-а! И несмотря на это, ты называешь его хаджи?
- Да, потому что он был им. Он жил в Джебель-Шуршуле и еще юношей отправился в паломничество. Он счастливо преодолел эль-Джуф, который называют Утробой пустыни, но потом заболел и должен был вернуться к источнику Траса. Там он женился и умер, едва увидев своего сына Абулаббаса. Разве нельзя его называть хаджи?
- Хм! Но Абулаббас-то был в Мекке?
- Нет.
- И он тоже хаджи?
- Да. Он начал паломничество и дошел до равнины Адмар, где вынужден был остановиться.
- Почему?
- Он увидел Амаре, жемчужину Джунета, и полюбил ее, Амаре стала его женой и родила ему Халефа Омара, которого ты видишь перед собой. Потом он умер. Разве он не был хаджи?
- Хм! Но ты-то сам был в Мекке?
- Нет.
- И тем не менее ты называешь себя паломником!
- Да. Когда моя мать умерла, я стал паломником. Я шел к восходу, я шел к полудню и полуночи, я изучил все оазисы в пустынях и все деревушки в Египте; я еще не был в Мекке, но когда-нибудь я увижу ее. Разве я не хаджи?
- Хм! Вообще-то я считал, что только тот, кто был в Мекке, может называться хаджи!
- Сиди, - спросил он вполголоса, - ты никому не скажешь о том, что я еще не был в Мекке?
- Я только тогда заговорю об этом, когда ты снова станешь обращать меня в ислам; в других случаях я буду молчать… Но смотри-ка, не следы ли это на песке?
Мы уже давно свернули в Вади-Тарфои и теперь оказались в том месте, где пустынный ветер перегонял песок через высокий скальный порог. На песке отчетливо различались следы.
- Здесь прошли люди, - беспечно сказал Халеф.
- Значит, нам надо спешиться, чтобы изучить следы.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Сиди, это не обязательно. Достаточно знать, что здесь проехали люди. Почему ты хочешь изучить следы?
- Всегда полезно знать, что за люди побывали здесь до нас.
- Если ты станешь изучать все попавшиеся следы, то и за два месяца не доедешь до Седдады. Какое тебе дело до людей, проехавших перед нами?
- Я бывал в дальних странах, где много дичи и где часто жизнь зависит от того, насколько тщательно рассмотришь все следы и узнаешь, кого можно повстречать на пути врага или друга.
- Здесь ты не встретишь никаких врагов, эфенди.
- Ты в этом уверен?
Я слез с жеребца и различил следы трех животных: одного верблюда и двух лошадей. Верблюд был верховым - это я определил по изящным отпечаткам его ног. Внимательно присмотревшись, я поразился своеобразию следов, которые позволили предположить, что одна из лошадей страдает "петушиным шагом". Это усилило мои подозрения: я ведь находился в стране, столь изобилующей лошадьми, что животное, имеющее подобный недостаток, никогда не, отдают под седло. Значит, хозяин лошади либо был очень беден, либо вообще не являлся арабом.
Халеф улыбнулся, глядя, как тщательно я изучаю песок, а когда я выпрямился, спросил:
- И что же ты увидел, сиди?
- Здесь прошли две лошади и один верблюд.
- Аллах, благослови твои глаза! Я увидел то же самое, не покидая седла… Ты хочешь стать талебом , а совершаешь поступки, над которыми будет смеяться простой погонщик ослов. Чему же поможет то сокровище знаний, которое ты здесь отыскал?
- Я думаю, что три всадника проехали здесь часа четыре назад.
- Кто придал тебе столько мудрости? Вы, люди Белад-эр-Рум , очень странные!
При этих словах он скорчил гримасу, выражавшую глубочайшее сострадание. Я молча продолжал путь.
Мы проехали по тропе около часа, пока невольно не придержали лошадей там, где вади делал поворот и огибал скальный выступ.
На выступе за песчаной дюной сидели три грифа. При нашем появлении они с резкими криками поднялись в воздух.
- Эль-бюдж , - сказал Халеф. - Он появляется возле падали.
- Наверное, там издохло животное, - ответил я, следуя за ним.
Халеф быстро погнал свою лошадь вперед, так что я отстал. Едва он достиг дюны, как резко остановился. Крик ужаса сорвался с его губ.
- Машалла! Что это такое? Не человек ли здесь лежит, сиди?
Я подтвердил. Это действительно был человек, точнее - труп, на который и слетелись грифы для своей отвратительной тризны. Я быстро опустился на колени. Одежду на мертвеце уже разодрали птичьи когти. Этот несчастный не мог умереть давно - прикоснувшись к телу, я почувствовал, что оно еще хранит тепло.
- Аллах керим! Сиди, этот человек умер естественной смертью? - спросил Халеф.
- Нет. Разве ты не видишь рану на шее и дырку в затылке? Он убит. Давай обыщем его одежду.
Халеф стал помогать мне. Мы ничего не нашли, пока мой взгляд не упал на руку убитого. Я заметил простенькое обручальное кольцо и снял его. По внутреннему ободу кольца мелкими буквами, но очень отчетливо было выгравировано по-французски: "Е. П. 15 июля 1830".
- Что ты нашел? - спросил Халеф.
- Этот человек не араб.
- А кто же?
- Француз.
- Франк, христианин? Откуда ты это узнал?
- По кольцу.
- Но почему ты считаешь этого мертвеца французом? Точно так же он мог быть инглис или немей , к которым ты и сам принадлежишь.
- Я вижу французские буквы.
- Но он все-таки мог быть и другой национальности. Не считаешь ли ты, эфенди, что он мог найти или украсть кольцо?
- Верно. Но посмотри на рубашку - она может принадлежать только европейцу.
- Кто его убил?
- Его спутники. Смотри, как в схватке здесь истоптали землю. Разве ты не заметил, что…
Не закончив фразы, я прервался, поднявшись, чтобы внимательнее осмотреть местность, и невдалеке от того места, где лежал мертвец, обнаружил широкий кровавый след, уходивший куда-то в сторону и пропадавший между камнями. Я пошел по этому следу, взяв ружье на изготовку на тот случай, если убийцы находятся поблизости. Далеко я не ушел, потому что внезапно в воздух с громким хлопаньем крыльев поднялся гриф, а на месте, откуда он взлетел, я заметил верблюда. Он тоже был мертв. В его груди зияла глубокая рана. Халеф в удивлении поднял руки.
- Серый хеджин , серый туарегский хеджин, и эти собаки убили его?