Утром хмурый Константин стал клянчить чарочку на опохмелку. Тимофей, взяв в руку флягу, стоявшую на столе, побулькал-потряс ее. Пусто! А помнилось, что когда укладывались спать, то оставалась еще половина.
- Вот этой бы баклажкой да по сусалам тебя! - оскалился Тимоха на друга. - На хрен все выжрал-то?
- Ну, так уж вышло, - заюлил Костка. - Ты спать ушел, а мне не заспалось чего-то.
- Вот спать и надо было, а не водку пить…
- Да тут собака зашла. Я ночью-то во двор вышел, до ветру, значит, а она сидит, смотрит. Черная такая, страшная…
- Подумаешь, - с недоумением глянул на друга Тимофей. - Зашла себе и зашла. Мало ли собак бездомных на Москве шастает? Зима скоро начнется, так поменьше будет.
- Ну, Тимоша, а откуда она взялась? - пристально посмотрел на друга Костка. - Если во дворе у нас ни дырки, ни щелки. Весной еще Танька новый забор велела поставить. Так там не то что собака, а кошка не пролезет. А ворота я самолично на ночь запирал.
- Ну, значит, щель осталась. Или ворота неплотно запер, с пьяных-то глаз.
- Да нет, - покачал головой Конюхов. Потом, помедлив слегка, процедил: - Я ведь эту собаку видел. Ты когда бабу-то собрался рубить, она из-за угла вышла. Я-то испужался - думал, псина пришла, а следом хозяин идет. Ну, думаю, залает сейчас. А она, падла, только зубы оскалила, словно бы ухмыляется!
- Ты чо, Костка? - нахмурился Акундинов. - Совсем, что ли, допился? Где ты там собаку-то видел? Может, скажешь еще, что по двору нашему черти с вилами бегают?
Сказать-то сказал, но от Косткиных слов и самому стало как-то не по себе. Для очистки совести Тимофей вышел во двор. За ночь он покрылся свежим снежком, который к обеду должен стаять, но пока еще был ровным и почти что нетронутым.
Акундинов осмотрел снег, но, углядев только следочки от птичьих лап, успокоился и вернулся в избу. "Сам виноват, - решил Тимофей. - Надо было флягу подальше прятать…"
Конюхов, похожий в этот момент на юродивого, сидел перед столом и раскачивался на скамейке. "Как бы он неопохмеленный-то не помер", - пожалел дурака Тимоха и, вытащив вторую, непочатую баклажку, налил другу полную кружку.
- Тяни, как хошь, - строго сказал он другу. - Но больше не дам!
- Ага, - радостно отозвался Костка, цедя водочку сквозь зубы, с каждым глоточком забывая о страшной собаке.
"Вот ведь не было печали", - подумал Тимофей, озабоченно глядя на Костку. Сам он пить не стал, и, как оказалось, правильно. Со двора вдруг раздался требовательный стук в ворота.
- Эй, Тимофей, сын Акундинов, открывай! - зычно крикнули с улицы.
- А чо случилось-то? - спросил Тимофей, подходя к воротам.
- Ты открывай давай! А не то - ворота высадим!
Акундинов трясущимися руками открыл калитку, и во двор прошли двое стрельцов.
- Так что случилось-то? - робко спросил он.
То, что стрельцов было двое, и то, что они на него не набросились и не стали вязать, обнадеживало. Ну а кроме того, Тимофей знал, что ежели стрельцы пошли бы забирать татя али душегуба какого, то хотя бы у одного из них пищаль была бы в руках. А тут - ни пищалей, ни бердышей, а только сабли.
- Ну, это не наше дело, - хмыкнул один из стрельцов. - Ты собирайся давай. Нам тебя велено в Разбойный приказ доставить, а не разговоры водить.
- Слышь, мужики, а может, по чарочке пропустите? - робко предложил Тимоха. - У бати у моего, царство ему небесное, день поминовения сегодня. Батя-то мой в стрельцах служил, пока ногу не искалечили.
- А где батька-то служил? - с интересом спросил тот из стрельцов, что был постарше.
- Вначале с князем Пожарским ляхов гонял, а потом - в Вологде, в Таможенной избе десятником был. Тати на них напали, хотели казну отбить, где сборы таможенные, от купцов взятые, лежали. Отбиться-то отбились, да один из татей батьке по коленке топором засадил. А вот как батьку-то искалечили, так никому он и не нужен стал, - чуть не пустил Тимофей слезу, горюя о батьке. - Вы, может, хоть в дом войдете?
Стрельцы переглянулись и кивнули, Потопав в сенях ногами, чтобы сбить снег, вошли. Повернувшись к красному углу, с удивлением обнаружили, что в иконостасе только одна икона, хотя пустых полочек много… Перекрестившись, излишних вопросов задавать не стали. Может, съезжать собрались?
- Ну, да за такого-то мужика да не грех и выпить, - кивнули оба стрельца, принимая из рук отрезвевшего Конюхова кружки.
Выпив, стрельцы сразу же подобрели. А старший, отказавшись от добавки, сказал:
- Тут Васька Шпилькин на тебя челобитную написал в Разбойный приказ.
- Фух ты, - с облегчением перевел дух Тимофей и спросил: - А челобитная-то из-за чего?
- Да, грит, ожерелье ты у него взял да и не вернул.
- Ну, Васька, ну, прохвост, - покрутил головой Тимофей, - а еще друг называется. А врать - дак как корова жрать! Сам же меня и попросил, чтобы я евонное ожерелье продал! Да у меня и видок на это есть. Да, Костка?
- Угу, - согласился Конюхов, даже не понимая, в чем тут дело.
- Ну, ты тогда и видока своего бери. Он у тебя заместо ябедника будет! - присоветовал старшой. - А не то ведь Васька-то, он как-никак сам в Разбойном приказе служит. Ну да ничо, кляуза-то у Никифора. Он хотя и молодой еще, но мужик справедливый.
…В Разбойном приказе, который москвичи, да и все прочие русские люди не очень-то любили, но уважали, народу было немного. День-то еще только начался. Стрелецкие караулы бродили по Москве, собирая порезанных, задушенных и прочих, умерших не своей смертью, а жалобщики и кляузники еще только-только шли на прием к дьяку или к самому боярину. Посему Тимофея и Костку стрельцы привели к старшему подьячему Никифору Кузьмичу.
Подьячий, годами чуть старше Тимофея, сидел на лавке, в конце длинной, как гроб, комнаты. В углу, неподалеку от него, зевал писец, разложивший на столе бумагу и перья. Васька Шпилькин, как истец, отирался возле своего старшого.
- Кто из вас Тимоха Акундинов? - спросил подьячий, грозно сверкнув очами.
- Я, - скромно ответствовал Тимофей. - Тимофей Демидов, сын Акундинов.
- Челобитная на тебя. Василий Григорьев, сын Шпилькин, говорит, что ожерелье ты у него украл. Что рассказать можешь?
- Украл? - удивился Тимофей. - Это как же так я у него украл, ежели он сам мне его в руки подал?
- А стало быть, отпираться не будешь! - радостно вскинулся Никифор, подмигивая Ваське. - А ты боялся - отопрется, мол, да отопрется!
- А чего отпираться-то? - пожал плечами Тимофей. - Василий собственноручно мне это ожерелье дал. Вот так вот - из рук в руки, глаза в глаза. Все по добру да по согласию было…
- По добру да по согласию Васька и дал… - захихикал писец, а остальные мужики, поняв двусмыслицу сказанного, захохотали.
- А ну, молчать всем! - рыкнул старшой, которому и самому было смешно, но служебное положение обязывало быть серьезным и грозным!
- Ну а чего ты ожерелье-то обратно не отдал? - встрянул и Васька, уязвленный хохотом. - Ты уж прости меня, Тимофей, но сам же пообещал, что к вечеру отдашь. Я весь вечер тебя прождал да не дождался. Так что не обессудь.
- Ну так чего скажешь? - насупился и подьячий. - Чего не отдал-то? Или к боярину тебя отправить, чтобы тот батогов приказал дать?
- А как я его отдать-то могу, ежели я его продал? - с удивлением спросил Тимофей.
- Как это продал? - удивился подьячий Никифор Кузьмич. - Взял чужое ожерелье за просто так и продал?
- Ну, не за так, просто продал за деньги, - пояснил Акундинов. - Продал я Васькино ожерелье купцу, что в Гостином дворе стоит. Знаю, что прозвище у него Тетеря, а как зовут - не ведаю. Я с купцом этим водку не пил, детей не крестил.
- Ну а продал-то зачем? Ожерелье-то, чай, не твое, - не унимался подьячий.
- Пришел я, стало быть, к Василию. Водки ему принес да детям евонным гостинцев захватил. Ну, рассказал, что англичанина в гости жду, что моему отцу деньги за сукно должен был. Так ведь, Василий?
- Так-так, - с нетерпением перебил его подьячий, потрясая челобитной. - У Васьки-то тут все расписано подробно.
- Ну а что еще-то сказать? - оттопырил губу Тимоха. - Сказал я еще Ваське, что в долю хочу войти с англичанином тем, только денег у меня мало. Ну а Васька и дал мне ожерелье да попросил его продать. Чтобы, мол, деньги, что за него отдадут, я бы в Васькину долю и пустил. Чтобы мы с англичанином-то этим, вместе со Шпилькиным, да на паях бы и торговали. Мы бы у нас тут холсты покупали да англичанину бы тому и отдавали. А он сукно английское нам бы привозить стал. Вот, видок у меня есть, кто за меня и поручиться может, - показал Тимофей на Костку. - Он при нашем разговоре был.
- Да ты чего городишь-то? - оторопел от такого вранья Шпилькин. - Ты же это ожерелье для бабы своей брал, чтобы англичанину пыль в глаза пустить! Сам ведь о том говорил!
- Вася, да для чего мне пыль-то в глаза пускать? - округлил глаза Тимофей. - У Таньки-то у моей мониста разные, да бусы, да цацки прочие есть, что дедушка покойный, архиепископ, ей завещал. Ей, коли надобно будет, есть чего навешать - хоть на грудь, хоть на шею. На хрен мне жемчуга-то лишние?