Понятие симулякра ("видимости", "подобия") - древнее, в европейской философии оно существовало начиная с античности, причем обыкновенно включалось в теологическую схему репрезентации, сформулированную Платоном: имеется идеальная модель-оригинал (эйдос), по отношению к которой возможны верные или неверные подражания. Верные подражания-копии характеризуются своим сходством (с моделью), а неверные подражания-симулякры - своим отличием (от модели и друг от друга), но общим для тех и других является соотнесенность, позитивная или негативная, с трансцендентальным образцом. Эта платоновская теория симулякра была воссоздана Жилем Делёзом в статье "Ниспровергнуть платонизм", опубликованной в журнале "Ревю де метафизик э де мораль" в 1967 году, как раз за год до выхода первой книги Бодрийяра (а в 1969 году включенной под названием "Платон и симулякр" в книгу Делёза "Логика смысла"), причем воссоздана критически - Делёз выдвинул задачу "ниспровержения платонизма", то есть освобождения симулякров от привязанности к модели и их включения в чисто дифференциальную игру:
Проблема касается теперь уже не разграничения Сущности-Видимости или же Модели-копии […]. Симулякр не просто вырожденная копия, в нем кроется позитивная сила, которая отрицает и оригинал и копию, и модель и репродукцию.
Эта антиплатоновская программа у Делёза применялась к эстетике, художественному творчеству. Бодрийяр - в этом была новизна его подхода - спустил ее с небес на землю, перенес из сферы чистой онтологии и эстетики в описание современной социальной реальности: то, чего не мог помыслить Платон и к чему еще только стремятся современные художники в попытках подорвать платоновскую схему репрезентации, - это, оказывается, уже реализовано в действительности, которая в массовом количестве вырабатывает самодостаточные, независимые от трансцендентных образцов симулякры и все больше формирует из них жизненную среду современного человека.
В "Символическом обмене…" Бодрийяр предлагает историческую схему "трех порядков" симулякров, сменяющих друг друга в новоевропейской цивилизации от Возрождения до наших дней: "подделка - производство - симуляция".
Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка - на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка - на основе структурного закона ценности (нyаст. изд., с. 111).
В этой трехчленной схеме можно заметить асимметрию, связанную с неоднородностью объектов, которые становятся "моделями" для симулякров: если подделка (например, имитация дорогих материалов в платье или архитектурном убранстве) и производство (изготовление серийных, идентичных друг другу промышленных изделий) касаются материальных вещей, то симуляция, как о том говорит языковое употребление данного слова, применяется скорее к процессам (симуляция поступков, деятельности) или символическим сущностям (симуляция болезни и т. п.). Такая историческая эволюция симулякров любопытно напоминает личную эволюцию Жана Бодрийяра, который от социологической критики вещей постепенно перешел к критике абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе. В его "Системе вещей" уже упоминался "симулякр природы", обозначающий Идею Природы и искусственно создаваемый в своем быту отпускником; или "фантазм сублимированной подлинности", симулякр Истории, столь же искусственно поддерживаемый в современном доме благодаря вкраплению в него кое-каких фрагментов старинного здания, разрушенного при его постройке; в обоих случаях предметом симуляции являются абстрактные ценности (Природа, История), но опирается она все-таки на конкретно-вещественные, "поддельные" (то есть стадиально более ранние) элементы - яркую окраску предметов отпускного быта, старинные камни, сохраненные в стене новостройки. В "Символическом обмене…" акцент делается уже на чисто действенных аспектах симуляции, где нет ни вещи как таковой, ни даже вещества. Таков, например, симулятивный ответ при социологическом опросе:
[…] тест и референдум представляют собой идеальные формы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им (наст. изд., с. 132).
Или упоминавшаяся в "Системе вещей" модель человека-потребителя - рекламное "вы", искусственный препарат, полученный в результате чисто семантических операций и не имеющий отношения к реальному субъекту:
[…] такое "вы" - всего лишь симулятивная модель второго лица и обмена, фактически это никто, фиктивный элемент, служащий опорой дискурсу модели. Это не то "вы", к которому обращается речь, а внутрикодовый эффект раздвоения, призрак, возникающий в зеркале знаков (наст. изд., с. 210).
Среди подобных процессуальных, а не вещественных симулякров особенно интересны те, в которых, как и естественно для процессуальных объектов, первостепенную роль играет фактор времени.
[…] политическая экономия переживает сама себя в состоянии глубокой комы, зато все эти призраки по-прежнему, бродят в операциональном поле ценности. Быть может, здесь в грандиозном масштабе отзывается закон, отмеченный у Маркса: всякое событие сначала проживает историческую жизнь, а затем воскресает в форме пародии. Разве что для нас обе эти фазы сливаются воедино, так как старая добрая материалистическая история сама стала процессом симуляции, не даст больше возможности даже для театрально-гротескной пародии (наст. изд., с. 94).
"Призрак политической экономии", то есть призрак капиталистического строя, неизбежно вызывающий в памяти (коль скоро рядом упоминается Маркс) еще и знаменитую фразу о "призраке коммунизма", не просто знаменует собой некий странный, не-естественный модус существования абстрактного объекта, но и структурирует его время - история, которая по Марксу повторяется "в виде трагедии, а затем в виде фарса", в своем призрачно-симулятивном варианте уже изначально не развивается, а влачит какое-то посмертное, квазиисторическое и квазивременное существование. На уровне собственно "культурном" с ней сближается историческое прошлое, призрачно сохраняемое в музеях и непрестанно реставрируемое модой "ретро":
Темпоральность музея характеризуется "совершенством", завершенностью - это специфическое состояние того, что миновало и ни в коем случае не современно. Но мода тоже никогда не современна - она играет на повторяемости однажды умерших форм, сохраняя их в виде знаков в некоем вневременном заповеднике. Мода из года в год с величайшей комбинаторной свободой фабри. кует "уже бывшее" (наст. изд., с. 169–170).
Мода всегда пользуется стилем "ретро", но всегда ценой отмены прошлого как такового: формы умирают и воскресают в виде призраков. Это и есть ее специфическая актуальность - не референтная отсылка к настоящему моменту, а тотальная и моментальная реутилизация прошлого. Мода - это, парадоксальным образом, несвоевременное. В ней всегда предполагается замирание форм, которые как бы абстрагируются и становятся вневременными эффективными знаками, а уже те, в силу какой-то искривленности времени, могут вновь появиться в настоящем времени, заражая его своей несвоевременностью, чарами призрачного возврата [revenir], противостоящего структурному становлению [devenir] (наст. изд., с. 168).
Сама экзистенциальная ситуация современного человека тоже искажена, вовлечена в парадоксальную симулятивную темпоральность; так, практика искусственного продления жизни и предупреждения смерти всевозможными мерами безопасности фактически ведет к тому, что сама жизнь становится призрачной (о чем смутно догадываются рабочие и автомобильные "лихачи", упрямо саботирующие применение техники безопасности):
Предупреждение смерти ценой непрерывного самоомертвлеиия - такова парадоксальная логика безопасности (наст. изд., с 311).
Борьба со смертью ведет к переносу смерти непосредственно в жизнь, к превращению жизни в "послежитие", "пережиточность", "доживание" (survie) - это, собственно, и есть модус призрачного существования, когда место реальности занимает симулякр, оставивший реальность в далеком, забытом прошлом. Это отчасти сходно со статусом "реального" в психоаналитической теории Лакана (реальное как принципиально недоступный, навеки утраченный объект), но у Бодрийяра особенно важную роль играет именно темпоральность. С известной точки зрения, его симулякр - не что иное, как особый эффект времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять нам вместо реальностей их призрачные, уже отработанные копии.