Попредававшись минуту-другую подобным размышлениям, я вхожу в особнячок, по слухам служивший прежде всего лишь сторожкой первоначального здания, и нахожу там ту, которую, клянусь Пресвятой Девой, кажется, почти совсем не затронуло время, хотя, на самом-то деле, сегодняшняя тетушка Маргарет настолько же старше тети Маргарет моего детства, насколько десятилетний мальчуган младше мужчины пятидесяти шести лет отроду.
Неизменный костюм достойной пожилой леди, без сомнения, также вносит немалый вклад во впечатление, будто время застыло вокруг тетушки Маргарет.
Коричневое или шоколадное шелковое платье с вечными шелковыми же оборками вокруг локтей, из-под которых выглядывают манжеты из брабантского кружева, черные шелковые перчатки или же митенки; валик седых волос, безупречный батистовый чепец, обрамляющий почтенное лицо — ничего подобного не носили в 1780 году, как не носят и в 1826: стиль этот присущ лишь единственно тетушке Маргарет.
Она по-прежнему сидит в гостиной, как сидела и тридцать лет назад, с прялкой или вязанием на коленях — зимой у камина, а летом возле окошка, а не то, в какой-нибудь уж и вовсе расчудесный летний вечерок, рискнув выбраться даже на крылечко.
Костяк ее, подобно хорошо отлаженному механизму, все еще продолжает выполнять операции, для которых он словно бы был создан: активность его постепенно уменьшается, однако же непохоже, чтобы в ближайшем времени ей пришел конец.
Любящее сердце и потребность заботиться о ком-то, некогда сделавшие тетушку добровольной рабой на поприще присмотра за детьми, ныне выбрали объектом своих попечений здоровье и благополучие старого и больного человека, последнего оставшегося в живых члена ее семьи — единственного, кого могут еще заинтересовать предания глухой старины, что копит она, точно скряга, прячущий свое золото, дабы никто не завладел им после его смерти.
Мои беседы с тетушкой Маргарет обычно мало касаются настоящего или же будущего: для дня сегодняшнего у нас есть все, нам потребное, и ни мне, ни ей не надо большего; что же до грядущего дня, то мы, стоя на самом краю могилы, не испытываем ни страха, ни тревог.
Поэтому неудивительно, что мы все больше обращаемся к прошлому и, воскрешая в памяти часы богатства и процветания нашей семьи, забываем нынешнюю утрату ею состояния и положения в обществе.
После этого небольшого вступления читатель будет уж знать о тетушке Маргарет и ее племяннике все необходимое, чтобы полностью понять дальнейшую беседу и вытекающее из нее повествование.
На прошлой неделе, посетив на исходе летнего вечера престарелую даму, коей уже представлен мой читатель, я был встречен ею с обычным радушием и нежностью, но в то же время она показалась мне какой-то отчужденной и молчаливой. Я осведомился о причинах тому.
— На днях распахали старое кладбище, — ответила тетушка. — Джон Клейхадженс, судя по всему, обнаружил, что то, что там покоилось — полагаю, останки наших предков — куда как отлично удобрило луг.
Тут я привскочил с несколько большей пылкостью, нежели обычно выказывал в последние несколько лет, однако же опустился на место, когда тетушка добавила, коснувшись моего рукава:
— Впрочем, кладбище давно уже почиталось общинным выгоном и использовалось как пастбище, и что мы можем возразить тому, кто употребляет свою собственность ради своей же выгоды? Кроме того я говорила с ним, и он весьма охотно и учтиво обещал, что ежели найдет какие-либо кости или надгробья, то с ними будут обращаться осторожно и перенесут на новое место — а чего большего могу я просить? На первом же камне, что они нашли, было выгравировано имя Маргарет Ботвелл и дата — 1585 год, и я велела осторожно отложить его до поры, поскольку считаю, что он предвещает мне скорую смерть, и, прослужив моей тезке две сотни лет, был выброшен на поверхность как раз вовремя, чтобы сослужить и мне ту же добрую службу.