Дом мой давно уже был приведен в полный порядок в отношении той малой толики земных забот, что еще требуются ему, но кто осмелится утверждать, что его счет с Небесами в несомненной исправности?
— После ваших слов, тетушка, — отвечал я, — вероятно, мне следует взять шляпу и откланяться, и так бы я и поступил, когда бы в этом случае с вашей набожностью не смешивалось нечто иное, не столь похвальное. Долг каждого истинного христианина — непрестанно думать о смерти, но обнаружив старое надгробие, полагать, будто смерть эта близится — это уже, право, суеверие. И от вас, с вашим несомненным здравым смыслом, который так долго служил опорой павшему семейству, я в последнюю очередь стал бы ожидать подобной слабости.
— Равно как я и не заслужила бы подобных подозрений от тебя, племянник, — возразила тетя Маргарет, — если бы мы говорили о любом событии повседневной жизни. Но в этих материях я и впрямь суеверна и отнюдь не желаю расставаться со своими предрассудками. Они отделяют меня от эпохи нынешней и связывает с той, к которой я стремлюсь; и даже если мое суеверие, как то случилось сейчас, влечет меня к краю могилы и побуждает заглянуть за этот край, мне не хотелось бы рассеивать его. Оно ласкает мое воображение, не отражаясь ни на рассудительности моей, ни на поступках.
— Признаюсь, милая моя тетушка, — сказал я, — что поведись мне услышать подобную речь от кого-нибудь кроме вас, я бы счел ее просто причудой, подобно чудачеству священника, что, не желая признаваться в ошибке, привычки ради, предпочитает так и произносить на старый лад Mumpsimus вместо Sumpsimus.
— Что ж, — заявила тетушка, — тогда попробую объяснить свою непоследовательность в этом отношении на ином примере. Я, как тебе известно, отношусь к весьма устаревшей породе людей, называемых якобитами — но такова я лишь в мечтах и помыслах чувствительной души, поскольку на деле ни один более ярый приверженец короля Георга Четвертого (да хранит его Господь!) еще не возносил мольбы о его здравии и процветании. Ручаюсь, что добросердечный наш государь не станет строго судить старуху, если иной раз вечерком, в сумерках, вот как сейчас, она откинется в кресле-качалке и добрым словом помянет храбрецов, чье понимание долга заставило их восстать против его деда и которые за родину и за того, кого они считали законным своим принцем,
Сражались, пока не присохла рука к стальной рукояти меча.
Встречали в бою судьбину свою, но кровь их была горяча.
Так не приходи же ко мне в те минуты, когда голова моя полна пледов, волынок и шотландских палашей и не спрашивай меня, почему я восхищаюсь тем, что — увы, не стану отрицать — по общему суждению, должно уже навеки прекратить свое существование. И в самом деле, я не смогу не согласиться с твоими доводами, и все же, хотя тебе и удастся, пусть и против моей воли, убедить меня, но проку тебе в том будет немного. С таким же ровно успехом ты можешь зачитать пылкому влюбленному перечень недостатков его возлюбленной — ибо заставив его выслушать весь список от начала и до конца, ты добьешься от него только того ответа, что он, мол, «лишь сильнее любит ее».
Я не сожалел, что мне удалось рассеять мрачное настроение тетушки Маргарет, и потому продолжил беседу в том же тоне.
— Ну, все же, по глубокому моему убеждению, наш добрый король тем более может положиться на лояльность миссис Ботвелл, что он обладает правами Стюартов на престол и Актом Престолонаследия впридачу.
— Может статься, если бы мои сердечные склонности подчинялись лишь строгой логике и последовательному ходу мыслей, так оно и было бы, — покачала головой тетушка Маргарет, — но на самом деле, так и знай, мои верноподданнические чувства были бы не менее пылки и тогда даже, когда бы права короля на престол были скреплены лишь волей народа, изъявленной Революцией.