- Кому ты, такой дурак, нужен? - пробасил тот в ответ, усмехнулся - понимал, что происходит на душе у Линя, подумав немного, добавил: - Хотя, будь моя воля, я расстрелял бы. И голову твою, насаженную на кол, отправил бы отцу - пусть любуется, какого отпрыска произвел на свет. И весть о тебе, дураке, разнесется по всему Китаю, так что другой разбойник, такой же нахрапистый, как и ты, тысячу раз подумает, соваться в Россию или нет.
Семенов поднял револьвер, прицелился Линю точно в лоб и взвел курок. Желтолицый Линь замер, в глазах его заметался страх, он прошептал жалобно, давясь воздухом, собственным языком, еще чем-то;
- Не на-адо!
- Надо! - жестко проговорил Семенов и, придерживая рифленую пяточку курка большим пальцем, медленно спустил его. Выстрела не последовало. - Эх, была бы моя воля, - мечтательно произнес он, покрутил головой. - М-м-м...
- Не надо!
Через несколько минут в комнате появился Белов. Ловко вскинул руку к папахе:
- Все в порядке, ваше благородие! Двое оказали сопротивление, поэтому пришлось их... - Белов выразительно посмотрел вверх, на широкую, коричневую от времени матицу потолка, потыкал в нее пальцем. - В общем, отбыли господа разбойники в дальнюю дорогу...
- У нас потерн есть?
- Нет.
Семенов попросил у Ефима Бычкова трое саней, связал хунгузов попарно, чтобы не смогли убежать, и погрузил их на сани.
Так, караваном, казаки и отбыли в Гродеково.
Первый Нерчннскнй полк был разбросан по всей Приморской области, в Гродеково располагались только две казачьих сотни, штаб полка да учебная команда.
Привезя хунгузов на станцию и сдав их под стражу, Семенов неожиданно для себя подумал, что жизнь его все-таки сера, тяжела, ничего радостного в ней нет. По сравнению с Сучанами станция Гродеково была едва ли не городом, носила отпечаток некой романтичности и лоска, если хотите, и Семенов позавидовал тем, кто квартировал в Гродеково. Хотя и Гродеково, и Сучаны, и Никольск-Уссурийский, и Троицко-Савск были обыкновенными провинциальными дырами.
Но ведь и среди дыр бывают различия. Есть дыры получше, есть дыры похуже.
Весной 1914 года сотник Григорий Семенов получил новое назначение - стал начальником полковой учебной команды. Конечно же должность эта - не бог весть что, одна из самых неприметных в казачьем полку, но сотник обрадовался ей несказанно: она была самостоятельной, не надо было каждый день докладываться есаулу, куда ты пошел, зачем пошел, что собираешься делать - начальник учебной команды подчинялся только командиру полка.
Новая должность пришлась сотнику по душе. Но пробыл он в ней недолго - надвинулся печальный август 1914 года.
Государь объявил всеобщую мобилизацию.
Вскоре многие полки, находящиеся в Восточной Сибири, покинули свои казармы, погрузились в эшелоны и отбыли на запад, а Первый Нерчннский словно бы завис, оставшись в Приморской области.
Семенов занервничал - ему не терпелось попасть на фронт: казалось, что война вот-вот закончится, она будет стремительной и на долю молодого сотника ничего не достанется... И верно ведь, близкие родственники - российский государь Николай Александрович и кайзер Вилли - одумаются и хлопнут по рукам (чего им воевать, родные души все же, семейное окружение им этого не простит), и тогда молотить немцев будет неудобно. Но не тут-то было - чем дальше, тем больше пахло мировой бойней.
Нервничать пришлось недолго - во второй половине августа семеновский полк был погружен в эшелон и отправлен на запад. Маршрут движения был известен только до Тулы, там надлежало получить приказ, куда следовать дальше.
Тулу эшелон проскочил не останавливаясь - казакам в городе оружейников нечего было делать - и через сутки прибыл в Белокаменную. Стояла середина сентября - золотая пора.
В Москве эшелон остановился ранним туманным утром у запасного перрона, наспех сколоченного из толстых досок. Дома сытой купеческой столицы показались казакам серыми, угрюмыми, чужими - от той приподнятости, о которой впоследствии с таким воодушевлением написал Семенов, не осталось и следа. Казаки, почувствовав себя в Москве чужими, невольно оробели: ловкие, сильные, бесстрашные в тайге, в степи, в песках, в горах, здесь, среди равнодушных каменных домов, они ощущали себя неуверенно, втягивали головы в плечи и немо, одними только глазами спрашивали друг у друга, куда же их завезли?
Семенов выяснил, что стоять в Москве они будут три дня, казаков можно будет повозить по Белокаменной - пусть полюбуются добротными домами, колокольнями, соборами, поглазеют на темную холодную реку, над которой нависли зубчатые стены Кремля, в Китай-городе поедят горячих блинов с икрой и покатаются на трамвае. По распоряжению властей московские трамваи будут возить казаков бесплатно. С шести часов утра до двенадцати ночи.
Получив эти сведения, Семенов подкрутил усы и вернулся из штабного вагона к своим казакам довольный:
- Ну что, мужики, тряхнем стариной, прокатимся по семи холмам, а? С одной горки на другую, а?
Казаки насупились:
- По каким таким семи холмам, ваше благородие?
- Это так говорят... Тут так принято. Москва стоит на семи холмах. А с холма на холм ездит трамвай.
Казаки насупились еще больше.
- Что такое трамвай?
- Ну-у... - Семенов задумался, он сам не мог толком объяснить, что такое трамвай. - Это такая дура, которая ездит на железных колесах по железным рельсам.
- Вагон, что ли? На каком мы сюда приехали?
- Вагон, вагон. Только размером поменьше и скорость такую, как на железной дороге, не развивает.
- He-а, господин сотник, не поедем мы в город.
- Вагон мы уже видели, на зуб пробовали... Лошади его боятся.
- Да при чем здесь лошади! Церкви зато не видели. Церкви московские посмотреть надо обязательно.
- Церковь у нас в Гродеково есть...
- Таких церквей, как в Москве, нет,
- Есть, ваше благородие. - Казаки ожесточенно трясли лохматыми папахами и отказывались покинуть железнодорожный тупик, куда после целования московской земли на деревянном перроне загнали воинский эшелон.
- Ну и... - Семенов ожесточенно рубанул воздух рукой. Он не знал, что сказать. - Больше такой возможности не будет. Впереди-фронт, война, пули. Тьфу! Не ожидал от вас, казаки!
Казаки из-под папах угрюмо поглядывали и а сотника и молчали. Над Москвой плыл серый печальный туман, пахло горелым углем, улицы были пустынны, недалеко от вокзала звонил колокол - в небольшой церквушке отпевали купца второй гильдии, почившего от чрезмерной борьбы с алкоголем.
В конце концов Семенову удалось сколотить группу из двенадцати человек.
- Нельзя уехать из Москвы, не постучав каблуками по здешним мостовым, - поучал он казаков, - мы ведь потом сами себе этого не простим.
Когда большой, странно тихой гурьбой забрались в страшноватый красный вагой московского трамвая, Семенов, хоть и знал, что казаков велено на трамвае возить бесплатно, оробел, подергал усами и полез в карман шароваров за серебряным двугривенным, чтобы расплатиться, но кондуктор - седенький вежливый старичок в форменной фуражке - предупреждающе поднял руку и примял ладонью воздух, будто вату:
- С защитников отечества денег не берем.
Семенову стало приятно, он улыбнулся и опустил двугривенный обратно в карман, улыбнулся повторно - никогда так много не улыбался, произнес приторно-благодарным тоном:
- Благодарствую!
В следующий миг он поймал себя на неестественной приторности и сделал внезапное открытие: ведь он и слова "благодарствую" никогда раньше не произносил - чужое оно для него... Неужто так Москва действует на постороннего, не привыкшего к ней человека?
Неожиданно Семенову захотелось взять старика за форменную пуговицу ветхой черной шинели, притянуть к себе, дохнуть в лицо недавно съеденным в вагоне чесноком: "Если вздумаешь издеваться над казаками, старый хрыч, то будь поаккуратнее на поворотах... Не то задницу отвинтим быстро, отвалится вместе с ногами, галоши не на чем будет носить", но вместо этого он проговорил прежним приторным тоном, вежливо, сам себя не узнавая:
- Не подскажете ли, любезнейший, куда нам можно пойти-податься?
- Отчего же, - благодушно похмыкал в кулак старичок, - советую сходить в цирк Соломонского на Цветном бульваре, там выступают русские богатыри Поддубный, Шемякин, Вахтуров. Очень красиво борются. Особенно Иван Поддубный. Борьбу, к слову, можно посмотреть - ежели, конечно, есть желание - и в "Аквариуме", у братьев Никитиных - там борются остзейцы Лурих и Аберг, но этих господ надо ловить за руку - много красивых приемов, ловких подсечек, хлестких ударов, а на самом деле - туфта. Пшик. Кроме того, Аберг любит поиздеваться над противником: засунет голову себе под мышку и начинает давить, будто жеребец - ждет, когда у того треснет череп.
Семенову это показалось интересно.
- И были случаи, когда череп трескался? - спросил он.
- Бывало и такое. Недавно пострадал борец по фамилии Куренков.
- Мне эта фамилия ничего не говорит.