После ужина все разошлись по своим комнатам. Зарубкину и купцу отвели ночлег в одном из флигелей дома, а драгунскому офицеру, по собственному его желанию, приготовили постель в садовой беседке, которая одной стороной обращена была к сосновой роще, а другой к господскому дому и соединялась с ним длинною, обсаженною липами, дорожкою. Во время ужина небо совершенно прочистилось; затих холодный северный ветер; и, когда офицер вошел в сад, легкий южный ветерок повеял на него ароматом от сосновой рощи и обдал своею весенней теплотою. Войдя в беседку, он сказал мальчику, который дожидался его со свечою, что не имеет никакой надобности в его услугах. Мальчик ушел, а офицер, оставшись один, вышел на крыльцо беседки. В господском доме светились еще кой-где огоньки. Вот они стали тухнуть понемногу. Через полчаса все окна потемнели, и только сквозь одно, задернутое белой гардиною, проникал слабый, едва заметный свет лампады, которая горела перед образами в спальной Варвары Дмитриевны Ильменевой. Прошло еще около часу, и вдруг в самом крайнем окне замелькал яркий огонек. Офицер встрепенулся; как в минуту отчаянного боя, забилось его ретивое; он спрыгнул с крыльца и, пробираясь подле самых деревьев, пошел по дорожке, ведущей к дому. Ночь была темная, и не только под кровом ветвистых лип, но даже и на открытом месте нельзя было в двух шагах различать предметы; однако ж он робко посматривал вокруг себя и как будто прислушивался к собственным шагам. Не дойдя до конца дорожки, он повернул в сторону, продрался сквозь куртину плодовитых деревьев, перемял несколько кустов смородины, развел голыми руками два куста колючего крыжовника и вышел к самому дому; потом, прокравшись вдоль стены, подошел к открытому окну, против которого на небольшом столике стояла зажженная свеча.
- Вы ли это, Владимир Иванович? - раздался едва слышный шепот.
- Да, это я, - отвечал офицер прерывающимся от сильного чувства голосом.
- Тише, бога ради, тише!
Огонь погас, и через минуту послышался опять прежний шепот.
- Подойдите ближе к окну!.. Вот так! Боже мой, как на дворе светло!.. Ни одного облачка.
- Не бойтесь! Теперь уж поздно, ночь темная...
- О нет!.. Посмотрите, как эти звезды блестят… От них светло как днем! Ну, если садовник вас видел?
- Успокойтесь! Кругом все тихо, все спят.
- Ах, Владимир Иванович! я чувствую, что делаю очень дурно; но мне нужно было переговорить с вами; мне кажется, я не пережила бы этой ночи, если б не высказала вам всего, что у меня на душе. Послушайте! Для чего сегодня вечером ваш батюшка говорил о дочери этого Побирашкина? Почему он думает, что она вам нравится?.. Где вы с ней виделись?.. Когда?.. Не правда ли, она очень хороша собою?..
- Что вы, бог с вами, Марья Сергеевна! Да она только что не урод.
- Нет, нет, она лучше меня; у нее большие черные глаза...
- Но можно ли их сравнить с вашими?
- Прекрасный рост...
- И одно плечо ниже другого.
- Так вы заметили...
- Да, это в глаза бросается!
- Но зато она так мила, так умна!
- Помилуйте! Двух слов не умеет сказать сряду.
- Неправда, она умней меня. Но только знайте, что она презлая.
- Какое мне до этого дело!
- Ваш батюшка, как видно, очень хочет, чтоб вы на ней женились.
- Может быть, да я не хочу.
- Но если он станет вас упрашивать, будет каждый день говорить одно и то же?
- Не беспокойтесь; я завтра же ему скажу, что терпеть не могу этой Побирашкиной.
- О, как вы облегчили мое сердце! - сказал Машенька, прижавши к груди свою руку. - Если б вы знали... если б ты знал, Владимир, что я чувствую!
Слезы прервали слова ее. Она отошла от окна и, рыдая, упала на колени пред иконой божией матери.
- Что вы, Марья Сергеевна? Что с вами? - вскричал с беспокойством офицер.
- Ничего, - сказала она, подойдя опять к окну и подавая Владимиру свою руку, которую он покрыл пламенными поцелуями. - Мне теперь так весело, так легко! - говорила Машенька, а между тем крупные слезы капали из-под ее густых ресниц.
Бедная девушка, доверчивая, как дитя, не думала о будущем; она была счастлива в эту минуту, и, как тихое весеннее утро, в которое и дождь и солнышко беспрерывно сменяют друг друга, она и плакала и улыбалась почти в одно время.
- Так вы не послушаетесь вашего батюшки, - шепнула она наконец, - не женитесь на ней?
- Ни за что на свете!
- Милый Владимир! Но если ваш батюшка потребует, чтоб вы непременно на ком-нибудь женились... В нашем соседстве так много молодых девушек...
- Я вам клянусь, что ни одна из них не будет моей женою.
- Я верю вам, Владимир Иванович! Но, несмотря на то... Ах, эта неизвестность так мучительна! Один раз легче умереть, чем умирать каждый день... Откройтесь во всем вашему батюшке; пусть он поговорит…
- С отцом вашим? - прервал Владимир. - И вы думаете, что он спокойно его выслушает? И вы надеетесь, что ваш отец, богатый родовой дворянин, отдаст за меня дочь свою?
- Да чем же вы хуже других? Вы офицер, ваш батюшка человек благородный...
- Но отец его... Нет, нет! Зачем себя обманывать? Не бывать этому никогда; не судил нам господь в этой жизни быть счастливыми! Божий рай на небесах, Марья Сергеевна, а мы с вами живем на земле.
- Но для чего же вам отчаиваться? Я уверена, добрая матушка с радостью благословит меня, а батюшка... Да вы не знаете, как он меня любит! Он тысячу раз говорил, что отдаст меня только за того, кто будет мне по сердцу.
- О, в этом я уверен: он не станет принуждать вас! Но и вы также не пойдете замуж против его воли, а он никогда не согласится назвать меня своим сыном. Третьего дня, разговаривая с батюшкой, он сказал: "Видно, мне придется на старости перебраться в Москву; дочь у меня невеста, а во всей нашей округе нет по ней ни одного жениха". И лишь только батюшка намекнул ему о старшем сыне здешнего воеводы, как он закричит: "Что, что? Да не с ума ли ты сошел? Мой дед служил царю окольничим, а прадед сидел в боярской думе, и я выдам дочь свою за внука какого-нибудь подьячего с приписью? Да по мне, она лучше век в девках оставайся! Господи боже мой! Чтоб я, последний в роде Ильменевых, породнился с каким-нибудь щелкопером?.. Нет, любезный, ему и во сне это не привидится". Ну, Марья Сергеевна, неужели и после этого вы можете надеяться?
- А почему знать? Бог милостив. Вы очень нравитесь батюшке. Матушка вас любит; а сверх того, если вы не имеете никакой надежды, так чего же вам и бояться? Ведь уж хуже этого быть не может.
- А чего боится приговоренный к смерти преступник? - сказал мрачным голосом Владимир. - Он знает, что гибель его неизбежна, а, если б мог, отдалил бы хоть на полминуты казнь свою. Неужели вы думаете, что нам позволят видеться и тогда, когда любовь наша не будет уже тайною? Не видеть, не быть подле вас, не говорить с вами без свидетелей! Да разве такая жизнь лучше смерти? Ах, Марья Сергеевна, не мешайте мне пожить еще хоть несколько дней!
- Нет, Владимир Иванович, эти тайные свидания должны кончиться. Я люблю вас, вы это знаете; но вы честный, благородный человек и, верно, не захотите сами, чтобы та, которая желала навсегда принадлежать вам, была недостойна уважения вашего. Если вы не можете быть моим мужем, то мы должны непременно расстаться.
- Расстаться! - повторил с отчаянием Владимир.
- Да! это необходимо, - продолжала сквозь слезы, но твердым голосом Машенька. - Я не могу быть с вами вместе и стараться убегать вас. О, Владимир! будьте моим защитником против самих себя! Если ваши чувства совершенно сходны с моими, то я не требую от вас невозможного, не хочу, чтоб вы меня забыли; но расстаться мы должны непременно.
- Так вы желаете, чтобы жизнь мне опостылела, чтоб я стал проклинать минуту, в которую увидел вас в первый раз?
- Нет, Владимир Иванович, - сказала тихим голосом Машенька, - я хочу, чтоб мы и в несчастии нашем имели какое-нибудь утешение. Если мы расстанемся теперь, то можем не краснея вспоминать друг о друге. Вам не в чем будет упрекать себя, а мне можно будет молиться о вас с надеждою, что господь услышит мою молитву. Я сказала все. Делайте что вам угодно; только знайте, что я или в последний раз вижусь с вами без свидетелей, или навсегда буду принадлежать вам... Но что это?.. Мне кажется, сюда идут... Боже мой!.. Так точно... Ах, Владимир Иванович, если кто-нибудь нас слышал?.. Уйдите! ради бога, уйдите скорее!
Машенька затворила окно, Владимир спрятался позади большого рябинового куста; шаги приближались, кто-то говорил с большим жаром, но так тихо, что Владимир не мог понять ни одного слова. Вдруг разговаривающие поворотили в сторону и вышли из куртины на небольшую поляну. Их было двое. Несмотря на темноту, Владимир не мог ошибиться и принять их за караульщиков; он заметил также, что один из них по своему видному росту весьма походил на проезжего купца, с которым он ужинал. В другое время эта ночная прогулка возбудила бы его любопытство, но теперь ему было не до того, и когда эти полуночники, продолжая разговаривать между собою, исчезли за деревьями, он вышел опять на дорожку и, наблюдая по-прежнему всю возможную осторожность, добрался наконец до своей беседки.