В этих немногих словах Ромеш угадал боль, которая терзала любящее, полное всепрощения сердце Хемнолини, и глаза его наполнились слезами.
Ромеш понял, что со вчерашнего вечера Хемнолини со страстным нетерпением ожидает его, жаждет облегчить его страдания. Прошла ночь, миновало утро, а он все не шел, и тогда, не в силах больше ждать, она написала эту записку.
Ромеш еще накануне думал о том, что необходимо без промедления открыть Хемнолини все. Но после вчерашнего происшествия сделать это признание стало крайне трудно: ведь теперь всякий может подумать, что Ромеш старается увильнуть от ответственности за свои поступки. К тому же для него была невыносимой мысль, что тогда все это будет выглядеть, как триумф Окхоя. "Окхой действительно считает мужем Комолы какого-то другого Ромеша, - продолжал рассуждать юноша, иначе он ни за что бы не ограничился одними намеками, а устроил шум на весь город. Надо во что бы то ни стало немедленно что-то придумать".
Но тут пришло еще одно письмо. Оно было от начальницы школы, где училась Комола. Она писала, что девушка находится в очень угнетенном состоянии, и она не считает себя вправе оставлять Комолу на праздники в пансионе. Со следующей субботы начинаются каникулы, и Ромешу совершенно необходимо взять девушку на это время домой.
Взять к себе Комолу в следующую субботу! А в воскресенье его свадьба!
Вдруг в комнату влетел Окхой.
- Ромеш-бабу, вы должны меня простить, - заговорил он. - Если бы я знал, что вы так рассердитесь на столь безобидную шутку, я бы не коснулся этой темы. Ведь обычно люди сердятся только тогда, когда в шутке есть доля правды, в моих же словах нет никакого основания для того, чтобы при всех так выражать свое возмущение. Оннода-бабу со вчерашнего дня не перестает ругать меня, а Хемнолини даже разговаривать со мной не желает. Когда я сегодня утром зашел к ним, она сразу же вышла из комнаты. Ну скажите, что я сделал плохого?
- Мы все это обсудим в свое время, - ответил Ромеш. - А сейчас, простите, я очень занят!
- А, понимаю, приготовления к свадьбе, - ведь времени осталось совсем мало! Тогда я не буду отрывать вас от приятных забот. До свиданья, - и Окхой скрылся.
А Ромеш отправился в дом к Онноде-бабу. Войдя, он сразу увидел Хемнолини. Уверенная, что он придет рано утром, она давно приготовилась к встрече: сложенное и завернутое в платок вышивание лежало на столе, рядом со столом стояла фисгармония. Девушка предполагала заняться с Ромешем музыкой, как они делали всегда, но втайне надеялась услышать и другую музыку, - ту, которая звучит в сердцах одних влюбленных и слышна только им.
При появлении Ромеша она нежно улыбнулась, но улыбка тотчас угасла, так как Ромеш прежде всего спросил, где Оннода-бабу.
- Отец у себя в кабинете, - ответила она. - Разве он вам очень нужен? Может быть, подождете? Папа спустится к чаю.
- У меня к нему неотложное дело. Я не могу ждать.
- Тогда идите, он у себя.
Ромеш ушел.
"Неотложное дело!" В этом мире дела не терпят промедления, лишь любовь должна терпеливо ждать у дверей своего часа.
Казалось, в эту минуту ясный осенний день со вздохом притворил золотую дверцу своей сокровищницы радостей.
Хемнолини отодвинула кресло от фисгармонии и, пересев к столу, взялась за вышивание. Но у нее было такое чувство, будто игла скользила не по материи, а вонзалась прямо ей в сердце.
Много же времени, однако, требует неотложное дело Ромеша! Оно, как раджа, забирает себе столько часов, сколько пожелает, а любовь вынуждена ждать лишь милостыни!
Глава четырнадцатая
Ромеш вошел к Онноде-бабу.
Старик дремал в кресле, прикрыв лицо газетой. От вежливого покашливания Ромеша он тотчас проснулся и, протянув ему газету, воскликнул:
- Ты читал, Ромеш, сколько людей погибло в этом году от холеры?
Но Ромеш предпочел сразу приступить к изложению цели своего посещения.
- Свадьбу придется на несколько дней отложить, - сказал он. - У меня срочное дело.
Эти слова заставили Онноду-бабу моментально забыть о жертвах холеры. Некоторое время он пристально смотрел на Ромеша, затем проговорил:
- Что случилось, Ромеш? Ведь приглашения уже разосланы.
- Можно сегодня же известить всех приглашенных, что свадьба откладывается на следующее воскресенье.
- Ты меня поражаешь, Ромеш! Это же не судебный процесс, который можно откладывать на любой срок и назначать, когда вздумается! Хотел бы я знать, что за срочное у тебя дело?
- Оно действительно очень важное и срочное.
- "Срочное!" - и Оннода-бабу упал в кресло, как сломленное ветром банановое дерево. - Замечательно, великолепно! - продолжал он. - Впрочем, поступай, как знаешь. Захотел отменить приглашения - отменяй! А если меня спросят, я отвечу, что ничего не знаю, что знает только жених, и он один может объяснить, почему свадьба отложена и когда ему будет угодно ее назначить.
Ромеш стоял молча, опустив голову.
- А Хемнолини ты об этом сказал? - спросил Оннода-бабу.
- Нет, она еще не знает.
- А ей-то все-таки не мешало бы знать, ведь это не только твоя свадьба.
- Я решил сказать ей после того, как переговорю с вами.
- Хем! - позвал Оннода-бабу.
- В чем дело, отец? - спросила девушка, входя в комнату.
- Ромеш говорит, что из-за каких-то там важных дел у него нет времени устраивать сейчас свадьбу.
Хемнолини изменилась в лице и пристально взглянула на Ромеша. Юноша виновато молчал. Он не ожидал, что это известие будет преподнесено Хемнолини в такой форме.
Всем своим измученным сердцем Ромеш прекрасно понимал, как глубоко должно ранить Хемнолини это неприятное сообщение, переданное притом столь неожиданно и грубо. Но выпущенную стрелу не вернешь, и Ромеш ясно видел, что эта стрела вонзилась в самое сердце Хемнолини.
Сказанного смягчить нельзя было ничем. Все совершенно ясно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело, и он не хочет сказать, в чем оно заключается. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.
Оннода-бабу взглянул на дочь.
- Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.
- Я ничего не знала, отец, - низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезают последние лучи солнца, закрытого грозовыми тучами.
Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.
Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг резко поднялся и вышел из комнаты.
Войдя в большую гостиную, он увидел Хемнолини, молча стоявшую у окна.
Перед ее глазами была предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый людской поток.
Ромеш медлил подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял, не отрывая от нее пристального взгляда. Надолго сохранилось в его памяти очертание освещенной неярким осенним солнцем фигуры, неподвижно замершей в нише окна. И тонкий овал лица, и локоны красивой прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий блеск золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды, - все, все, до мельчайшей детали запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом скульптора.
Наконец, Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.
- У меня к вам просьба, - произнес он голосом, в котором дрожали слезы.
Почувствовав, сколько муки и мольбы скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.
- Верь мне, - продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на "ты". - Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!
Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.
Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы потоком хлынули из глаз.
Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений, между ними произошло полное примирение. Необычайное спокойствие охватило обоих.
Тихая, омытая слезами грусть овладела Ромешем, и несколько минут протекли в молчании. Затем с глубоким вздохом облегчения он сказал:
- Хочешь знать, почему я отложил на неделю нашу свадьбу?
Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.
- Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.
При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.
Сегодня, после полудня, когда она радостно наряжалась к приходу Ромеша, ее взволнованное предстоящей встречей воображение рисовало множество шуток, тайных объяснений и всяких других картин счастья. Но ей и в голову не могло прийти, что всего через несколько минут они обменяются гирляндами верности, что прольются слезы, что между ними не будет никаких объяснений - просто они несколько мгновений простоят рядом, и возникшие от этого безмерная радость, глубокий покой и безграничное доверие друг к другу соединят их теснее любых признаний.
- Тебе надо пойти к отцу, - проговорила, наконец, Хемнолини. Он очень расстроен.
С легким сердцем, готовый встретить грудью любые удары, которые захочет обрушить на него мир, отправился Ромеш к Онноде-бабу.