3
Худо ли, хорошо ли, но писать заметки в газету я научился сравнительно быстро и теперь поставлял их в дивизионку в количествах астрономических. Шуренков души во мне не чаял. Что же касается Дубицкого, то он, кажется, и не собирался менять своего насмешливо-снисходительного тона, когда речь заходила о моих статьях. Сначала я обижался, а потом увидел, что точно так же он относился к Юрке Кузесу и даже к редактору. Исключением был Валька Тихвинский. Вальку секретарь любил и вроде бы чуточку побаивался: добрый, милый, славный наш Валька, сделавшийся внештатным фотокорреспондентом дивизионки, был остер на язык, и тут немудрено было косе попасть на камень. В соавторстве с Тихвинским Андрей сочинил две песни. Одна называлась "Марш гвардейцев", а другая - "Котелок". Отыскался и композитор в дивизионном клубе - старший сержант Могутов. Он написал музыку. С той поры Дубицкий, Тихвинский и Могутов составили триумвират с постоянной штаб-квартирой в землянке секретаря дивизионки. Первую их песню распевала вся дивизия, вторая привилась только в саперном батальоне, где некогда служил один из ее создателей - Андрей. Не знаю отчего, но самому Дубицкому особенно по душе были две последние строчки из "Котелка". Вот эти:
Сапер молодой на широком ремне
Походный носил котелок.
Он повторял их с особенным упоением, и его обычно холодноватые, неласковые глаза, отражая душевную оттепель, начинали влажно блестеть.
Валька, Андрей и сержант Могутов писали стихи и печатали их в газете. Мне тоже захотелось сочинять стихи. Зарифмовав какую-то мыслишку, я решил немедленно обнародовать свое произведение. Не будучи, однако, вполне уверенным в его художественных достоинствах, я решил подписать стихотворение псевдонимом, который давно уже сложился в моей голове: "Зиш". Две первые буквы обозначали инициалы любимой, а третья - начальную букву ее фамилии. Под стихотворением, с легкой руки редактора появившемся в тот же день на страницах дивизионки, стояла подпись: "Мих. Зиш". Дубицкий скорехонько пронюхал, кто был автором стиха, и тотчас же сочинил свое, на манер крыловской басни "Мартышка и очки". Стихотворение начиналось следующими строчками:
МихЗишка к старости считать себя поэтом стала,
А от людей она слыхала,
Что этот грех не так большой руки.
Подумала, плутовка, повздыхала,
Рифмишек плохоньких с полдюжины достала
И ну тачать стихи!..
Удар был смертельный, и муза моя, поперхнувшись, умолкла. Умолкла навсегда, навеки. Сейчас, спустя много лет, по трезвом размышлении, я очень благодарен Андрею: он первый понял, что своими стихами я не осчастливлю читающее человечество, и сказал мне об этом со свойственной ему жестокостью. Но тогда мне было до слез обидно. Некоторым утешением для меня могло быть то, что не один я был посрамлен таким же образом. В нашу дивизионку забрел как-то поэт Антон Ш., спецкор армейской газеты. Редакция устроила ему восторженную встречу. Дубицкий с превеликим трудом уговорил его написать для дивизионки хоть "несколько строчек". Часа два ходил взад-вперед около редакторского блиндажа поэт и все что-то мычал. Так появились на свет божий стихи, которым суждена была долгая жизнь:
Фриц разорил твою избушку.
Боец, возьми его на мушку!
Никто не предвидел последствий. А случилось нечто совершенно удивительное. Строчки поэта вызвали бурную волну творчества, захватившую дивизионку. Сочиняли все: редактор, его заместитель, секретарь, литсотрудник, фоторепортер, композитор, наборщики, печатник и даже шофер. Вторую строчку сочинители оставляли неизменной, присовокупив к ней первую свою, "оригинальную". В результате явились миру что-то около ста вариантов, которым мог бы позавидовать не один поэт. Вот некоторые из них:
Фриц раздавил твою кадушку.
Боец, возьми его на мушку!Фриц распорол твою подушку.
Боец, возьми его на мушку!Фриц со стола украл ватрушку.
Боец, возьми его на мушку!
И так далее, в том же духе.
Последний вариант, достойно увенчавший все прочие, принадлежал шоферу Лавре Еремину:
Фриц в огороде крал петрушку.
Боец, возьми его на мушку!
Руководителем мощного ансамбля сочинителей был, разумеется, Андрей Дубицкий. Нужно было видеть, сколько злого огня полыхало в его сереньких глазках.
4
Думалось, что Дубицкому доставляло истинное наслаждение сделать ближнему своему какую-нибудь неприятность.
Сейчас на память приходит случай, который мог бы закончиться трагически для Андрея.
Юра Кузес был влюблен, как, впрочем, были влюблены все мы, молодые, мечтательные, давно лишившиеся общества девчат. Но в отличие от него мы не читали вслух писем своих невест, не читали и собственных посланий к возлюбленным. Юрка же, прямодушный, доверчивый, восторженный и добрый, как теленок, читал нам и то и другое. Мы знали о предмете его воздыханий решительно все, некоторые письма девушки выучили наизусть, а ее фотографии были залапаны нашими грубыми ручищами. Одно лишь тщательно скрывал от нас Юра - то, что он посылает ей деньги. Но и это скоро каким-то образом открылось. Однажды, когда Юрка прочел нам очередное письмо, полученное им от Тани, и был настроен особенно лирически, Андрей вдруг запел жутко скверным голосом:
Ку-узес деньги пе-ре-водит,
А к Татьяне хахаль хо-одит…
Юрка побледнел:
- Замолчи, Андрей…
Дубицкий не унимался.
Губы у Кузеса затряслись, в уголках их появилась пена, а правая рука судорожно расстегивала кобуру парабеллума. Я и редактор бросились на него, повалили на землю, вырвали парабеллум. Юрка перевернулся, ткнулся лицом в траву и долго лежал неподвижно. Дубицкий же, как ни в чем не бывало, присел на пенек, положил на острые сухие коленки фанерный лист, развернул на нем бумагу и стал тщательно, как всегда, вычерчивать макет следующего номера газеты.
Не удивительно, что мы с Кузесом не любили Андрея. Дубицкий об этом догадывался, конечно, но ему, кажется, на все было наплевать.
5
В двадцатых числах сентября 1943 года дивизия вышла к Днепру. Дождавшись ночи, полки начали переправу через реку. Вместе с ними перебрался на правый берег и я. За ночь продвинулись вперед километра на четыре, заняли хутора, а в следующую ночь были отрезаны немцами и окружены. Четверо суток вели бои во вражеском кольце. Батальоны несли большие потери. Балка, в которой укрывались штабы, была переполнена ранеными солдатами и офицерами. Связь с командным пунктом дивизии, находившимся у самого берега Днепра, некоторое время поддерживалась по радио, а потом вовсе прекратилась. Люди загрустили…
Я сидел на самом дне балки и тихо переговаривался с Сашей Крупицыным, помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу. Даже он, никогда не унывающий Сашка, вроде бы тоже пригорюнился. И в такую-то минуту нежданно-негаданно в балку, притормаживая ногами, скатился… Дубицкий.
- Андрей, откуда ты?! - заорал я, ринувшись ему навстречу.
Он ткнулся прямо мне в нос пахнувшими полынью жесткими усами, как-то неумело, неловко, стыдливо обнял и, лаская меня потеплевшими, сияющими глазами, задыхаясь, твердил:
- Жив, значит, а?.. Ваше сиятельство!.. А? Жив?! Вот здорово!
- Живой, живой, что мне сделается! Ну, а ты-то… как же это… а? Зачем ты тут? Как пробрался?