Впрочем, горевать ей было некогда. Ее сотня обеспечивала нас камнем. Они ломали камень в карьере, мы выкладывали доты. Помню, выкладывал я тогда бетонный дот в самом городе Луге, на берегу пруда, у лодочной станции. Тихо там было, невесело. Две - три лодки покачивались рядком, чесали друг дружке бока, тоску нагоняли. Так и шли дни. Война подбиралась все ближе. Откуда-то понаехали артиллеристы на огневые рубежи. В наши непросохшие доты уже вселялись жильцы со своим железным имуществом. Местное население бросало квартиры, эвакуировалось, и все больше голодных собак и кошек слонялось по улицам. Кто-то пустил слух, что немец спустил парашютистов в районе станции. Наступила дурная, ненадежная тишина. Было велено сбивать километровые знаки на лужском шоссе, чтобы ввести в заблуждение неприятеля.
Кончили мы первую полосу обороны, получили благодарность командования, и переставили нас поглубже в тыл, километров на двадцать от Луги, на другую полосу. Развели нас командиры по точкам, объяснили задание. Мы и раньше попусту не сидели, а тут уж решили еще повыше закатать рукава. Стали копать котлованы для дотов. Выкопали котлованы, ждем камень. Ждем камень, а его не везут. К полудню пришла полуторка. Вцепились в нее чуть не зубами, разгрузили - и через пять минут снова ни одной гальки нету, и опять делать нечего, хоть лапти плети.
Сидим на обочине, загораем. А мимо бабы с ребятишками едут. Избы побросали, снялись со своих родных дворов, от врага бегут. Едет оно, горе наше, на кобылах и буренках да на нас, грешных, поглядывает: "Что же сидите, ребятушки? Разве затем вас одевают, обувают да телятиной кормят?" Едут они, а нам на них и глаз не поднять.
Сидим, шоферов кроем. А шофера ни при чем. Не поспевали они оборачиваться, потому что карьер остался далеко впереди. Считай сам: до Луги двадцать километров да еще вбок километров тридцать по разбитым проселкам. Командиры туда-сюда - ничего не получается. Встала работа - и все тут. А немецкий "костыль" - вот он - уже над головами гудит.
Этак почти круглые сутки промаялись. И вдруг пошел камень, как часы пошел, беспрерывно, как по конвейеру. Что за чудеса?
Оказывается, эта самая Катя надумала разбирать мостовую в Луге, на базарной площади. Тут рассказывать долго нечего. Часа за три поставили мы свой дот. Выполнили задание первыми, поехали всем отделением - десять человек - в Лугу. Видим, ковыряют гражданские ребята булыжник: кто ломом, кто лопатой, кто руками. И погрузка без перерыва идет - кузова гремят.
Принялись мы им помогать. Не заметили, как вечер подошел. Гляжу, едет кто-то на велосипеде. Мальчишка или взрослый - в темноте не поймешь. Сухонький. Ручки-ножки тоненькие. Ехать ему неловко. Кругом ямы нарыты. А он ухитряется, кривуляет да еще портфель держит.
Сзади к велосипеду чемодан привязан. Не иначе, местный житель задержался и торопится в Ленинград. Подъезжает он к нам, прыгает на дырявую мостовую. Прыгает он на мостовую и давай бормотать:
- Обстановка тревожная, товарищи. Порядок прежде всего… Шестьдесят рублей квадратный метр… Прежде всего паря-док, товарищи… Так или не так?.. Все ко мне… Кто старший?..
И не поймешь, то ли речь говорит, то ли бранится. А вникать некогда. Немец уже за станцией громыхает.
- В мостовую средства вложены… - шумит велосипедист. - Народные копейки… Так или не так? - Подскакивает ко мне, тычет пальцем. - Я вас спрашиваю!.. Кто ответственный?
Я отмахиваюсь: "Все, мол, ответственные".
Не понравилось ему это.
- Шутить будем после, товарищи!.. Я - Громов!.. Кто тут начальник?!
- Да вам что требуется?
- Я это так не оставлю!.. Тут автобус ходит!.. В воскресенье базар!.. Так или не так?.. Кто разрешил рушить мостовую?..
Смотрю, не с луны ли свалился? Нет, всерьез спрашивает. От чистого сердца. И на лице такая забота, такая ответственная тоска - прямо беда. Объяснил ему потихоньку, что делаем, указал, как на Ленинград ехать, а он обижается.
- Если, говорит, каждый станет разорять коммунальное хозяйство, то мы войну нипочем не выиграем… Так или не так? У вас есть официальное разрешение?
Тут, как нарочно, начал немец по станции из орудий садить. Поджег дом. Всю площадь осветил. Каждую булыжину видно стало. И этого Громова видно. Маленький такой мужичок, белесый, без бровей, все лицо в нервах. Сам в пиджачке, в диагоналевых брюках-полугалифе. И велосипед у него на военный лад перестроен - фонарик с маскировочной щелкой, и рама зеленая.
- Вон оно, говорю, гремит разрешение.
- Шутить будем после, товарищ!.. - шумит Громов. - Официально заявляю!.. Самовольно выводите из строя!.. Так или не так?.. Квадратный метр - шестьдесят рублей!
Немец второй дом зажег. А ему хоть бы что. Достает из сердечного кармашка серую книжечку, документ, тычет то одному, то другому. А солдаты, сами знаете, народ послушный, дисциплинированный. Кое-кто остановился. Перестали работать. Стоят, сомневаются. И, как на грех, командиров нету. Все там, на дотах.
- Да чего вы кричите?.. - уговариваю я Громова. - Не видите - враг идет…
- Когда придет, тогда будем ломать… А пока это наше… Народное имущество… Так или не так? Тут автобус ходит - третий маршрут!
Вот и оказались мы между двух огней: с одного боку немец, с другого боку велосипедист со своим документом. А время, между прочим, идет.
Дай-ка, думаю, я с ним по-иному побеседую. Может, убаюкаю разговором или навлеку, как говорится, огонь на себя, чтобы ребятам не мешал.
- А откуда, спрашиваю, вам, товарищ Громов, известно, что квадратный метр мостовой стоит шестьдесят рублей?
- Как откуда?.. У нас смета!.. Калькуляция!..
- Чего-то больно дорого… Может, там какая ошибочка? - (А сам ковыряю булыгу-то.)
- Какая ошибочка! - Громов даже перепугался. - Как вы говорите!.. Сметы утверждены райдоротделом!.. - и пошел, и пошел.
Я его, как могу, подбадриваю, поскольку бумажный разговор его завлекает, головой киваю. (А булыгу-то выворачиваю.)
- У нас план!.. - кричит Громов. - Так или не так? В перспективе мы будем застилать мостовую асфальтом… А вы ломаете!.. Самовольничаете!.. Куда это годится? Никуда не годится!..
- Ваша, говорю, правда. Придется выправлять разрешение.
Тут он немного поутих.
- Вряд ли вы его в данный момент получите… По такому вопросу надо собирать пленум… А где товарищ Егоров? Товарищ Егоров в ополчении… Так или не так?.. Я тоже сегодня отбываю.
- Ай, говорю, ай-ай. Какая, говорю, беда. И вы уезжаете?
- Отбываю… В распоряжение дорожного отдела…
- Как же теперь быть?.. Ну, ладно. Езжайте, не беспокойтесь. Мы все обратно застелим. Еще глаже будет. Война кончится - и застелим.
Тут он снова взвился.
- Зубоскалить будем потом!.. Прекратить самовольство!.. Буду актировать!.. - и кидается прямо под ломик. Прямо на мостовую ложится. - Я - Громов!.. Так или не так?
А я тоже человек не железный. У меня тоже терпение израсходовалось.
- Хоть вы, говорю, и Громов, а давайте отсюда, пока вас ломом не зацепило. Не дай, говорю, господь, царапну ваши хромовые сапожки, а чинить некому. Учтите.
И легонько отодвинул его плечом. Крик поднялся на всю площадь. Кричит, чуть не в кулачки кидается. А потом сказал: "Это вам даром не пройдет", - и сел писать акт. Сидит, бормочет: "Мы, нижеподписавшиеся… обнаружили замером на месте… самоуправство…" Пишет и, ровно соску сосет, успокаивается. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Катя. Услышала она шум, подходит, смеется:
- Разговорчики!
Громов замолк, рот раскрыл. И правда, чудно. Ночь. Дома пылают. Пушки палят. А тут стоит Катя, чуть не голышом, статная, крепкая, на лифчике комсомольский значок, хоть на памятник ее подымай заместо царицы Катерины.
- Вы кто такая? - спрашивает Громов.
- Ленинградка!
- Где главный?..
- Я главная, - смеется Катя.
- Кто выдумал мостовую ломать?..
- Я выдумала, - а сама все смеется.
И тут, ребята, случилась штука странная и непонятная. Глядел Громов на Катю, глядел, молча глядел, ровно у него язык отнялся, хлопал глазами да вдруг прыгнул на свой велосипед и закрутил ногами. Может, подумал, что ему мерещится и что с ума он сошел, - не знаю. И остались после него только недописанные бумаги, да копирка, да эта вот пустая присказка: "Так или не так?" А больше ничего от него не осталось.