- Ну шо ж тут за земля, э-э? - и он махал рукой. - Вот у нас на Вкраине це земля! Ты возьми хучь самое наипоганейшее зернышко та брось на дорогу, хучь бы в пыль, то колос в руку выдеть по осени! Во це земля!
И Тарасов, да и большинство в батальоне, были северянами, тоже любили свою землю и нашли бы что сказать о ней доброго, но не спорили. Зачем было спором обижать Терещенко? Всем было понятно его чувство тоски по родным местам. Всем было нелегко, но таким, как Терещенко, Горько вдвойне - родные его места были подмяты врагом…
- Как у тебя? - спросил Тарасов Терещенко.
- Шли по твоему следу гости, но мы сказали: наши все дома; они и повернули назад.
Терещенко переходил на своеобразный украинско-русский диалект только тогда, когда для этого была особая душевная обстановка. "Так Вкраиной дуже пахне", - признался он однажды. Обычно же он говорил на чисто русском языке. Поначалу Тарасов только улыбался такому вот, как теперь, бодрому тону и шутливым формам ответов Терещенко, но погодя узнал, что он говорил таким образом тогда, когда особенно пасмурно было на душе, и теперь иначе воспринимал такие речи ротного.
- Кошек от себя гони, - спокойно, с душевной добротой, тихонько сказал в трубку Тарасов.
- Шо, шо? - не понял Терещенко.
- Я говорю, гони тех кошек, что в душу скребутся.
- Не идуть, шоб их… - признался Терещенко.
- Получше тряхнешь - уберутся…
Третья рота была по всем статьям особой в батальоне. Во-первых, штрафники; во-вторых, эта рота по численности была больше остальных трех; в-третьих, на фронт они прибыли совсем недавно и боев больших не нюхивали. Забот с ними хватало - народ со всячинкой. В основном в роте были молодые парни, осужденные до войны за хулиганство на небольшие сроки. Были воришки мелкого пошиба и растратчики не крупной руки. Всякие были. Роту эту принимал в батальон уже Тарасов.
Первое, что у него невольно вырвалось, когда он узнал об этом, было:
- Почему мне? Что я хуже других, что ли? Командир полка недовольно поглядел на него и сказал:
- Вот этого я за тобой не знал. Есть два сорта людей: чистоплюи и чистоплотные, слыхал?
- Да.
- Так вот чистоплюйства я за тобой не замечал и, признаюсь, не терплю его. Чистоплюй, он чистенький оттого, что грязи боится, брезгует ею. Чистенький, пока вокруг него да за ним подчас другие убирают. А ну как одни чистоплюи кругом заведутся, что будет? О грязь им ручки марать неохота, а грязь, она ведь бывает - куда от нее денешься? Ты чего же это к штрафникам так, а? Ведь они отсидят свой срок и, может, с тобой рядом не один жить будет. Между прочим, они сами на фронт пошли - добровольцы. Конечно, не сахар, но на то и мы, чтобы и солдат хороших, и людей из них делать. Понял?
- Так точно, понял, - уже устыдившись своих слов, ответил Тарасов. Слова невольной обиды оттого, что ему дают роту таких людей, вырвались у Тарасова от крепко сидевшего в нем презрения к хулиганам, ворам и прочей подобного сорта публике.
Теперь вот пришлось смотреть на этих людей иначе: Надо было делать из них и солдат, и граждан, как он, Тарасов, понимал это.
Буквально день на третий после прибытия этой роты из батальонного продсклада пропали мясные консервы. Банки от них нашли в расположении третьей роты. Гнев охватил комбата. Каждый кусок хлеба был на счету, и вдруг этот случай.
- Подлецы, подонки! - бушевал он.
Но когда поспало с души, понял, что кричать проку мало. Ротным у штрафников был пожилой старший лейтенант Волков, человек выдержанный, грамотный, коренной ленинградец. Посоветовались, собрали из всех отделений по человеку, и Тарасов сказал:
- Вот что, други, у нас порядок такой: что есть, то вместе, а чего нет- тоже пополам. Кто-то из вашей роты оставил батальон без мяса, это все слышали. Я ваш командир, а не сыщик и искать не стану, но и остальным по вашей милости страдать не позволю. Покроете краденое из своих пайков. Вопросы есть?
Вопросов не было, не нашлось и желавших сказать что-то. Так молча и разошлись. Но через день в батальонную санчасть принесли из роты троих избитых бойцов. Побили их сильно, однако все трое отрицали это. Говорили, что на строительстве дотов придавило бревном, упали неловко. После выздоровления все трое пришли к Тарасову.
- Ну что скажете? - спросил он не очень-то ласково.
- Хотим проситься в другое место.
- Вот как, - насмешливо проговорил Тарасов. - Блудливы, значит, как кошки, а трусливы, как зайцы.
- Товарищ!.. - повысил было голос один, но Тарасов гневно оборвал:
- Молчать! Вы что, забыли, где находитесь? Так я вам это объясню, если надо! И не стройте из себя святош, а из меня дурачка.
Несколько минут он стоял, обуздывая себя, когда же нашел силы говорить дальше, спросил:
- Деревенские?
- А что?
- Надо отвечать, когда вас командир спрашивает, а не чтокать.
- Я деревенский, - ответил один.
- А не слыхивал, на гулянке у вас такое вот не певали: "Не скулите, супостаты, мы на суд не подадим, мы своим судом рассудим, а потом уж поглядим"?
Все трое переглянулись.
- Идите в роту. Раз уж зашиблись на работе и теперь поправились, чего же еще? Да при случае, если, конечно, придется, скажите каждому - мне надо, чтобы все, кто раньше на руку грешил, не только поняли, но и мыслить иначе не могли: что не твое, то чужое, а что общее, то особенно дорого. И неважно, где оно лежит: близко, далеко, у своих, у чужих. Чтобы ни-ни. Руки даны нам работать и винтовку держать, а не человека позорить. Все, идите.
- Спасибо!
- Это еще за что? - удивился Тарасов.
- Да уж то наше дело, за что, спасибо и все.
Тарасов понял, что они просили перевод не оттого, что боялись вернуться в роту, а оттого, что боялись следствия и суда.
Вместе с такими вот делишками были в роте настоящие дела. Однажды противник вдруг атаковал один из взводов роты, оборонявших важную высоту. Штрафники сидели, будто их и нет. И вдруг кинулись в контратаку, да так, что гнали фашистов не только со своей сопки, но и ворвались на занятую врагом сопку. Разметав и перебив всех, кто там был, укрепились на ней, и противник не мог выбить их оттуда. Все это произошло так внезапно, что даже ротный только и мог доложить Тарасову:
- Мои захватили высоту "Круглая".
- Как захватили? - даже не поверил Тарасов.
- Да так вот, захватили и все. Отбивают контратаки противника.
Только прибыв на место, Тарасов узнал, как было дело. Когда докладывал майору, тот, довольный, ответил:
- Вот видишь, а ты говорил! Каковы орлы, а!
Со всех участников этой операции сняли судимость, многих представили к наградам. Для Тарасова же настоящая забота наступила после.
Один из представленных к награде штрафников пришел к нему подтянутый прямо-таки по-парадному и, козырнув с искусством, сделавшим бы честь опытному строевику, попросил разрешения на разговор и сказал:
- Не надо мне орден, товарищ старший лейтенант, мне…
- Как это не надо? - даже голос не повысив и не успев рассердиться от изумления и растерянности, перебил Тарасов, глядя ему прямо в лицо. - Почему не надо?
- Мне, понимаете, лучше бы письмо от вас матери, - без спросу сев против Тарасова и умоляюще глядя на него, заговорил штрафник. - Больно много горя ей от меня было… Понимаете, какое дело. Глядит, бывало, на меня, плачет и говорит: "Господи, за что ты меня наказываешь, за что?.." Ну и все такое прочее… А я, понимаете, только злился на нее. А она всего и скажет в ответ: "Неужели ты не станешь как все-то люди, сынок?" Понимаете, теперь как вспомнишь, - он с горечью покачал головой, - за горло возьмет, так что хошь делай, душит вот слеза и все… Ничего мне не надо, товарищ старший лейтенант, только напишите домой, что я теперь как все…
Слушая эту исповедь, Тарасов не только понимал, но и чувствовал всю горечь раскаяния этого человека. Однако порядок есть порядок, и он сначала спросил:
- А ротный что же, отказал?
- Ну, это мы понимаем, товарищ старший лейтенант, по-за спиной ничего не делается. Да мне и не надо ничего, чтобы как-то там сделать. Я, понимаете, хочу просить, если можно. А у ротного печати нету. А мне, понимаете, надо, чтобы все поверили. А то еще найдется кто, не поверит, скажет ей, что такую бумагу можно написать, он у тебя ловкач, сделает. Чтобы уж было крепко все, понимаете?
Письмо матери, конечно, было написано, в полковом штабе отпечатано на машинке и скреплено печатью полка. На следующий день к Тарасову пришел еще один штрафник из отличившихся в бою. Пришел с той же просьбой, потом еще один…
Штрафники ждали боя как избавления от позора, который висел на них.
- Вроде начинают понимать, что к чему, - сказал Тарасов ротному.
- Поймут. Все поймут. Огонь любую заразу выжгет, - ответил тогда Волков.
Такова была третья рота.
Тарасов напомнил Волкову, чтобы сделано было все для предупреждения возможной контратаки штрафников. Он опасался, что контратака принесет больше беды, чем пользы. Штрафники опрокинут, прогонят противника и, оголив оборону, могут зарваться далеко вперед, оставив открытыми стыки со второй и четвертой ротами. В эти прорехи в нашей обороне может ворваться враг и, выйдя в тыл батальона, наделать такого, что, может, и сил не хватит справиться с этой бедой. Не лихость теперь нужна была, а стойкость и выдержка. Волков понимал это и доложил, что во всех отделениях и взводах идут беседы - людям объясняют, что теперь от них требуется.