4
Последняя воля Андрея Ивановича была такова: дом с усадьбой и все движимое и недвижимое имущество (очевидно, имелись в виду дубовая кровать, комод, изъеденный древоточцем, буфет и допотопный велосипед со спущенными шинами) передать в наследство единственному внуку Артёму Ивановичу Тимашеву, а также двести рублей денег в сберкассе. В завещании было помечено, что эти деньги предназначались на ремонт дома, но внук может распорядиться ими как ему заблагорассудится.
Хотя дом и старый, все хозяйство в полном порядке. Андрей Иванович был хороший хозяин. Все прибрано, на своих местах: инструмент в ящике, грабли, лопаты, садовые принадлежности в сарае, дрова сложены в аккуратную поленницу, яблони в саду побелены, даже в подполе, в яме, лежал проросший семенной картофель. Посадить его этой весной Андрей Иванович не успел.
Дом Абрамова стоял в центре посёлка. Наискосок, через дорогу, танцплощадка и клуб, немного подальше - станция. Чуть в стороне автобусная остановка, за ней железнодорожный магазин, который здесь называли "железка". По одну сторону редкого забора - детский сад, по другую - такой же старый приземистый дом с огромной берёзой под окнами. В доме, разделённом на две половины, жил машинист стеклозаводской электростанции Николай Данилович Кошкин с женой и двумя детьми, в другой половине - тугая на ухо бабка Фрося, мать машиниста.
Встречаясь с Артёмом, Николай Данилович степенно здоровался за руку, спрашивал, как здоровье, нравится ли на родине, поминал добрым словом деда Андрея. Этим летом договорились на пару забор новый ставить, да вот бог иначе распорядился.
Смотрел Кошкин на Артёма испытующе, как бы взвешивая про себя: будет ли этот бородач таким же хорошим соседом, как Андрей Иванович? О заборе он несколько раз заводил разговор, но Артём разговора не поддерживал. О каком заборе может идти речь, когда он ещё не знает, что с домом делать?
Пришла как - то и глухая бабка Фрося. Долго шебаршила щеколдой у калитки, потом, прихрамывая и постукивая палкой, поднялась на крыльцо. Лицо у неё постное, сморщенное, на подбородке курчавятся длинные сивые волосины, а глаза живые, умные.
- Вылитый дедушка Абрамов! - затараторила она с порога. - Вся ваша порода такие здоровые, белолицые… И матушку твою, покойницу, как же… Красавица была. А вот увёл её на чужбину батька твой, а там, говорят, под поезд попала сердешная… Пусть ей на том свете хорошо будет. - Старуха истово перекрестилась. - И деда твоего бог прибрал на восьмом десятке. Прямо на глазах растаял. А уж до чего здоров да крепок был! Жить бы ему до ста лет, а вот мне, старухе, бог смерти не даёт…
Бабка долго шуршала в карманах своей длинной юбки и наконец извлекла два рубля бумажками и полтинник мелочью. Когда считала, деньги приближала к самым глазам и шевелила губами.
- В долг, сынок, брала у Андрей Иваныча… Пенсия - то маленькая, разве проживёшь? А сын, Коленька, какую пятёрку - две сунет, и на том спасибо: у его своя семья. Я, почитай, каждое воскресенье на кладбище ездию, на автобусе. Дочь проведываю и Андрей Иванычу кланяюсь, как же? Гривенник туда - гривенник обратно. Раньше - то пешью ходила, а теперича не могу. Ноженька одна совсем плохая стала… Возьми деньги - то, сынок.
Артём даже руками замахал: не надо никаких денег! Старуха спорить не стала. Спрятала деньги в глубокий карман и ещё долго рассказывала о своём житьё - бытьё, о том, как в прошлом году похоронила дочку, которая скончалась от сахарной болезни… Бабка Фрося не выдержала и всплакнула, а потом, утерев уголки глаз кончиком платка, вдруг, понизив голос, сказала:
- Вот ведь оказия какая! Коленька - то мой, сын, на лектростанции работает, так в стенку какую - то штуку вставил, а она вует, проклятая, и днём и ночью… Пойдём, послушаешь. Христом богом молю, послушай, Артемушка, чевой - то это там вует и вует?
Делать было нечего, и Артём пошёл за старухой, которая бодро засеменила впереди. В небольшой комнате, в переднем углу, тускло серебрились большая с окладом и несколько маленьких икон. У окна - громоздкий стол, покрытый зеленой клеёнкой.
- Вот тут, Артемушка, - ткнула бабка костлявым пальцем в стену, которая перегородила дом пополам. За этой стеной и жил её сын Николай Данилович.
Артём приложился ухом к стене.
- Вует? - с надеждой спросила старуха, заглядывая в глаза.
- Ничего не слышу, - сказал Артём.
- Ты как следоват послушай… В энтом самом месте, уж который день… Вует?
Артём снова послушал: стена молчала, как и положено стене.
- Это у тебя, бабка, в ухе "вует"! - крикнул он.
- Евоная жёнка научила, чтобы Коленька поставил вуяку - то… Страсть как меня не любит. Готова со свету сжить. Коленька - то денег бы и поболе давал, да она, ведьма худущая, препятствует. И эту жужжалку заставила его упрятать в мою стенку.
- Я пойду, бабушка, - сказал Артём.
- Я тебе карточки - то своей Галюшки покажу… - старуха достала из ящика стола пачку глянцевых фотокарточек, перетянутых резинкой. Пока Артём смотрел, она тараторила: - Я уж и председателя Кирилла Евграфовича приводила. Тоже ничего не услыхал. Ну, он - то, понятно, пожилой… Может, и глухой, а ты, Артемушка, должен услыхать. Вует окаянная и вует…
Очутившись на улице, Артём рассмеялся сам над собой: вот дурень! К стенке ухо прикладывал, будто и впрямь там какая - то штука может быть…
Наведался Артём и в поселковый. Председатель Кирилл Евграфович Носков сидел на краю письменного стола и разговаривал по телефону. В руке у него была длинная деревянная линейка, с которой он охотился за большой, синей с зелёным, мухой. Но как ни старался прихлопнуть её, муха благополучно увёртывалась.
Увидев Артёма, Носков кивнул на стул: дескать, садись.
- Пришёл меня за ноги подвешивать? - с улыбкой спросил он, повесив трубку. - В таком случае подожди, вот новый магазин построим - тогда пожалуйста.
- Зачем новый строить? - сказал Артём. - У вас и в старом ничего нет… Бычки в томате да килька в собственном соку…
Носков в последний раз попытался линейкой прихлопнуть хитрую муху и уселся на председательский стул.
- Ты что же думаешь, все время в наших магазинах будет пусто? Будем строить продовольственный магазин по последнему слову техники: с холодильными и морозильными установками. Секция для сыров, для мяса и птицы, для окороков и колбас…
- Не расстраивайте, у меня уже слюнки текут, - сказал Артём.
- Как дышится в родном краю? - перевёл разговор на другое Носков. - Гляжу, все ходишь с громадной черной папкой… Даже башню зарисовал!
- Хорошо здесь.
- Значит, нравится? - оживился Кирилл Евграфович. - Да ты ещё не все у нас видел… Вот погоди, грибы пойдут. Белые, веришь ли, прямо у дороги растут. В ста метрах от посёлка…
- Когда ещё грибы…
- А ты что, уезжать собираешься?
- Вот жду, когда дорогу отремонтируете. Кирилл Евграфович даже сморщился.
- Опять ты про дорогу… Вот она у меня где сидит! Он уже поднял руку, чтобы показать, в каком месте у него сидит эта проклятая дорога, но тут пронзительно зазвонил телефон, и председательская рука изменила свой маршрут, цепко схватив трубку. Глаза у Кирилла Евграфовича стали отсутствующими, а на лице появилось терпеливо - покорное выражение. Артём понял, что звонит районное начальство и разговор будет долгим и неприятным. Он встал и направился к двери.
Артём сидел на обтёсанных сосновых брёвнах (Андрей Иванович ещё давно заготовил их для замены подгнивших венцов), когда пришёл Кошкин. Поздоровался за руку, хотя они сегодня утром уже здоровались, присел рядом. Не спеша достал папиросы, предложил Артёму. У Кошкина правильные черты лица, густые с сединой волосы, вот только зубы подкачали: совсем спереди выкрошились. На руках наколки: якорь, спасательный круг. Видно, Кошкин служил на флоте.
Потолковав о погоде, о международном положении и развалившемся заборе - видно, у Николая Даниловича это больной вопрос, - он спросил:
- Дом - то небось продавать будете?
А это был больной вопрос для Артёма. Он много размышлял, что делать с домом, но так ничего и не придумал. Продавать было жалко. Очень уж Артёму пришлись по душе эти места. За каких - то две недели все здесь стало ему мило и дорого. Ложась с заходом солнца на дубовую кровать - он как - то не думал, что на этой самой кровати совсем недавно умер его дед, - крепко засыпал. А утром, когда солнце заглядывало в окна и скворцы горланили в саду, он вставал, и у него поднималось настроение оттого, что вот сейчас позавтракает, возьмёт альбом и пойдёт через сосновый бор к Светлому ручью. Бродя по лесу, Артём случайно наткнулся на это райское место: величественный сосновый бор неожиданно обрывался, и впереди, в низине, зеленел большой луг, а посреди луга, раздвинув низкие жёлто - красные берега, со звоном прыгал по камням чистый прозрачный ручей. За лугом ажурно кудрявилась берёзовая роща. И ни души. Лишь сороки не спеша пролетали над ручьём да иногда вдали куковала кукушка. В роще должны быть соловьи. Но пока они молчали: наверное, не пришло их время…
Жалко было расставаться с посёлком, Березайкой, сосновым бором, Светлым ручьём. Артём не знал, что делать. И продавать не хотелось, и жить в этой развалюхе нельзя. Потолок прогнулся, того и гляди рухнет. Половицы разошлись, из щелей тянуло сыростью. Большая русская печка растрескалась, сквозь побелку краснели кирпичи. Ночью в сенях под Артёмом одна половица проломилась, и он только чудом не сломал ногу. Если не продавать, то нужно срочно ремонтировать дом.
- Не знаю, что и делать, - вздохнул он.