Он ждал. Ожидание показалось очень долгим.
"Хоть бы кто-нибудь прошел, какой-нибудь колхозник", - подумал следователь. Он был еще очень молод.
Под окном бродили куры, рылись в песке. По стеклу, тревожно бубня, ползал шмель. Следователь чуть приоткрыл окно и выпустил шмеля. И увидел, как к крыльцу идет Филимонов. По тому, как он шел, по его виду, следователь догадался, что все кончилось благополучно.
- Что? - не вытерпев, высунувшись в окно, крикнул следователь.
- Поторопились немного, - сказал Филимонов. - Поспешили, не дождались, когда в настоящий лес въедут. А там нашим хлопцам пришлось бы туго. Я этого и опасался. Ведь теперь им все равно.
- Я переоденусь схожу, - торопливо и тихо сказала Капа, кивнув на дверь задней, темной половины избы.
- Ни в кого не попали? - продолжая смотреть в открытое окно, спросил следователь у Филимонова.
- Обошлось.
- Где ребятишки?
- Я их всех у бригадира оставил. Им здесь делать нечего… Ну, если бы не поторопились, дали отъехать подальше, в болото, так они там всех бы перещелкали. А где эта?.. - спросил Филимонов, войдя в избу и оглядевшись.
- Кто?
Филимонов кивнул на Демида, и следователь понял.
- А-а! Пошла переодеться.
Следователь услышал, как что-то глухо стукнуло в другой половине избы. Он подождал чуть-чуть и постучал в дверь. Но Капа не ответила.
- Разрешите? - вежливо спросил следователь и приоткрыл дверь. Он приоткрыл ее, что-то хотел спросить, наклонился, заглянул в темное помещение и, вскрикнув, отпрянул.
- Что? - вскочил Филимонов.
- По… повесилась!..
14
Наплакавшись в темной избе возле тела дочери, Демид вышел оттуда, покачиваясь, плечи его обвисли, а мокрая борода стала маленькой и узкой.
За Демидом решили следить, не отпускать ни на шаг. Потому договорились, что спать будут по очереди.
- Зря вы так, ребята, не сбегу, - сказал Демид.
- А кто вас знает! Ты теперь, дед, птица важная, можно сказать, главная, за тобой надо смотреть да смотреть, - сказал Филимонов. - Теперь через тебя идет основная ниточка.
- Ничего я не знаю. Она к ним ходила, а я ни разу не был.
- Знаешь! Все вы одним миром мазаны! Ты тоже такой же!
- Нет.
- Такой же!
- Нет. Терпел, а согласен не был.
- Ты и сам, говорят, в молодости руки попачкал.
- Бог мне судья. Иоанн тоже сына своего убил, когда тот против старшинства пошел. Так что я не один.
- Какой такой Иоанн? - удивленно глянул на него следователь.
- Царь Иоанн Грозный. И Петр Великий тоже.
- Так это же… это… цари!
- Не было у нас заведено, чтоб старшему в роду перечили. Исстари так ведется. Мои деды и прадеды, царство им небесное, в леса эти пришли, когда патриарх Никон-богоотступник на старую веру гонение начал. Так и жили. Перед тятей мы, бывало, глазом моргнуть боялись. Слушались во всем. Отец убивал сына-неслуха. Так было. Вон, спроси у Филимонова, он местный, скажет.
- Это ж пережитки феодализма. Это - домостроевщина! - воскликнул следователь.
- Не знаю. А так от прадедов велось.
- Это темный предрассудок! Иван Грозный, это же шестнадцатый или какой там древний век. А сейчас самолеты, электричество, радио. Сейчас все кругом новое, другая жизнь.
- Не нами придумано.
Демид помолился перед образами и ушел на печь, Филимонов, подложив под голову свернутую шинель, пристроился на лавке. Курил и палил цигарку за цигаркой.
Следователю было жарко. Он вышел на крыльцо, сел на ступеньку.
Было сумеречно. Летняя ночь в этот час еще не набирает своей полной темноты, и просматриваются и дома, и дорога, заборы вдоль нее, виден лес. Над лугами чуть просочилась фиолетовая дымка, мягкими округлыми копнами белели на них кроны ракит, а лес был черным и четко выделялся зубчаткой верхушек на фоне неба.
Следователь сидел и смотрел на все это.
Было тихо - первозданная, глубинная тишина. В низинах, в сыром лугу, поскрипывал дергач. Крикнет несколько раз, прислушается - и опять: "ря, ря!" В деревне где-то разговаривали, может быть в доме или во дворе, голоса были глухи и слова неразборчивы. Изредка блеял ягненок. Пахло парным молоком, тонкие ароматы сочили травы, веяло теплом от нагретой дороги. И таким беспредельным, таким трогательно-задумчивым, таким гармоничным был весь этот мир - мир неба и земли!
Следователь сидел, потрясенный всем, что он увидел и что пережил за день, и подумал: "Зачем человеку дается жизнь? Каждый человек своей жизнью доказывает, в принципе, одно и то же, только один использует доказательства от прямого, а другой - от обратного, как говорят, от противного. А теорема одна и та же: для чего надо жить? Надо жить для людей, для добра. Если ты жил правильно, то и люди тебя будут вспоминать добром, а если жил по-иному, то ты тоже доказал теорему, но что о тебе вспомнят! В конце концов все мы умрем, никого не будет, мы - материалисты, знаем это, но как ты прожил, это совсем не безразлично. Ты что-то посеял, и что-то вырастет на том месте, где сеял ты".
Так впервые за все свое существование о жизни и смерти думал следователь. И жизнь представилась ему вдруг заново, другой своей стороной, не просто сочетанием дней и ночей, чередованием ветров, дождей и снегов, а иначе, более существенно и важно.
"А зачем же я живу? - подумал следователь. - Вот я, делаю я самое важное, нужное людям? Может быть, я смог бы делать еще что-нибудь более значительное, более важное? Главное - прожить так, чтобы побольше было добра, чтобы добра увеличивалось, а зла - по-уме пылилось".
Следователь вошел в избу, сел за стол, положил голову на руки. В соседней, задней половине избы, укрытая белой простыней, лежала Капа, в этой половине, за печкой, вздыхал Демид Барканов, на лавке дымил цигаркой милиционер Филимонов.
- Филимонов, скажи, зачем человек живет? - спросил следователь.
Филимонов приподнял голову, подставил под нее кулак согнутой в локте руки, затянулся поглубже, задумался.
- А я так думаю, что он полностью и не исчезает, - сказал Филимонов. - Все же что-то от него остается.
- Как так? - удивился следователь.
- А вот так. Не в физическом смысле, конечно. Вот придумал, скажем, человек колесо. Нет уже этого человека, а колесо осталось. Значит, не пропал совсем человек, раз что-то от него осталось.
- Значит, добро осталось?
- Так вроде бы.
- Но ведь человек и стрелу придумал, и копье?
- А почему-то всегда сначала о хорошем вспоминают.
- Да я все это понимаю. Но ведь есть же в мире еще и зло? Как оценивать свою жизнь?
- Как оценивать, не знаю. А для себя знаю только одно: если соседа ударили по левой щеке, сделай так, чтобы не ударили по правой. Умри, а не дай.
- А если тебе?
- Сосед не даст.
- Лампадку зажечь бы, - сказал из-за печи Демид. - Разрешите?
- Зажги, - ответил Филимонов.
Демид поднялся, нашел спички и, перекрестясь, зажег в переднем углу лампаду. Стали видны темные прокопченные иконы, поблескивали литой медью древние старообрядческие кресты. С икон смотрели темные лики, видел он темные глазницы и большие темные морщины на лбах. Демид стоял перед иконами, молился. Следователь слышал, как он шептал: "Падут возле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя… На аспида и василиска наступишь…"