- Да вон в деревне. Деревня наша рядом. Мимо проходим. Баба у меня там осталась. Жена…
Но парни были еще очень молодыми и не поняли того, что хотел поведать Иван, или не придали значения, ничего не сказали ему в ответ, ни о чем не спросили. А Ивану не терпелось.
- Девки у меня, четверо. Младшая-то совсем еще ребенок. В школу вот должна была пойти.
- А старшей сколько? - поинтересовался Николай.
- Погодки.
- Богаты вы на дочек! А какую больше любите?
- Всех одинаково, - подумав, сказал Иван. - Все хороши, пока спят. Младшую-то вот… Ну та еще, конечно, маленькая…
Днем выходить из леса было опасно. Решили переждать до темноты. Расположились неподалеку от деревни, в которой жил кум Ивана. Сначала Иван собрался сходить к куму, не дожидаясь ночи, но потом передумал: мог заметить кто-нибудь из деревенских. Поэтому же Иван отвел лошадь подальше от того места, где они находились, стреножил и пустил на поляну. Возвращаясь, он пролез через заросли ольхи, спустился к роднику. В ольшанике лежали навалы сухого валежника, из-под него выбивалась крапива, седая от облепившей ее паутины. На паутине чернели мелкие крошки и шелушинки. В щелке между кустов темнела осока, и в ней журчал ручеек. Иван присел на корточки возле воды и долго слушал ее журчание.
"Вот, - подумал Иван, - идут дожди или не идут, а родник все журчит. Сколько силы в земле заложено, сколько накоплено".
Над осокой вились стрекозы. Гонялись одна за другой, сцеплялись, комочком падали вниз и вдруг возле самой воды рассыпались в стороны и садились на травинки возле Ивановых ног. Когда стемнело, Иван оставил ребят в лесу, а сам пошел к куму. Кум, маленький шустрый старикан, очень удивился, увидев Ивана.
- Ты? - воскликнул он. - А нам сказали, ты арестован, в Новоржев увезли.
- Не довезли, - сказал Иван. - Не нужен я им в Новоржеве.
- Ну, ты что? Ведь по делу?
- По делу.
Хоть никого и не было рядом, но Иван склонился к куму и пошептал в ухо.
- Н-да… - Кум помедлил, поскреб затылок.
- Что, боишься? - спросил Иван.
- Да и страшновато, - признался кум.
- Значит, отказываешься?
- Нет, не отказываюсь.
- Так что же, ни да, ни нет?
- Давай пока в лесу спрячем, а еду я буду носить.
- Ладно, пусть будет так, - согласился Иван.
Они прошлись по дальним лесным лугам, присмотрели подходящий стог сена, подрыли, получилось что-то похожее на шалаш. В теплые дни жить можно, а к зиме, может быть, и война кончится.
Пока ходили, рассвело. Взошло солнце. Сначала нежаркое, но уже большое, оно выкатилось из-за леса и стало заметно ползти вверх, постепенно накаляясь. И по его цвету, и по цвету неба, блекло-синему, как бы чуть полинявшему, Иван почувствовал, что будет жаркий, знойный день. Действительно, уже примерно через час высохла роса, застрекотали в траве кузнечики. Иван собрался уже идти за Петром.
И в это время раздалось несколько далеких выстрелов. Стреляли в той стороне, где была деревня Ивана. А затем задымило. Дым стал разрастаться, повалил клубами, и стало ясно, что там, за лесом, пожар.
У Ивана тревожно засосало под ложечкой. Он привстал, замер почти не дыша, вслушивался, смотрел на все разрастающийся кудластый дым. И будто почувствовал Иван недоброе, будто шепнул ему кто.
- Кум, а ведь это ж моя изба горит!
Но кум ничего не ответил.
- Ей-богу, она, а?
Иван все еще ждал, все надеялся, что сейчас начнут его разуверять, отговаривать, и, ожидая этого, в душе прося, оглянулся на кума. Но кум не разуверял Ивана.
И тогда Иван пошел на дым, все шибче, шибче, а потом побежал, повторяя:
- Ей-богу, она… Она…
Он поднялся на пригорок и теперь увидел, что действительно горит его дом. Жженую солому и пепел несло за деревню, сыпало по лугам.
- Она, - сказал Иван и оглянулся на кума. - Моя… Побегу, а?..
- Обожди, - запыхавшись, сказал кум. - Я схожу. Узнаю, кто там стрелял. А потом ты.
Кум ушел, а Иван не мог стоять на одном месте, то пробегал вперед, то возвращался на пригорок.
- А ведь она… Моя изба…
Наконец, не вытерпев, Иван побежал в деревню.
Он пробежал пустым прогоном, сокращая путь, перелез через изгородь, в огороды. Теперь слышно было, как ревет пламя, всплескивая широкими языками, трещит в огне дерево, испуганно-громко кричат бабы. Они бежали с ведрами от пруда и к пруду, растрепанные, краснолицые, а мужики растаскивали изгородь, чтобы огонь по ней не пробрался к другим избам.
Первой, кто увидел Ивана, была соседка-девчушка. Она выскочила из-за калитки, чуть не столкнувшись с Иваном, остановилась, испуганно глянула ему в лицо и, будто сжавшись вся в комок, прикрыла ладонью рот.
- Что?
Девочка смотрела на него, молчала.
- Где мои? Живы? - крикнул Иван.
- Увезли, - прошептала девчушка.
- Куда? - зачем-то спросил Иван, хотя и знал это.
- В Новоржев.
- Всех?
- Всех.
- Ах ты мать честная!
Иван шел, а ему что-то говорили соседи, они куда-то торопились, а он вроде бы и не видел, и не понимал этого.
- Ах ты мать честная! - растерянно повторял Иван.
Он остановился возле избы и смотрел на бьющее из окон пламя. Жаром ему пекло лицо, опалило брови и волосы. Кто-то рядом с Иваном плескал водой в огонь, кто-то багром стаскивал бревна с верхнего венца, а он вроде был тут лишним, в этой толкучке, в этой суматохе. Он единственный здесь ничего не делал.
- Ванюшка, родной мой! Горе-то наше горькое! - обхватив его, закричала, заплакала жена Василия.
- И батьку увезли? - спросил Иван, обняв ее.
- Увезли! Всех увезли. Остались мы с тобой, сиротинушки. Что ж теперь будем делать?
- Ну не плачь, не надо, нянь (он называл ее няней, потому что она присматривала за ним, когда он был еще маленьким). Может быть, еще и ничего, вернутся. Не плачь.
- Ох, чует мое сердце!
- Может, и ничего.
Побыв еще немного, поглядев, Иван повернулся и пошел. Он шел лесом, медленно волоча отяжелевшие ноги, и все повторял тихо: "Ах ты мать честная". Потом Иван сел на пенек в густом осиннике и заплакал. На народе крепился, а теперь не мог удержать слез, обхватил голову:
- Ребята, Наташка!.. И не побыл я с вами, почти не видел, не поговорил как следует… Ведро просила починить, так и не сделал. Наташка, что ж я?.. Как-же я теперь без вас, калеченый, изломанный? Как же теперь? Эх, судьба ты моя, судьба!.. Наташка, девки мои! Девки! И не попрощались! Мать честная!..
Поплакав, Иван вытер рукавом лицо, вздохнул и встал. Через полчаса, спрятав Петра в шалаше, Иван попрощался с кумом и решительно сказал Николаю:
- Идем.
- Куда?
- Идти надо. Нечего нам сидеть, некогда. Дело делать надо. Я не так давно тут в лесу солдат видел…
А вечером, когда присели отдохнуть, Иван прислонился спиной к стволу дерева, прикрыл глаза, и пригрезилось ему… Такой страшный был этот сон…
Будто оторвало Ивану ногу.
"Ничего, выживу, - подумал Иван. - Вторая есть".
И вторую оторвало.
"Руки есть. Можно руками драться".
Но и руки вдруг оторвало.
"Головой буду бодать! - решил Ребров. - Кусать буду, бить!"
Но и голову оторвало…
Иван очнулся, выпрямился и некоторое время недоуменно смотрел по сторонам. Приснится же такое!
"А что, если и в самом деле оторвет? - подумал Иван. - Что тогда делать буду?"
Он поднялся, одернул рубаху и сказал:
- Ничего, что-нибудь придумаю.
ОТ ПРЯМОГО И ОБРАТНОГО
