- Ай, ай, ай! - протянул Ведерников, продолжая с восхищением глядеть на женщину. - Тебя как зовут? Ты откуда тут появилась?
- Лукерья я. Терехина баба. А сам-то откуда взялся?
Женщина смутилась, зарделась вся и в своем смущении стала еще привлекательнее.
- А я Гришка Ведерников, племянник вашего соседа Порфирия Исаева. Еду из Томска к дяде в гости. В Каргасоке еще мне сказали: "В коммуне побывай, посмотри там красавицу Лукерью".
Женщина опустила голову, быстро набросила платок и в одно мгновение переменилась, став старше и суровее.
- Будет болтать-то! - недружелюбно сказала она.
- Истинный Христос! - Ведерников так искренне и горячо перекрестился, что Лукерья посмотрела на него с доверием. - А тебе сколько годов, Луша?
- Двадцать четвертый с Масляной недели пошел.
- Вот тебе и на! Мы с тобой ровесники. А замужем давно?
- Три года мыкаюсь.
- И дети у тебя есть?
- Да ты кто такой, чтобы обо всем меня выспрашивать? - с напускной строгостью спросила Лукерья, поднимая с песка нож.
- Я-то? Парень просто. Холостой, неженатый. Чего же мне не спросить-то? А только раз не хочешь отвечать - не говори.
Ведерников сделал вид, что он чуть-чуть обиделся.
- А тебе кого надо, парень? Ты к кому? - спохватившись, спросила Лукерья.
- Кого мне надо-то? Тебя, Луша. Тебя одну-разъединую…
Красота Лукерьи поразила Ведерникова, и, говоря это, он говорил правду. А Лукерья стояла ошарашенная. Никогда не слышала она таких слов. Да и сама-то никому и никогда их не говорила. На всем белом свете был один человек, которому она могла бы сказать такие слова, но до этого человека было далеко, как до неба.
- Сладкие твои песни, парень, - тяжело вздохнув, сказала Лукерья, - а только ни к чему они: мужняя я жена, отрезанный ломоть. Давай-ка проваливай восвояси.
Но Ведерников даже не шевельнулся. Чем больше он смотрел на Лукерью, тем больше она изумляла его. "Боже мой, какие у нее брови и совершенно алебастровый лоб, точеные ноздри, а губы, какие красивые губы!.." - проносилось у него в голове.
- Давай-ка, парень, проваливай! Мне на ужин рыбу надо почистить. Скоро коммунары с работы придут, - видя, что парень не намерен уходить, сказала Лукерья.
- А я тебе помогу! - Ведерников выхватил из ножен, висевших у него на ремешке, острый охотничий нож и с ловкостью принялся вспарывать крупных, жирных язей.
- Ты смотри-ка, как быстро он ножом орудует! - искоса поглядывая на Ведерникова, с одобрительным смешком сказала Лукерья. Что бы там ни было потом, но сейчас присутствие этого красивого, кудрявого парня, одетого в сатиновую рубашку, широкие брюки с напуском, в добротные сапоги, радовало Лукерью.
"Ах, милая ты моя, пожила бы с мое в одиночестве, побродила бы столько же по Нарымскому краю, не тому бы еще научилась", - с жалостью к самому себе подумал Ведерников и, боясь потерять дорогое время, спросил:
- А где у вас народ-то, Луша?
- Коммуна дома строит, лес под пашню корчует. А кое-кто рыбачить уехал. А тебе… забыла, как зовут-величают тебя, кого надо?
- Гриша я, Лукерья. Гришей меня зови. Спрашиваешь, кого мне надо? Никого не надо… Была бы ты. Руки вот я без привычки надсадил. Смотри, какие волдыри вздулись. Хотел дальше сегодня плыть, да сил нет, весло из пальцев вываливается. Пальцами ведь только и держу.
Ведерников обмыл руки от язевой шелухи и повернул их кверху ладонями.
- Ой, какие волдыри, да еще кровавые! Как же ты так?! Рукавицы бы надел! - осматривая его ладони, выговаривала Лукерья.
- Конечно, надел бы, если б не забыл в Каргасоке на берегу.
- Ну подожди, сейчас я рыбу унесу и гусиным салом мозоли смажу. И тряпочками завяжу. А то как начнут лопаться - не приведи господь, какая боль будет.
- Благодетельница ты, Луша! Спасибо тебе! - тронутый сочувствием Лукерьи, горячо прошептал Ведерников.
Лукерья взяла таз и понесла к столам, неподалеку от которых под дощатым навесом стояла полевая печка-времянка, сбитая из синеватой васюганской глины. Ведерников провожал ее неотрывным взглядом. И все, все в Лукерье: ее быстрая, уверенная походка, плавный размах свободной руки, крепкие, в меру полные ноги, круглая, как бы выточенная спина - вызывало в нем затаенный восторг. "А может быть, потому она кажется мне необыкновенной, что я долго не видел женщин?! - мелькнуло у него в уме, но тут же он опроверг себя: - Нет, нет, она действительно прекрасна…"
Лукерья вернулась быстрее, чем ожидал Ведерников. Она принесла пузырек с желтоватой жидкостью и белые, хорошо отстиранные тряпки.
- Ну, давай руки, парень, - сказала Лукерья, взбалтывая гусиное сало.
- Григорий я, Луша.
- Ну, Григорий так Григорий.
Ведерников вытянул руки, повернул их ладонями вверх. Лукерья вытащила из пузырька глухариное перо, быстро и бережно помазала мозоли гусиным салом.
- Теперь давай завяжу, - отставляя пузырек в сторону, сказала Лукерья и развернула тряпочки. Так же бережно и так же проворно она обмотала тряпкой вначале одну руку, потом вторую, закрепила обмотки тесемками, сказала: - До свадьбы заживет!
Взглянув на нее в упор, Ведерников почувствовал нестерпимое желание обнять ее. Но он сдержал себя, закинул забинтованные руки за спину.
- Отдыхай, парень Григорий, а я пойду дело делать, - бросила Лукерья и торопливо пошла к печке.
Вечерело. Солнце наполовину опустилось за синевший лес, и весь Васюган с крутыми и отлогими берегами покрылся отблесками его. Голубизна высокого неба начала постепенно затухать, зато уходящее солнце запустило оранжевые щупальца в самый зенит, и они теперь дрожали и вспыхивали по всему небосводу.
Ведерников лежал на песке, закинув за голову руки, наблюдал за игрой красок предвечернего часа, думал: "Пока все идет хорошо, даже мозоли мои пригодились. Есть чем оправдать остановку на ночь. Лукерья… Луша… Никогда не думал, что встречу в этой чертовой глухомани такую красавицу".
Говор, крики, обрывки песен, донесшиеся со стороны берега, прервали размышления Ведерникова. Он поднялся, сел на нос своего обласка. С кручи по тропинке цепочкой шли коммунары. У некоторых в руках поблескивали топоры, пилы, лопаты. Среди пожилых мужчин и женщин Ведерников заметил много юных лиц. То и дело тишину Васюгана разрывали всплески дружного смеха, такого беззаботного и озорного, что Ведерников даже позавидовал: "Хорошо им. Они своего достигли".
Лукерья вышла навстречу коммунарам. Они окружили ее, и Ведерников понял, что говорят о нем. Вот толпа раздалась, и Ведерников увидел, как ровным, спокойным шагом к нему направился высокий русоволосый мужик. "Главный коммунист, комиссар Бастрыков", - догадался Ведерников и вдруг почувствовал, что мелкая дрожь пронизывает его от головы до пяток. "Ну-ну, что ты, Григорий, трусишь? С главковерхом встречался, с генералами разговаривал, а тут, подумаешь, перед мужиком робеешь", - мысленно подбодрил себя Ведерников. А мужик все приближался. И хотя на нем не было мундира и эполет, хотя был он внешне такой же, каких тут было много, Ведерников отличил бы Бастрыкова ото всех. Что-то властное было в его костистой, нескладной фигуре, в длинных, крупных руках. Он посмотрел на Ведерникова прищуренными глазами, и тому показалось, что его стеганули чем-то горячим.
- А кто такой будешь, товаришок? - спросил Бастрыков.
Ведерников готовился к этой встрече, тренировал свое воображение, и все-таки в первое мгновение он растерялся. Несколько секунд он не знал, что сказать. И тут вспомнил совет Порфирия Игнатьевича: "Чтоб Бастрыков не лез к тебе в душу со своими расспросами, ты старайся, господин Ведерников, изобразить из себя глупого".
- Кто такой я-то? - входя в роль, переспросил Ведерников. - Порфирия Исаева племянник. К дядюшке плыву. Да вот руки сносились. - И Ведерников показал на свои обмотанные руки. - Ночевать, дяденька, дозволишь?
- Ночуй, - разрешил Бастрыков и кивнул на повязки. - А где тебе бинтовали?
- А вона тетенька ваша сжалилась. Такие набил желваки - страх смотреть.
- А откуда плывешь?
- Из Каргасока…
- Когда же ты из города?
- Да уж давненько. Вначале у тетушки в Иарабели погостевал, а потом к дядюшке отправился.
- Удачливый ты. Вон сколько у тебя родни!
- Да уж что говорить! Знай себе гостюй.
- А при каком деле ты в городе приставлен? - спросил Бастрыков, с внутренней усмешкой подумав: "На таком парне пахать при нужде можно".
- У матушки нашей постоялый двор на Заозерной улице. При нем я.
- О, да ты богатый жених! - засмеялся Бастрыков.
Ведерников поддержал его; изо всех сил стараясь показать, что ему очень весело, он громко захохотал.
Многие из коммунаров подошли к Бастрыкову и Ведерникову, рассматривали незваного гостя, слушали их разговор.
- Как город-то живет? Крестьян много бывает у вас на постоялом дворе? - спросил Бастрыков.
- Зимой бывали. А к весне как обрезало. Матушка хотела уже заведение закрывать.
- На базаре торговлишка есть какая-нибудь?
- Совсем плохо.
Бастрыков громко и протяжно вздохнул. Ведерников не понял, чем вызван этот вздох председателя коммуны, вопросительно посмотрел на него.
- Поразорила война и город и деревню. Много забот у советской власти будет, - высказал свои раздумья Бастрыков.
Ведерников остался к суждениям председателя коммуны равнодушным. Промолчав, сделал при этом простовато-глупый вид.
- А не слышал, товаришок, на Дальнем Востоке побили наши интервентов и белых? - вновь поинтересовался Бастрыков.