Покуда он досасывал вонючую, из эрзац-табака, сигарету, Воронков ополовинил свой котелок, дал разгон хлебушку и тушеночке. Понуждая себя остановиться, соблюсти хоть некое приличие, искоса взглянул на комбата. Невозмутимый, вроде бы сонный, тот и не смотрел на него. Опять куда-то в пространство сказал:
- Рубай, рубай, лейтенант. Меня не жди…
Но Воронков все-таки ждал: пусть и комбат возьмет вилку или ложку, да хоть нож, черт бы меня побрал, как тянет на жратву!
Капитан Колотилин вмял окурок в пепельницу - смятая, покореженная алюминиевая тарелка, - налил в кружку три четверти, неспешно выпил. И после этого подцепил добрый кус свиной тушенки. Тут уж Воронков воскресил свое усердие, аж за ушами трещало.
- Ну так продолжим беседу, - сказал комбат. - Как в ресторане: выпивон, закусон и разговоры. Музыки, увы, нету, поскольку гитлеры перестали обстреливать…
Это была шутка, но сам Колотилин не то что не улыбнулся - бровью не повел. Ну что ж, продолжим. Хотя, собственно, беседы у них как таковой еще и не было: только Воронков доложился, что прибыл, только уселся на нары, только комбат спросил, как он добрался до батальона, - начался огневой налет. Ну, теперь можно побеседовать. Обстоятельно, подробно. Как в ресторане. Хотя, по совести, за свою жизнь Воронков ни разу не был в ресторане. По молодости лет, так сказать, не успел посетить это заповедное заведение. Кончится война - посетит. Ежели останется живым. Это тоже была шутка, уже воронковская, мысленная.
- Значит, ты к нам из резерва фронта?
- Да. После госпиталя кантовался в резерве. С месяц…
- И до госпиталя ротой командовал?
- Ротой.
- А воюешь с какого срока?
- С двадцать второго июня.
- Кадровый, как и я? Кем начинал?
- Бойцом.
- И я был рядовым… А офицерское звание как получил?
- Краткосрочные фронтовые курсы младших лейтенантов…
- Смотри ты! И я их заканчивал… Сержантом небось туда направили?
- Старшим сержантом.
- У меня в точности повторилось… А с какого ты года?
- С двадцать первого.
- Ну, надо же! Ровесники…
Тут из закутка подал голос телефонист:
- Товарищ капитан! Командир хозвзвода сыскался. На проводе…
- Сыскался наконец, чертов интендант, бездельник, раздолбай. - Слова были бранчливыми, но тон - ровный, повседневный. - Сейчас я ему врежу…
И действительно, из связистского закута, в который легко, сноровисто прошел комбат, донесло глухой размеренный басок, коим командира хозяйственного взвода разделывали под орех: распустил подчиненных, повара подворовывают, ездовых гонишь под огонь, сам отсиживаешься в тылу, что, нельзя было послать бричку до обстрела, я тебя вытащу на передок, заплыл там жирком, гляди у меня. Командир хозвзвода, видимо, оправдывался, ибо комбат сказал громче:
- Все, кончай базарить! И заруби на носу, что я говорил… А конское мясо оприходовать и до последнего грамма - на передок. Чтоб досталось каждому солдату… Все!
Пока комбат разговаривал по телефону, у Воронкова снова возникла к нему неприязнь, однако теперь она имела точное обоснование: ровесники-то ровесники, но один - лейтенант, ротный, второй - капитан, командир батальона, у одного - единственная медаль "За боевые заслуги", как у ординарца Хайруллина, у второго - ордена Красного Знамени, Отечественной войны и Красной Звезды плюс медаль "За отвагу". Зависть? Да нет, что-то другое. Что? Скорей какая-то обида. На кого? На что? На свою судьбу, наверное…
Воротился к столу комбат, выпил по третьей - неизменные три четверти. Он нисколько не хмелел, прищуренные, под припухлыми веками глаза были незамутненные, уверенные, холодноватые. Мужской взгляд, правильно. Взгляд фронтовика, офицера, трижды орденоносца, правильно. А вообще-то, видать, воюет он здорово, ежели в таком возрасте уже комбат и ордена по обе стороны груди. Это в нынешние времена важнейшее, чем определяется нужность, ценность и, так сказать, уважаемость человека, - к а к он воюет. Да, да, в годы войны - это решающее, остальное - второстепенно. И, наверное, неплохо, что он, Воронков, попал под начало капитану Колотилину, боевому, бывалому командиру. Значит, все как надо, все путем. И не злись, не дергайся…
- Ну так вот, - сказал комбат. - Я приветствую, что ты прибыл в роту… Только роты самой нету…
- А где она? - спросил Воронков и сразу же понял нелепость своего вопроса, ибо капитан, не меняясь ни выражением лица, ни голосом, тускло ответил:
- После погибельного наступления кто в земле, кто в госпитале… От роты осталось семь человек, во всем батальоне - около сорока…
- Ясно, - промямлил Воронков, едва не поперхнувшись горбушкой.
- Ни замполита, ни адъютанта старшего… Ни парторга, ни комсорга… Я один за всех… И из ротных один ты будешь…
"Комбат да его ординарец и сохранились", - подумал Воронков, некстати подумал - сам понял. И припомнилось: с ним уже так было, прибыл после госпиталя на взвод, а взвода-то и нет, ни одного человека не осталось: война. Пришлось командовать самим собой и дожидаться пополнения. И тут придется дожидаться, когда пришлют с маршевой ротой солдат и сержантов, а возможно, и офицеров - на взводы. Так что все привычно, попал в родную стихию, отлежался в госпитале - вступай во фронтовую колею и старайся не выбиваться из нее…
- Ты сколько раз был ранен? - спросил вдруг Колотилин.
- Трижды.
- А я, представь, ни разу. Хотя бывал в переделках… Везет!
- Везет, - согласился Воронков, поражаясь: неужто за два года не царапнуло, не контузило? Точно, везучий…
Потом комбат расспрашивал, на каких фронтах, в каких армиях воевал Воронков, и сам называл свои фронты, свои армии, - и в этом у них никакого совпадения не было; потом хлебали крепчайший, дегтярной черноты чай из термоса, сдабривая печеньем с маслом из офицерского доппайка, - Воронков и здесь не терялся, уминал. Капитан же хрустел печеньем неохотно, как бы через силу, зато на чаек налегал; на белом лбу выступили капли пота, комбат вытерся своим несвежим носовым платком; а вот подворотничок у него был непорочной, девственной белизны, на загорелой шее это впечатляло; потом Воронков спросил, как же остатки батальона держат оборону на таком растянутом участке, комбат ответил: "Так и держат… Как твоя рота: ночью пятеро дежурят, двое спят, днем - наоборот…" - "А что же немцы? Не лезут?" - "Разведка изредка наведывается. Но в принципе гитлеры обескровлены, как и мы. Не до жиру… Обстрелы - это поставлено… словом, живем мирно. До поры, до времени…" - "Это, конечно, товарищ капитан". - "И позволь поправить: мы не остатки батальона, а третий стрелковый батальон". - "Вас понял…"
Ординарец Хайруллин начал убирать посуду. Воронков опять не к месту подумал, что комбат, ординарец да и командир хозвзвода уцелели в т о м наступлении, и сказал:
- Товарищ капитан, я хотел бы в свою роту…
- Пожалуйста. Хотя я-то предполагал: переночуешь у меня, а завтра утром представлю тебя личному составу…
- Я бы сегодня прошел по обороне. Что и как…
- Ладно. Но это мы проделаем вместе. Я ведь каждую ночь самолично проверяю посты… И в твоей роте, разумеется… Через пяток минут двинемся… Хайруллин, чайку повторить!
2
Первым по траншее шел капитан Колотилин, за ним - Воронков, замыкающий - Хайруллин с автоматом за спиной. ППШ был и на плече комбата. У Воронкова на плече - "сидор", тощий вещмешок, в котором все имущество - смена портянок, ни шинели, ни плащ-палатки, в очередной госпиталь уволокли в одном хэбэ и даже без пилотки, в госпитале, при выписке, от щедрот своих выдали пилотку, ношеную-переношеную, как у старика ездового, безлошадного ныне. Ничего, автомат получит, по вещевому аттестату получит и шинелишку с плащ-палаткой, а по продаттестату будет кормиться вполне законно, не как комбатов гость - как ротный командир. И будет порядок!
Стенки траншеи мазались глиной, жирная грязь на дне чавкала под сапогами, ветер посвистывал над траншеей, и пули, как сквозняки, посвистывали: дежурные пулеметчики с господствующей высоты - комбат обозначил ее 202,5 - уже обстреливали наши позиции, уже в поздней летом вечерней тьме над нейтралкой зависали осветительные ракеты; с нашей стороны покамест ни ракет, ни трассирующих очередей - тут-то и без объяснений комбата понятно: не разгуливаемся, экономим, ближе к полуночи начнем стрелять из ракетниц и из пулеметов. Да и то, по-видимому, не так активно, как немцы: народу маловато, боеприпасов маловато. Пополнение прибудет, боеприпасы подвезут, тогда и врежем противнику!
На повороте, за изгибом траншеи, у виска прошлась очередь, Воронков отшатнулся, однако испуга не испытал. Напротив, испытал некую веселость: миновало, слава богу, во-вторых, слава богу, он будто у себя дома. Привычно. Война. И он при деле, то есть при войне. Нужен. Без него не обойдутся. А сейчас главное - воевать. И хорошо воевать. До полной и окончательной победы…
Он не отставал от капитана Колотилина, шагавшего размашисто, уверенно: конечно, хожено-перехожено, знакомо, ориентируется хоть с закрытыми глазами. А он новенький, да и недолеченная все-таки рана досаждает. Прихрамывал, однако не отставал еще и оттого, что сзади сопел Хайруллин, грозил наступить на пятки.