Что я помню, как катался Килли, показалось Роллеру вполне естественно. Жан-Клода часто показывают по телевидению: он катается на лыжах по элитным курортам всего мира, а потому не видеть его почти невозможно. Именно всеобщее внимание придает ему такую ценность, и каждое появление на экране увеличивает его цену в долларах. Люди узнают Килли, им нравится его имидж: сексапильный сорвиголова несется вниз по склону к подушке голых фанаток. Вот почему "Шевроле" платит ему зарплату много большую, чем у Никсона: чтобы он снова и снова говорил: "На мой взгляд "Камаро" отличная импортная спортивная машина. Знаете, у меня самого такая есть. Я держу ее у себя в гараже в Валь д’Изере [родной город Килли во Французских Альпах]".
Жан-Код закончил Зимние олимпийские игры 1968 года с невероятным результатом, тремя золотыми медалями, а после ушел на покой, распрощавшись с "любительской" карьерой человека-ракеты. Больше выигрывать было нечего: после двух всемирных чемпионатов (эквивалент двух подряд Хайсман Трофи в американском университетском футболе) и беспрецедентных побед на всех трех олимпийских лыжных трассах (эквивалент победе спринтера в забегах на 100, 220 и 440 м) карьера Килли выглядит так, словно ее придумал его пресс-секретарь: череда поразительных личных достижений, высшей точкой которой стал первый тройной триумф в истории лыжного спорта – на глазах у телезрителей по всему миру.
Нервозная скука вынужденной отставки Килли беспокоит, но не удивляет. Его песенка была спета еще^до последнего триумфа на Олимпиаде 68-го. Между тренировками в Гренобле он говорил как персонаж из раннего очерка Хемингуэя, равнодушно пожимал плечами, явно понимая, что не за горами конец того единственного, что он умеет: "Скоро с лыжами для меня будет покончено, – сказал как-то он. – Последние десять лет я готовился к тому, чтобы стать чемпионом мира. Я думал лишь о том, как отточить мой стиль, мой контроль, как стать самым лучшим. В прошлом [67-м] году я стал чемпионом мира. Мне дали маленькую медаль, и два дня после был чистый ад. Я обнаружил, что по-прежнему ем, как все остальные, сплю, как все остальные, – я не стал суперменом, в которого, как я надеялся, превратит меня титул. На два дня откровение меня прибило. Поэтому когда мне говорят, как здорово будет стать олимпийским чемпионом в этом году, то знаю, для меня все повториться снова. Я понимаю, что после слалома в Гренобле лучшее для меня – прекратить".
Для Килли Олимпийские игры стали концом пути. Волна будущего накрыла его через несколько часов после спорной победы над австрийцем Карлом Шранцем в Большом слаломе. Внезапно на него набросился верещащий долларовый рой агентов, дельцов и жадных "личных представителей" всех мастей. Настойчивость Марка Мак-Кормака придала вес его завлекательным обещаниям, дескать, для Килли он может сделать то же, что уже сделал для Арнольда Палмера. Жан-Клод выслушал, пожал плечами и на некоторое время скрылся – в Париж, на Ривьеру, домой в Валь д’Изер, – но спустя насколько недель после попыток увильнуть от неизбежного подписал контракт с Мак-Кормаком. Очевидным в этой сделке было только одно: чертова уйма денег – рано или поздно. Помимо этого Килли понятия не имел, во что ввязывается.
* * *
Теперь, он показывал нам, чему научился. Народ с пресс-завтрака расходился, и Лен Роллер предложил спуститься втроем в столовую. Ж.-К. живо и радостно кивнул, а я улыбнулся спокойной улыбкой человека, которого вот-вот спасут со Съезда бибикалок. Мы неспешно спустились, и Роллер нашел угловой столик, а потом извинился, мол, ему надо позвонить. Официантка принесла меню, но Килли от своего отмахнулся, сказав, что ему только сливовый сок. Мне хотелось "huevos rancheros"* с двойным беконом, но ввиду очевидной болезни Ж.-К. я ограничился грейпфрутом и кофе.
*"яичница по-фермерски" – (исп.).
Килли изучал распечатанный на мимеографе последний пресс-релиз, который за неимением писчей бумаги я взял со стола на пресс-конференции, и сейчас ткнул пальцем в вводный абзац.
– Ну, не замечательно ли? – спросил он.
На использованной стороне импровизированной писчей бумаги значилось: "НОВОСТЬ! От "Шевроле мотор дивижн"! ЧИКАГО. – В этом году "Шевроле" открыл весенний сезон продаж уже первого января, заявил сегодня генеральный директор Джон 3. ДеЛориан. Присутствующим на открытии Чикагского автомобильного шоу журналистам он сказал, что в этом году продажи "Шевроле " взяли резкий старт, побив рекордные цифры 1965 года. "Мы продали триста пятьдесят две тысячи машин в январе и феврале, – продолжил ДеЛориан. – То есть на двадцать два процента больше, чем в прошлом году. Это дает нам двадцать шесть процентов по отрасли в сравнении с двадцатью тремя процентами прошлого года"".
– Ну не замечательно ли? – повторил Килли.
Я поднял взгляд проверить, не улыбается ли он, но лицо у него было смертельно серьезное, а голос – чистая панацея от всех болезней. Я заказал еще кофе, рассеянно кивая на неуклюжие восхваления Килли и проклиная собственную журналистскую жадность, из-за которой так влип: не выспавшийся, голодный, запертый в подвале под видом столовой с французским коммивояжером.
Но я остался играть по правилам, пожевал грейпфрут и вскоре вышел за Роллером на улицу, где нас подобрала большая неприметная машина – "шевроле" скорее всего. Я спросил, куда мы едем, и кто-то ответил:
– Сначала на Чикагский товарный рынок, где е/о снимут для шоу Купа, потом на Автомобильное шоу на скотоводческом рынке.
Слова повисли в воздухе, их смысл до меня никак не доходил… Шоу Купа – уже хреново, я был на нем однажды и устроил гадкую сцену, назвав Эдлая Стивенсона профессиональным лжецом, тогда как все остальные гости пришли рекламировать памятник Стивенсону. Теперь, почти два года спустя, я не видел толку представляться. В этом году Куп не наседал на спортсменов, все больше шутил. Нашего лыжника затмили рекламирующий "линкольн-меркьюри" Барт Старр и Фрэн Таркентон в блейзере "Доджа". Но и без Килли команда "Шевроле" все-таки щегольнула О. Джей Симпсоном, скромно признав, что в свой первый год в профессиональном футболе он, пожалуй, не порвет на части Национальную футбольную лигу. Разговор вышел скучный, щедро пересыпанный рекламными упоминаниями Автомобильного шоу.
Передышка для Килли возникла, когда Куп – с подачи в утренней Tribune – спросил, а что Килли на самом деле думает по поводу "любительского" статуса спортсменов.
– Я не промахнусь, предположив, что вам заплатили, чтобы на Олимпиаде вы катались на лыжах определенной марки?
– Куда махнетесь? – переспросил Килли.
Куп полез в записи за новым вопросом, на лице Килли читалось облегчение.
Ханжество, заложенное в самой концепции "любительского спорта", всегда возмущало Килли, и сейчас, получив иммунитет отличника, он легко признается, что всю затею считает мошенничеством и сумасбродством. На протяжении своей карьеры во французской лыжной сборной его профессией – рекламы ради – указывали: "таможенный чиновник на государственной службе". Никто этому не верил, даже чиновники "Федерасьон Интернасиональ де Ски", административного совета соревнований мирового класа для лыжников-любителей. Сама идея была нелепой. Кто, в конце концов, поверит, что нынешний чемпион мира по горнолыжному спорту – герой и знаменитость, чье появление в любом аэропорте от Парижа до Токио собирает толпы и телекамеры, – во внесезон живет на мизерную зарплату, трудясь на занюханном таможенном складе в Марселе?
Он говорил с явным смирением, словно его несколько смущали собственные привилегии. Потом, когда часа через два наш разговор свернул на современность, на шикарную реальность его реактивной жизни, он вдруг сболтнул:
– Раньше я о таком мог только мечтать. Когда я был молод, у меня вообще ничего не было, я был бедным. А теперь могу получить все, что захочу!
Жан-Клод (как будто без обид и возмущения) понимал, что его отучают от откровенного, без прикрас стиля дней любительского спорта. Однажды в Вейле он слушал, как спортивный комментатор рассказывал, как замечательно он сейчас прошел дистанцию, а потом, вполне сознавая, что говорит как для прямого эфира, Жан-Клод рассмеялся и сказал, что дистанцию прошел из рук вон скверно, полнейший провал, он ошибся, где только мог. Теперь с помощью своих профессиональных советников он научился быть терпеливым и вежливым – особенно в Америке, особенно с прессой. Во Франции он был лучше защищен, его гораздо легче отличала аудитория, знавшая его, еще когда он не был коммивояжером. Он был в Париже, когда в прошлом апреле Эйвери Брандейдж, 82-летний президент Международного олимпийского комитета, потребовал от него и еще нескольких олимпийских чемпионов вернуть медали. Брандейдж, узколобый пурист старой школы, был шокирован, когда газеты раструбили, мол, многие победители (в том числе и Килли) вообще не знают, что значит слово "любитель". По словам Брандейджа, эти вероломные позеры годами получали деньги от "коммерции" – начиная с производителей снаряжения и заканчивая издателями журналов.