(Я на самом деле чувствовал, что должен идти, потому что эта встреча, кажется, не имела цели, а моя голова как будто висела в нескольких метрах надо мной на тонкой ниточке, готовой оборваться. Но маленький человечек, похожий на таких разных животных, сказал: "Пожалуйста, проводите меня до угла, мне не дойти одному".)
Мы стояли на углу, и теперь я мог видеть, что он не был ни под градусом, ни под кайфом, а просто очень болен.
Это наблюдение особо меня не касалось, но, будучи далеко от Юга, я почувствовал, что не могу его оставить.
- Вы плохо выглядите.
- Да, и тут никакие налоги не помогут.
- Налоги на что?
- На все существующее. Давайте зайдем в этот бар на углу, выпьем вина, и если они не вызовут мне такси, я закажу лимузин от Уэбера и Грина.
- Уэбер и Грин - похоже на пару комедиантов.
- Все на свете на что-то похоже, а их машины похожи на катафалки.
* * *
Я привел его в бар на противоположном углу перекрестка, и в тот момент, когда мы вошли, им овладела сумасшедшая веселость.
- Я кричу: еще вина и сумасшедшую музыку!
Бармен посмотрел на него с пренебрежительным узнаванием и не обратил на этот крик ни малейшего внимания, но человечек упал на стул у столика и начал топать под столом ногами.
С кухни вышел кто-то из помощников, в фартуке, сплошь заляпанном кетчупом. Он повел себя по отношению к моему случайному спутнику немного поприветливее, по крайней мере, сказал:
- Бокал или бутылку?
- Бутылку и два бокала!
Затем старик отправился к музыкальному ящику, опустил четвертак и нажал один номер три раза.
Удивительно, но это оказалась Леди Дей, и моя любимая песня в ее исполнении "Violets for your furs".
Он вернулся к столу, и одновременно произошли две вещи рефлекторной природы. Он поцеловал меня в губы, и я заплакал.
Мне показалось, что за этим столиком кафе на Бауэри мне подали сконцентрированными предыдущие вечер и ночь - как бульонный кубик, брошенный в суп.
Бутылка и два бокала были уже на столе, и он касался моего лица бумажной салфеткой.
- Малыш, я вовсе не собирался этого делать, это чисто автоматически.
(Он решил, что я заплакал из-за его листеринового поцелуя, который я едва заметил.)
Он сидел, уйдя в себя, и пил итальянское вино, как будто гасил пожар в желудке - судя по скорости, с которой он себе наливал. Она немножко снизилась, только когда бутылка наполовину опустела. Затем его здоровый глаз снова остановился на мне, но блеска в нем уже не было, он был обращен внутрь.
- Вы встретились с винохлебом.
- Не редкость на Бауэри.
- После первого бокала я не могу отличить марочное вино от того пойла, что подают здесь, и даже красное от белого. Вы знаете, что человека, написавшего "The Shanghai Gesture", тоже оскорбили на Бауэри? То есть он создал роль матушки Годдэм для старой Флоренс Рид, и продюсерам это принесло состояние, но он умер в канаве на Бауэри куда более молодым, чем я. Вы знаете, кто это?
- Нет.
- Такова слава: я тоже не помню его фамилию, только имя - Джон. Как мелодрама, это было не Бог весть что, но в ней была пара прекрасных монологов, и в качестве прощального жеста я бы возобновил спектакль с Флоренс Рид в роли трансвестита.
- В юности, - продолжал он, - я был таким застенчивым, что с трудом говорил, а сейчас стал болтливым стариком, полным баек и анекдотов, которые выливаются из меня, когда вливается вино.
Я наполнил себе бокал, пока еще была возможность, и его единственный здоровый глаз еще глубже повернулся внутрь.
- Боюсь, вы меня больше не слушаете, - грустно заметил он.
- Боюсь, что да. Я вспоминал кое-что.
- Я спрашивал, любите ли вы стихи.
- Почему вы меня спрашивали?
- Потому что по вашему виду можно сказать, что любите.
Я решил использовать отвлекающую тактику.
- И как выглядят люди, любящие стихи?
- Если они любят лирику, у них бывают глаза, как у вас.
- А если они любят эпическую или интеллектуальную поэзию?
- Академическую, вы хотите сказать. Трудный вопрос. Возьмите, например, Уоллеса Стивенса . Он был великим лирическим поэтом, и одновременно служащим страховой компании в Хартфорде, штат Коннектикут.
Мне показалось, что я преуспел в своей тактике, потому что на его лице появился отсутствующий взгляд, но потом я заметил, что он вынимает из внутреннего кармана мятый листок бумаги.
- Иногда я люблю поэзию, не всю, конечно, и при определенных обстоятельствах, но не сейчас. Сейчас я не хочу ни читать, ни слушать ее.
Тут я увидел, что мои подозрения были необоснованными, так как то, что он вынул из кармана, было только салфеткой, чтобы вытереть слезящиеся глаза.
- Я начинал с поэзии, и, думаю, могу снова к ней вернуться. Ее производить дешевле, и, мне кажется, современный уровень гораздо ниже. Конечно, все формы самовыражения служат одной цели.
Я не спросил - какой, но он продолжал, как будто услышал вопрос.
- Вытащить себя из себя.
Затем его взгляд снова уплел внутрь: я почувствовал себя освобожденным - не от себя, а от него. Думаю, он перебирал воспоминания своих шестидесяти с лишком лет, как тасуют колоду карт таро, и, пока я смотрел на него без особого интереса весь этот период самососредоточения, меня занимала мысль об его этническом происхождении. Если он был евреем, то скорее всего - сефардом, из тех, что никогда не странствовали, а оставались в Испании. Или эта мысль пришла мне только сейчас? Но он действительно больше походил на создание, узлы которого были сработаны за границей, а в Штатах была осуществлена только сборка. Может, он был цыганом, и, как будто угадав мои мысли, старик задумчиво откинулся на спинку стула и сказал:
- С тех пор, как я покинул дом в отрочестве, я вел бродячий образ существования, словно искал то жизненно важное, что где-то потерял.
- Вы даете мне интервью? - спросил я его немного резковато.
- Не будьте таким занудой, милый. Вы южанин, как и я, и мы должны быть джентльменами.
- Но не тогда, когда тебя бросает твоя вторая любовь в жизни, юноша, изваянный Праксителем.
- Художником первой и последней демократии в мире. Интересно, он был блондином, как все древние греки по моим сведениям, и какая у него была кожа?
- Что?
- Безупречно чистая, как атлас свадебного платья цвета слоновой кости?
- Вы перегрелись.
- Бывает, тело отдает тепло.
- Особенно при высокой температуре.
- Всех женихов или влюбленных, которые чего-нибудь стоят, всегда немного температурит.
- Недолго. Они остывают.
- Даже солнце остывает.
- Постепенно, а не резко.
Он слегка кивнул, и его взгляд вновь повернулся внутрь.
- Попытка вернуть свои позиции - неумная попытка, потому что сначала оживляет тебя, как укол амфетамина, но потом тебя ждет катастрофа. Иногда так действуют самые простые вещи - буква, опущенная в твоем имени на театральной странице "Таймз". Что-то где-то… Ах, да, я люблю путешествовать. У меня был постоянный спутник одного со мной пола и наклонностей, пока четыре пачки в день и Мемориальный госпиталь не отняли его у меня. Ему вырезали все, кроме гордости. Она оставалась с ним до конца.
- Думаю, мне пора идти.
- Да, он ушел. Величавый и одинокий, как комета во Вселенной.
Он улыбнулся, как будто и сам совершил с ним этот величественный полет.
- Может, вам вызвать такси?
- Да, а сегодня вечером, или каким-то вечером на этой неделе, я читал о звездном феномене под названием квазар и узнал, что это зародыш новой галактики на небе, которая когда-нибудь образуется путем взрыва, и что он, я не очень силен в цитрах, извините, в цифрах, но, кажется, там говорилось, что он находится на расстоянии то ли два миллиона, то ли два миллиарда световых лет от нас и виден лучше всего, и поэтому, наверное, ближе всего к вам и ко мне, сидящим вот тут. Извините. Мои мозги немножко повредились, потому что однажды утром в госпитале Барнса я получил три удара электрошоком, и поэтому ясность ума теперь не столь часто возвращается ко мне.
Мое внимание начало поворачиваться к нему с большим интересом, так как он тоже был в заключении, и я заметил, что мимолетная иллюзия юности появилась на его лице, морщины были заметны по-прежнему, но призрак куда более молодого лица просвечивал сквозь то, во что это лицо превратилось.