В настоящее издание включено две повести П. И. Замойского (1896-1958) "Подпасок" и "Молодость", одни из самых известных произведений автора.
Время, о котором пишет автор - годы НЭПа и коллективизации.
О том, как жили люди в деревнях в это непростое время, о становлении личности героев повествуют повести П.Замойского.
Содержание:
П. Замойский - Повести 1
Подпасок 1
Молодость 58
Примечания 117
П. Замойский
Повести
Подпасок
1
- На сход, дядя Иван! - позвал десятский Филька Шкалик.
- Что там? - спросил отец.
Десятский постучал ногой об ногу, стряхнул снег.
- Пастухов нанимать.
- А–а! - протянул отец. Помедлив, предложил: - Садись, картошки поешь.
Шкалик посмотрел в черепушку.
- У самих мало.
- Петька, - обратился отец ко мне, - пощупай‑ка, не готова ли в голландке?
Я взял кочергу, принялся ворошить золу. Прямо на пол выкатывались картофелины.
- Готовы. Которые с сырцой.
- Горячо сыро не бывает, - заметил отец и указал Шкалику на картошку: - Ешь, грейся.
- Морозно на дворе‑то? - спросила мать.
У десятского на усах оттаивали сосульки.
- Завернуло крепко, тетка Арина. Того гляди, либо нос, либо ухо отхватит.
На улице действительно "завернуло". Холод проникал сквозь непромазанные окна. Стекла были мохнатые. Мороз пробирался в пазы между бревен, пушистым инеем оседал в углах нашей избенки. Когда отворялась дверь, по полу стремительно мчалась густая, холодная волна.
Шкалик ел картошку, грея о нее руки, а мы, ребята, смотрели на него. Мы были рады: как ни бедны вот, а все‑таки пригласили человека и угощаем. Я отбирал для Шкалика самые хорошие картофелины и, подкладывая ему, приговаривал:
- Ешь, дядя Филипп, ешь. Ты на нас не гляди, мы давно наелись.
- Нет, надо идти, - проговорил Шкалик.
Мать принялась советовать:
- Успеешь, время‑то много. А ты клади больше горячего, не замерзнешь.
- Ей–богу, наелся. Большое спасибо.
Филька нахлобучил шапчонку, надел на руки варежки, постучал палкой по валенкам и направился к двери.
- Всех пастухов нанимать? - спросил отец.
- Нет, сперва к коровам.
- Кого наймут, не знай?
- Трое будут торговаться. Приходи, дядя Иван.
- Надо бы, только морозно.
- Магарыч будет.
И десятский подмигнул отцу.
- Надо бы пойти, - уже увереннее проговорил отец.
Шкалик ушел, а мать, помедлив, заворчала на отца:
- Чего сидишь? Сходил бы, поглядел, как скотина‑то на дворе. Объягнится овца, нетколи ягненка морозом прихватит. Убери скотину, подмялки принеси в избу, тогда уж иди.
Убирать скотину вышел и я. В худые сени, как ни затыкали мы дыры соломой, намело ворох снега. Но в сенях все же тише, чем на дворе. Двор у нас без навеса, и две овцы да старая, с шишкой в паху, корова жались в углу. В другом углу стоял сивый, вернее, белый, мерин. Я ему дал прозвище "Князь Серебряный".
- Ты, Петя, брось Князю овсяной соломы! - крикнул отец.
Почуяв, что несут корм, Князь тихо заржал, пере ступая толстыми ногами. Они так у него хрустели, будто кто‑то ломал сухой хворост.
- Ешь, Князь, ешь! - посоветовал я мерину. - Ночь долгая, подтянет тебе живот.
Мерин был все время голоден. Хотя он и хватал солому жадным ртом, но она тут же вываливалась. Мне было жаль беззубого мерина. Раньше мы пускали его в избу, месили ему корм в лохани, обливая месиво горячей водой, и мерин наедался досыта. Сейчас у нас изба так осела, так низка стала дверь, что мерин холкой задевал за верхний брус. Как‑то в последний раз он пролез, но потом из избы его уже не могли вывести. Пришли соседи, смеялись и над нами и над мерином. Кто‑то предложил подрубить мерину ноги, кто‑то посоветовал разобрать стену. Пришлось вышибить верхний брус. С тех пор не пускали Князя в избу.
- Тятька! - крикнул я. - Возьми меня на сход.
- Чего тебе там делать?
- Так.
- Дома сиди. Книжку читай.
Я знал - сколько ни проси отца, не возьмет все равно. А пойти очень хотелось. Дома надоело, книжки все перечитал, к товарищам идти охоты нет. Решил действовать через мать. Войдя раньше отца в избу, таинственно зашептал:
- Знаешь что, мамка! Ты скажи тятьке, чтобы он меня обязательно на сход с собой взял.
- В такую стужу? - уставилась на меня мать.
- Ты тише, ты слушай, - зашептал я, оглядываясь, хотя бояться было некого. - На сходе будет магарыч… А если магарыч - и тятьке поднесут… А если поднесут, он все вино и выглохтит… Выглохтит иль нет? - прямо поставил я вопрос.
- Выглохтит, - согласилась мать.
- Вот, - уперся я в нее хитрым взглядом. - Выглохтит, а тебе ни капельки и не оставит.
- Я ему, дьяволу, не оставлю! - рассердилась мать. - Я ему не оставлю! У меня зубы все время ноют, мне на зубах надо подержать, а он не оставит!
- И не оставит. А я ему не дам выглохтить. Я отниму, чтобы тебе на зубы оставил.
Когда вошел отец, мать строго сказала ему:
- Петьку на сход возьми!
- Чего ему делать?
- Возьми, возьми! - закричала мать. - Раз мальчишка охотится, пущай идет.
- Да он замерзнет! - попытался напугать ее отец.
- Ничего не сделается. Полушубок мой наденет.
Она достала из‑под лавки старую полбутылку, в которой раньше был керосин, ополоснула ее, понюхала и подала отцу.
Тот покачал головой. Он уже знал, что означает эта полбутылка. Когда уходили, мать погрозилась:
- Мотри! - и указала на карман, куда отец сунул посудину.
Переметываясь через сугробы, мы пошли на сход. Я шагал сзади отца и старался попасть ногами в его следы. Идти на въезжую - встречь ветра. Снег бил в лицо. Мороз щипал не только щеки, нос, подбородок, но и губы, и даже брови. Хотя я хоронился за спину отца, холод находил меня и там. Я тер варежками лицо. От отца доносился ко мне запах нюхательного табака, и мне казалось, что впереди везут копну сена.
Вот и "въезжая". В горнице, куда мы вошли, было уже несколько мужиков. Висела лампа "молния", в переднем углу - большой киот. По стенам - картины русско–японской войны. Около часов с большими гирями и длинным медным маятником два больших портрета - царя и царицы. Под ними - генерал Куропаткин.
Помолившись, отец поклонился:
- Здорово живете!
Один за другим входили мужики в кафтанах и полушубках. Скоро заполнилась вся горница.
- Ну, начнем? - крикнул староста.
- Начинай.
Староста - очень низкого роста, с большой, словно нарочно выкрашенной, коричневой бородой, с красивым широким лицом. На груди широкая бляха.
- Можно? - тихо спросил он писаря.
Писарь Ефим, беспробудный пьяница, бас на кли–рссе, всегда читавший апостола, за что и прозвали "Апостол", прогудел:
- Мо–ожно–о.
- Вот, мужики, - начал староста, - пастуха нанять заблаговременно пора.
- Пастуха что–о! - перебили. - О степи скажи.
- Чего о ней?
- Заарендована у барыни аль нет?
- Степь не уйдет. Как раньше снимали, так и нынче снимем. О пастухах речь.
Три пастуха стояли у стола и о чем‑то беседовали, а когда староста объявил: "Сейчас спросим, кто из них возьмется", - они разошлись. Нанимать решили пока только к коровам. К овцам и телятам будут нанимать в другое время. Это делалось из‑за магарыча: чтоб не сразу его выпить.
- Вот, мужики, трое их. Надо спросить - кто дешевле…
- Давайте спросим. Нам троих не надо.
- Ну, пастухи, где вы? - посмотрел староста через головы мужиков. - Говорите миру цену. Микешка, ты как?
Никифор, по прозвищу "Христос", был "природным" пастухом. Пас его дед, пас отец, и сам он, как только выучился ходить, стал пасти. Тридцать пять лет подряд пас он коров, но вот два года как "забаловал": стал просить с мира цену в полтора раза больше, чем в прошлые годы. Худосочное лицо Никифора имело какое‑то сходство с иконописным "ликом" Христа. Чем‑то больной, тихий, с еле слышным голоском, он всю жизнь ходил в лаптях и сам каждое лето столько плел лаптей, что у него можно было купить их сколько угодно. Голоса Никифора не слышно мужикам. За нёго крикнул Лазарь:
- Христос просит полтораста целковых, да по полпуда ржи с череду в "новинки", да хлеб его убрать с поля. Харчи мирские.
- Балует! - прогудели мужики. - Зажирел Христос!
Дождавшись, когда стихнут мужики, староста снова крикнул:
- Кто дешевле?
Из другого угла отозвался Тимофей, прозванный "Вороном". Ладился он каждый год - и все по–пустому. Никогда стадо не пас, да и не собирался пасти, а торговался просто так - цену сбить. Хоть и знали, что Ворон все равно не наймется, спросили:
- А ты сколько?
- Сто целковых. По десять фунтов с череду, на мирских харчах.
- Та–ак! - протянул староста. - Теперь спросим дядю Федора. Дядя Федор, ты тут?
- Куда же я денусь!
- Говори - какая твоя цена?