- Ты не сердись на меня. Я это так, а я люблю тебя. Главное дело - тебе хороших подпасков нанять. Самому бегать за скотиной - лета не те, ноги не выдержат, а вот нанять тебе каких‑нибудь шустрых, обучить их и пущай…
- Знамо, - вмешался и я, подражая Ворону. - Не бойся, найдешь хороших подпасков, дядя Федор, а сам сиди. А подпаски тебя будут слушаться. Будут они тебя слушаться, как отца родного! - крикнул я в самое ухо старику. - Ты не горюй. Ты, дядя Федор, выпил, я ведь тоже выпил. Я вот, дядя Федор, любую корову догоню, жеребенка тоже. Вот. А нынешней весной я училище кончу. Все экзамены сдам. Вот мы какие с тобой, дядя Федор! - болтал я.
Ворон схватил меня за плечо, повернул к себе лицом.
- Тебе сколько годов?
- Мне уже тринадцатый идет.
- Вот тебе один подпасок и есть, - указал он дяде Федору на меня. - Чего зря мальчишке бегать! Жрать‑то дома все равно нечего.
- Правильно! - подхватил кто‑то рядом.
- Верно! - ответили с другой стороны.
И вдруг все принялись расхваливать меня. Говорили, что я и послушный, и шустрый, - словом, самый подходящий человек в подпаски. А Ворон уже кричал старосте:
- Подпаска мы тут нанимаем дяде Федору!
- Кого?
- А вот сынишку Ваньки Наземова. Гляди, какой парень! Зря по улице бегает. Мальчишку пора к делу пристроить.
- Что ж, наймем. Как, дядя Федор?
- Отца надо спросить, - посоветовал кто‑то.
И Ворон заорал:
- Дядя Ива–а-ан!
- Тут их много, Иванов. Какого вам?
- Наземова! Наземова!
- Тебя, дядя Иван, зовут.
Сквозь густую толпу мужиков протолкали моего отца. Вид у него был испуганный. Почему это весь сход вдруг, чего сроду не случалось, обратил на него внимание? Когда он очутился около нас, Ворон, указывая ему на меня, спросил:
- Наймешь своего наследника в подпаски?
Отец робко улыбнулся, поглядел на меня и ответил:
- А что ж?
- Вот и по рукам! - обрадовался Ворон.
Но я испугался и заплетающимся языком крикнул:
- Погодите нанимать! Мамку надо спросить.
- Чего ее спрашивать! Раз отец согласен, мать в стороне.
- Ну, она у нас не такая! - крикнул я. - Она у нас что захочет, то и сделает!
- А ты‑то согласен?
- Мне что! Мне все равно. Делать нам всем нечего. Земли на нас нет. На девять едоков всего полторы души. Все равно по миру придется идти, а это я себе на хлеб заработаю и одежу с обувкой справлю.
- Правильно у мальчишки голова привинчена. Рассуждает, как земский начальник. И нечего мать спрашивать.
- Нет, без мамки нельзя. Если она узнает, мне достанется и тятьке выстилку даст. Она сердитая.
- На сердитых воду возят.
- На нашей мамке не повезешь! Бочку опрокинет.
Боясь, как бы меня в самом деле не наняли без мамки, я толкнул отца и сказал:
- Пойдем домой.
- Пойдем, сынок.
- Ты куда же это? - остановил меня Ворон. - Что же в подпаски?
- Мамка у нас захворала, - соврал я Ворону. - Зубы у нее… - И поскорее стал проталкиваться к двери.
Мы вышли на улицу. Отец - сзади, а я, не разбирая дороги, устремился передом. Ветер бил в спину, поддувал под полушубок и гнал вперед еще быстрее. Отец что‑то кричал мне, а я, не отвечая ему, то вяз в сугробах, то вновь выходил на дорогу и все прибавлял шагу. Мороз был так силен, ветер так лют, что все тепло от выпитой водки быстро испарилось. Я уже бежал. Сквозь снежный ураган мерцали огоньки в избах. Но вот я начал уставать, ноги подкашивались. Вскоре я совсем завяз в сугробе. И тогда закричал отцу:
- Тятька, вытаскивай!
Отец подхватил меня под плечи, вытащил, взял за руку и повел за собой.
В избе горел огонь. Спеша обрадовать мать, я устремился вперед, изо всей силы застучал в дверь, и когда братишка Филька открыл мне, я, вбежав в избу, крикнул:
- Мамка, я не дал тятьке всю выглохтить! Вот это тебе! Пей, мамка!
Она обрадовалась, взяла водку. Потом глянула на меня, вытаращила глаза и, чуть не выронив посуду, закричала.
- Пес ты эдакий, беги в сени, бери снег, оттирай нос! Ведь он у тебя белый.
2
Вечером, когда я сидел за столом и дочитывал книгу, то и дело поглядывая на мать - как бы она эту книгу у меня не вырвала и не выбросила, - к нам в избу вошел дядя Федор. Он поздоровался сначала с матерью, потом с отцом:
- Здорово, сваха Арина. И ты, Ваня, здорово!
- Поди‑ка, - ответил отец. - Проходи, садись. Аль куда ходил?
- К Ермошке заглядывал. Хотел сына его Саньку в подпаски нанять.
- Вышло чего?
- Разь уломаешь.
Дядя Федор прошел к столу, сел рядом со мной и, похлопав меня по спине, взглянул на книгу.
- Какая она у тебя толстая, - заметил он. - Ужель всю прочитал?
- Немножко еще осталось, - смутился я.
- Ну, читай, читай. - Дядя Федор опять похлопал меня по спине.
Мать, стоявшая возле печки, сердито прищурила на меня глаза, крутнула головой, но дяде Федору сказала мягко:
- Балует он у нас. Книгами все балует!
- Это ничего. Пущай. Может, глядишь, и пригодится под старость.
Мать отмахнулась, сморщила и без того морщинистое лицо:
- Где уж пригодится! Не наше дело в книжках торчать. Это - поповым детям аль урядниковым, тем только и делов. У них забот о хлебе нет. Отец набаловал его. Сам‑то мрет на книжках и его приучил.
- Да, Ваня начитанный, - не то завидуя, не, то осуждая, проговорил дядя Федор.
Отец, мельком бросив взгляд на мать, виновато ухмыльнулся.
Мать, больше всего на свете ненавидевшая книги, которые она считала главными виновниками нашей нищеты, продолжала:
- Что толку‑то от этих книг? Вот ежели бы хлеба давали за каждую - это так. Прочитал одну, тебе за нее пуд, прочитал другую - тоже. А то - пес ее знает. Прямо глаза мои не глядели бы.
Отец вынул лубочную табакерку, постукал по дну ногтем большого пальца, открыл и,,улыбаясь, предложил дяде Федору:
- Нюхнем, что ль?
- От нечего делать - давай.
Подошла мать - она тоже нюхала. - и взяла большую щепоть. Все трое со свистом принялись втягивать в себя табак. Дядя Федор начал громко чихать, каждый раз вскрикивая: "Эх, ты!", а отец торопливо повторял за ним: "Дай‑то бог!" После этого они громко смеялись.
Но больше всего смеялись мы, ребятишки, вся наша братва, или, как говорила мать, "содом". Смеялись те, что сидели на кутнике, и те, которые стояли возле печки, и те, что сидели за столом. Смеялись где‑то на печке, за кожухом трубы. Как прорва на всех напала! От такого хохота даже девчонка в зыбце проснулась. Никогда наша старушка изба не оглашалась таким задорисгым смехом. Чаще всего в ее прогнутых стенах слышался плач, визг ребят и ругань отца с матерью.
Когда большие перестали смеяться, Филька, высунувшись из‑за кожуха печи, подражая дяде Федору, начал чихать и вскрикивать: "Эх, ты!", а Васька весело кричал ему: "Дай бог!"
Они озоровали до тех пор, пока мать на них не прикрикнула:
- Будет ералашиться! Девчонка орет! - Обратившись ко мне, кивнула на зыбку: - Брось книжку! Качай девчонку! Погляди, есть у нее соска во рту аль выпала.
Я захлопнул книгу, нехотя подошел к зыбке, сунул девочке соску в рот, потом зацепил ногой веревку и принялся укачивать ребенка.
- Стало быть, к Ермбшке, говоришь, ходил? - снова спросил отец дядю Федора.
- Думал, толк какой получится, а он как заладил свое, так и шабаш. Да и мальчишка‑то у него незавидный. Пузатый какой‑то, сонный, кривоногий. Куда мне его!
Пастух помолчал, посмотрел на мать, обвел нас всех теплым взглядом, потом, обратившись к отцу, громко, словно решившись на что‑то важное, заявил:
- Я к тебе, сват, неспроста. Вот и сама сваха Арина тут. Дело‑то вам подходящее, ребятишек у вас вон сколько. Зачем им попусту бегать? Как ты, сваха Арина? Люди мы как будто немножко свои, обиды друг от дружки никогда не было. Я и говорю: наняли бы вы мальчишку‑то. Глядишь - и в дом прибыток, и прокормится.
Я взглянул на братишек и увидел, как все они, так же как и я, сразу насторожились. Никто из них не знал, на кого намекал дядя Федор, кого наметил себе в подпаски, никто догадаться не мог, кто в это лето должен ходить с кнутом и дубинкой за стадом, кому переносить и дождь, и бурю, и отчаянную жару. Вижу, как завозились мои братья на печке, зашебуршились на кутнике. По лицам их, испуганным и тревожным, заметно было, что решительно никому из них нет охоты быть подпаском. Ведь это ж последнее дело!
- Ну, как ты, сваха Арина?
Мать часто–часто замигала, обвела нас подслеповатыми глазами, а потом, подумав, указала дяде Федору на отца:
- Как сам хочет.
Но отец, бросив на мать удивленный взгляд, запинаясь, пробормотал:
- Я‑то что ж… Я ведь ништо… Ты вот как, мать? Я чего? Мое дело знамо… Куда ни шло, а нынешний год, конечно, хлеба нет, милостынькой не прокормишься.
Он хорошо знал, что мать хотя и сослалась на него, но это еще не значило, будто он в самом деле скажет свое решающее слово. Да если бы и сказал, мать все равно сделала бы по–своему.
- Как сама хочешь… Чтоб после чего не вышло.
И тихо шепнул дяде Федору:
- С ней говори: как скажет, так и будет.
Чуть заметная улыбка мелькнула на лице дяди Федора. Склонив голову набок, он посмотрел в угол, видимо что‑то обдумывая, потом решительно обратился к матери:
- Сваха Арина, все дело за тобой. Ежели ты согласна, начнем о цене.