Маргарет была рада, что мысли матери перешли от факта умолчания ее мужа к тому, что должно было быть так близко ее сердцу. Помимо серьезного и важного беспокойства о природе сомнений отца, было еще одно обстоятельство, которое причиняло Маргарет сильную боль.
- Ты знаешь, мама, у нас здесь очень маленькое общество. Горманы, наши ближайшие соседи (трудно назвать их обществом, если мы едва с ними видимся), занимались торговлей так же, как и многие люди в Милтоне.
- Да, - ответила миссис Хейл почти возмущенно, - но, во всяком случае, эти Горманы делали экипажи для половины дворянских семей в стране и в некотором роде состояли в отношениях с ними. Но эти фабричные люди… ради чего кто-то будет носить хлопок, если может позволить себе лен?
- Ну, мама, я стою за прядильщиков хлопка не больше, чем за других рабочих. Только нам не придется общаться с ними.
- Почему твой отец выбрал Милтон?
- Отчасти, - ответила Маргарет, вздыхая, - потому, что он так отличается от Хелстона, отчасти потому, что мистер Белл говорит, что там есть вакансия частного учителя.
- Частный учитель в Милтоне! Почему он не может поехать в Оксфорд и быть учителем для джентльменов?
- Ты забываешь, мама! Он оставляет Церковь из-за своих убеждений, его сомнения не пойдут ему на пользу в Оксфорде.
Миссис Хейл молчала какое-то время, тихо плача. Наконец она произнесла:
- И мебель. Как, в конце концов, мы справимся с переездом? Я никогда в жизни не переезжала, и у нас только две недели, чтобы подумать об этом!
Маргарет почувствовала невыразимое облегчение, обнаружив, что беспокойство и страдания матери свелись к трудности настолько несущественной, что здесь она могла быть чрезвычайно полезной. Она все распланировала и убедила мать по возможности заняться сборами, чтобы все было готово до того, как они узнают что-то более определенное о намерениях мистера Хейла. На протяжении всего дня Маргарет не оставляла мать одну, всеми силами души стараясь уследить за перепадами ее настроения. Маргарет очень хотелось, чтобы вечером ее отец встретил дома спокойный прием. Она без конца повторяла, что он, должно быть, долго держал это в секрете и испытал немало горя, а ее мать холодно отвечала, что ему следовало рассказать ей все, что, во всяком случае, у него был бы советчик, чтобы дать ему наставление. У Маргарет дрогнуло сердце, когда она услышала шаги отца в холле. Она не решилась выйти встречать его и рассказать, что ей пришлось делать весь день, чтобы смягчить ревнивое раздражение матери. Она услышала, что он медлит, как будто ждет ее или какого-то знака от нее, но не осмелилась пошевелиться. По поджатым губам матери и ее побледневшим щекам Маргарет поняла, что та знает о возвращении мужа. Вскоре он открыл дверь в комнату и встал в проходе, не решаясь войти. Его лицо было пепельно-серым, а взгляд робким и боязливым, почти жалким. Но этот взгляд унылой неуверенности, умственной и телесной вялости тронул сердце миссис Хейл. Она подошла к нему и, рыдая, бросилась на грудь мужа:
- О Ричард, Ричард, ты должен мне рассказать все немедленно!
А Маргарет, вся в слезах, оставила их, побежала наверх и бросилась на кровать, уткнув лицо в подушку, чтобы заглушить истерические рыдания, что вырвались у нее наконец после невыносимо долгого дня, когда она изо всех сил сдерживала себя.
Сколько она так пролежала, Маргарет не могла сказать. Она не слышала шума, хотя служанка приходила убираться в комнате. Напуганная девочка на цыпочках выбралась из комнаты, пошла к миссис Диксон и сказала ей, что мисс Хейл плачет навзрыд и наверняка доведет себя до болезни, если будет продолжать так плакать. Вскоре Маргарет почувствовала, что до нее кто-то дотронулся, и села. Она увидела привычную комнату, фигуру Диксон в тени. Та стояла со свечой в руке чуть позади нее, чтобы не ослепить распухшие от слез глаза мисс Хейл.
- О Диксон! Я и не слышала, как ты вошла в комнату! - прошептала Маргарет. - Уже очень поздно? - спросила она, осторожно поднимаясь с кровати, хоть и не была уверена, что устоит на ногах.
Тем не менее она откинула влажные растрепанные волосы с лица и сделала вид, будто ничего не случилось, она просто спала.
- Я едва ли могу сказать, который час, - ответила Диксон огорченно. - С тех пор как ваша мама поведала мне эту ужасную новость, когда я одевала ее к чаю, я потеряла счет времени. Ума не приложу, что будет со всеми нами. Когда Шарлотта сказала мне, что вы рыдаете, мисс Хейл, я подумала: неудивительно, бедняжка! Хозяину взбрело в голову сделаться отступником - в его-то возрасте, когда, право слово, Церковь пошла ему на пользу и, в конце концов, не сделала ему ничего плохого. У меня есть кузен, мисс, который стал методистским проповедником в пятьдесят лет, а до того он был портным. Но он никогда не мог сшить и пары приличных брюк, хотя и занимался этим ремеслом всю жизнь, поэтому неудивительно. Но хозяин! Как я сказала хозяйке: "Что бы сказал на это бедный сэр Джон? Он не одобрял ваш брак с мистером Хейлом, но, если бы знал заранее, к чему это приведет, он бы гневался еще не так!"
Диксон так привыкла комментировать поступки мистера Хейла своей хозяйке (которая то слушала ее, то нет, когда была не в настроении), что не заметила пылающих глаз Маргарет и ее расширенные ноздри. Слышать, как отца осуждает перед ней ее же служанка!
- Диксон, - сказала она низким голосом, которым всегда говорила, если была взволнована, и в котором словно слышались отголоски дальней грозы. - Диксон! Ты забываешь, кому ты это говоришь. - Она стояла теперь прямо и твердо на ногах, лицом к лицу со служанкой, устремив на нее пристальный проницательный взгляд. - Я дочь мистера Хейла. Иди! Ты допустила ошибку, и такую, что, я уверена, твое доброе сердце заставит тебя сожалеть об этом, когда ты подумаешь.
Диксон нерешительно слонялась по комнате минуту или две. Маргарет повторила:
- Диксон, ты можешь идти. Я хочу, чтобы ты ушла.
Диксон не знала, возмущаться этими решительными словами или плакать, любой исход подошел бы для ее хозяйки, но она сказала себе: "У мисс Маргарет та же манера, что и у старого джентльмена, так же как и у мастера Фредерика. Удивительно, откуда она у них?" И она, которая возмутилась бы такими словами, будь они сказаны тоном менее надменным и решительным, смягчилась и сказала робко и немного обиженно:
- Можно, я расстегну ваше платье и причешу вас, мисс?
- Нет! Не сегодня, спасибо! - И Маргарет выставила ее из комнаты и заперла дверь.
С этого дня Диксон восхищалась Маргарет и во всем ее слушалась. Она говорила, это потому, что та была так похожа на бедного мастера Фредерика. Но, по правде говоря, Диксон, как и многим другим, нравилось, чтобы ею руководила сильная и решительная натура.
Маргарет потребовалась помощь Диксон в деле и ее молчание. Какое-то время служанка считала своей обязанностью выказывать оскорбленное достоинство и разговаривать с молодой госпожой как можно меньше. Поэтому вся ее энергия претворялась в поступки, а не в разговоры. Две недели были слишком коротким сроком, чтобы подготовиться к такому серьезному переезду. Как-то Диксон сказала:
- Любой джентльмен, вернее, любой другой джентльмен… - но, взглянув на сурово сдвинутые брови Маргарет, поспешно закашлялась и кротко приняла мятный леденец, предложенный Маргарет, чтобы прекратить "легкую щекотку в груди, мисс".
Но почти все, кроме мистера Хейла, достаточно понимали в практических делах, чтобы сообразить, что за такой короткий срок будет трудно выбрать дом в Северном Милтоне или еще где-нибудь, куда они смогут перевезти необходимую мебель из Хелстона.
Миссис Хейл, подавленная всеми неприятностями и необходимостью принимать немедленные решения, которые, казалось, обрушились на нее сразу, и в самом деле заболела. Маргарет почувствовала почти облегчение, когда ее мать фактически слегла и предоставила распоряжаться делами ей. Диксон, верная своей обязанности телохранительницы, преданно ухаживала за своей хозяйкой и только изредка выходила из комнаты миссис Хейл, качая головой и бормоча про себя. Маргарет предпочитала этого не слышать. Ей было ясно только одно: необходимо покинуть Хелстон. Преемник мистера Хейла был уже назначен, сразу после решения отца об отставке. Не стоит здесь задерживаться для его же пользы, а также из-за других соображений. Мистер Хейл возвращался домой каждый вечер все более подавленным после неизбежных прощаний с каждым своим прихожанином. Маргарет, не имея достаточного опыта, чтобы справиться со всеми делами, не знала, к кому обратиться за советом. Кухарка и Шарлотта продолжали работать усердно, несмотря на все эти приготовления и сборы. И поскольку пути назад не было, здравый смысл вскоре помог Маргарет понять, что и как нужно сделать и как это сделать лучше. Но куда они поедут? Через неделю отъезд должен состояться. Сразу в Милтон или куда-нибудь еще? Так много приготовлений зависело от этого решения, что Маргарет решилась спросить отца однажды вечером, несмотря на его явную усталость и подавленное настроение. Он ответил:
- Моя дорогая! Я действительно слишком много думал о другом, чтобы решать еще и это. Что говорит твоя мама? Чего она хочет? Бедная Мария!
В ответ он услышал эхо, более громкое, чем его вздох. Диксон только что вошла в комнату с чашкой чая для мисс Хейл и услышала последние слова мистера Хейла. Защищенная его присутствием от укоряющих глаз Маргарет, она осмелилась сказать:
- Моя бедная хозяйка!
- Ты же не думаешь, что ей стало хуже сегодня? - сказал мистер Хейл, торопливо поворачиваясь.
- Не могу сказать, сэр. Это не мне судить. Болезнь, кажется, больше задела душу, чем тело.
Мистер Хейл выглядел еще более подавленным.
- Тебе лучше отнести маме чай, пока он горячий, Диксон, - сказала Маргарет тихим, но властным тоном.