- Нет-нет, мама, это здоровый воздух. Он самый чистый, самый свежий - особенно после дыма Харли-стрит. Но я устала, наверно, пора ложиться.
- Еще не так поздно, только половина десятого. Но тебе лучше лечь, дорогая. Попроси Диксон сварить тебе овсяной каши. Я приду навестить тебя, как только ты ляжешь. Боюсь, что ты простудилась или это плохой воздух от стоячих прудов…
- О мама, - сказала Маргарет, улыбаясь через силу и целуя миссис Хейл. - Я хорошо себя чувствую, не тревожься обо мне, я просто устала.
Маргарет поднялась наверх. Чтобы унять беспокойство матери, ей пришлось съесть тарелку каши. Она обессиленно лежала в кровати, когда миссис Хейл пришла сделать последние распоряжения и поцеловать дочь, прежде чем пойти к себе. Но как только Маргарет услышала, что дверь в комнату матери закрылась, она вскочила с кровати, накинула домашний халат и принялась расхаживать по комнате, пока скрип одной из половиц не напомнил ей, что не следует шуметь. Тогда она устроилась в нише окна. Этим утром, когда она бросила взгляд сквозь стекло, ее сердце танцевало при виде яркого чистого света на башне церкви, что предсказывало хороший и солнечный день. Этим вечером - уже прошло больше шестнадцати часов - она сидела слишком переполненная горем, чтобы плакать, но с тупой холодной болью в сердце, которая, казалось, навсегда лишила ее юной жизнерадостности. Визит мистера Леннокса, его предложение были сном, чем-то далеким и несущественным. Ее отец позволил сомнениям войти в свою душу и стал еретиком, изгоем. Все это превратило ее жизнь в одно огромное горе.
Маргарет всматривалась в темно-серые очертания церковной башни, тонущие в темно-синей вечерней дымке. Она чувствовала, что могла бы так вглядываться вечно, с каждым мгновением видя все дальше, но не получая знамения от Бога. В этот момент ей казалось, что земля безлюдна и пустынна, словно накрыта железным куполом, за пределами которого может царить несказанный покой и слава Всевышнего. Эти бесконечные глубины пространства в их неподвижном спокойствии были более обманчивыми, чем любые материальные границы. Они заглушали вопли земных страдальцев, мешая им подняться в бесконечно великолепный простор и затеряться - затеряться в нем навсегда, прежде чем они достигнут Его престола.
Погруженная в свои мысли, она не услышала, как вошел отец. Лунный свет был достаточно ярким, и мистер Хейл увидел свою дочь в необычном месте и необычной позе. Он подошел к ней и дотронулся до ее плеча, прежде чем она осознала, что он здесь.
- Маргарет, я услышал, что ты не спишь. Я не мог не прийти и не попросить тебя помолиться со мной, попросить Бога, чтобы Он был добр к нам обоим.
Мистер Хейл и Маргарет преклонили колени перед окном, он смотрел вверх, она смиренно склонила голову. Бог был там, рядом с ними, Он слышал произносимые шепотом слова отца. Ее отец мог быть еретиком, но разве не она в своих отчаянных сомнениях не более пяти минут назад показала себя еще большим скептиком? Она не произнесла ни слова, но прокралась к себе в кровать после ухода отца, как ребенок, стыдящийся своей вины. Пускай мир был полон ошеломляющих неожиданностей, она не утратит веры, но будет лишь молить о том, чтобы Бог позволил ей принимать правильные решения в нужный момент. Мистер Леннокс, его визит, его предложение, воспоминания о которых были вытеснены последующими событиями, завладели ее снами в эту ночь. Он залез на дерево невероятной высоты, чтобы достать ветку, на которой висела ее шляпка. Он падал, она пыталась спасти его, но ее удержала чья-то невидимая могучая рука. Он был мертв. И тут же она оказалась в гостиной на Харли-стрит и разговаривала с ним, как в былые времена, осознавая, что она только что видела его мертвым, распростертым на земле.
Несчастная, беспокойная ночь! Скверное преддверие наступающего дня! Вздрогнув, она проснулась, не чувствуя себя отдохнувшей, понимая, что действительность гораздо хуже ее ночных кошмаров. Все опять навалилось на нее: не просто горе, а ужасный разлад. Куда и как далеко забрел ее отец, ведомый сомнениями, которые казались ей искушениями дьявола? Она продолжала вопрошать, но мир не слышал ее.
В такое прекрасное свежее утро миссис Хейл чувствовала себя особенно хорошо и счастливо за завтраком. Она разговаривала, делилась своими планами благотворительности, не обращая внимания на молчание мужа и односложные ответы Маргарет. Прежде чем со стола убрали, мистер Хейл поднялся, оперся одной рукой о стол, как будто поддерживал себя:
- Меня не будет дома до вечера. Я собираюсь в Брайси-Коммон и попрошу фермера Добсона дать мне что-нибудь на обед. Я буду к чаю в семь.
Он даже не взглянул на них, но Маргарет знала, что он имел в виду. К семи она должна все рассказать матери. Мистер Хейл отложил бы этот разговор до половины седьмого, но Маргарет была скроена по-другому. Она не могла весь день носить в душе эту тяжесть, лучше скорее покончить с этим. День слишком короткий, чтобы успокоить мать. Но пока Маргарет стояла у окна, размышляя, как приступить к делу, и ожидая, когда служанка выйдет из комнаты, миссис Хейл поднялась наверх собрать вещи, чтобы идти в школу. Она спустилась уже одетая, более оживленная, чем обычно.
- Мама, прогуляйся со мной по саду этим утром. Хотя бы немного, - попросила Маргарет, обнимая миссис Хейл за талию.
Они вышли через открытое окно. Миссис Хейл что-то говорила, Маргарет не слышала слов матери. Ее взгляд наткнулся на шмеля, влетавшего в цветок колокольчика. Когда этот шмель вылетит обратно со своей ношей, она начнет - это должен быть знак. Знак свыше. Вот и вылетел шмель.
- Мама! Папа собирается уезжать из Хелстона! - выпалила она. - Он собирается покинуть церковь и жить на севере, в Милтоне.
Три самые трудные вещи были сказаны.
- Что заставляет тебя так говорить? - спросила миссис Хейл удивленно и недоверчиво. - Кто тебе рассказал такую чепуху?
- Сам папа, - ответила Маргарет, всей душой желая как-то нежно утешить ее, но не находя слов…
Они оказались возле садовой скамьи. Миссис Хейл села и заплакала.
- Я не понимаю тебя, - сказала она. - Или ты ужасно ошибаешься, или я не вполне понимаю тебя.
- Нет, мама, я не ошибаюсь. Папа написал епископу, сообщив, что у него есть сомнения, что он не может оставаться священником Англиканской церкви, что он должен покинуть Хелстон. Он также посоветовался с мистером Беллом, крестным Фредерика, - ты его знаешь, мама, - и он предложил нам поехать жить в Милтон, на север.
Миссис Хейл не отрываясь смотрела на Маргарет, пока та говорила. Тень на лице дочери сказала ей, что та, по крайней мере, сама верит в то, что говорит.
- Я не думаю, что это правда, - произнесла наконец миссис Хейл. - Он бы рассказал мне, прежде чем решиться на это.
Маргарет стало вдруг совершенно ясно, что матери давно следовало все рассказать. Как бы отец ни страшился ее недовольства и ропота, он допустил ошибку, не рассказав о переменах в своих взглядах, о намерениях изменить жизнь, предоставив жене услышать это из уст дочери. Маргарет села возле матери, склонила ее голову себе на грудь, наклонила собственную, нежно потерлась щекой о щеку.
- Дорогая, любимая мамочка! Мы так боялись причинить тебе боль. Папа так переживал, ты же знаешь, боялся, что у тебя недостаточно сил, а ведь предстояло пройти через такие ужасные испытания.
- Когда он рассказал тебе, Маргарет?
- Вчера, только вчера, - ответила Маргарет, почувствовав ревнивую обиду в голосе матери, и попыталась пробудить в ее душе сочувствие к тому, что пережил отец. - Бедный папа!
Миссис Хейл подняла голову.
- Что он имел в виду под сомнениями? - спросила она. - Конечно, он не стал диссидентом, не усомнился в Церкви.
Маргарет покачала головой, и слезы появились в ее глазах, поскольку миссис Хейл затронула оголенные нервы ее собственного горя.
- Разве епископ не может призвать его к порядку? - спросила миссис Хейл нетерпеливо.
- Боюсь, что нет, - ответила Маргарет. - Но я не спрашивала. Я бы не вынесла того, что могла услышать в ответ. Во всяком случае, все уже решено. Он собирается покинуть Хелстон через две недели. Я не уверена, говорил ли он, что послал прошение об отставке.
- Через две недели! - воскликнула миссис Хейл. - Я думаю, это очень странно, неправильно. Я бы назвала это жестокостью, - сказала она, начиная находить облегчение в слезах. - У него есть сомнения, ты говоришь, и он бросает свой приход, не посоветовавшись со мной. Смею сказать, если бы он мне рассказал о своих сомнениях сначала, я бы могла пресечь их в корне.
Маргарет чувствовала, что отец совершил ошибку, но она не могла слышать, как мать обвиняет его. Она знала, что его молчание вызвано лишь любовью к жене и оно, может быть, трусливое, но не бесчувственное.
- Я почти надеялась, что ты была бы рада уехать из Хелстона, мама, - сказала она, помолчав. - Ты никогда не чувствовала себя хорошо здесь, на этом воздухе, ты же знаешь.
- Не можешь же ты думать, что задымленный воздух промышленного города будет лучше местного воздуха, чистого и приятного, даже если он слишком влажный и расслабляющий. Подумать только, жить среди фабрик и рабочих! Хотя, конечно, если твой отец оставляет Церковь, нас нигде не примут в обществе. Это будет таким позором для нас! Бедный дорогой сэр Джон! Хорошо, что он не дожил и не видит, до чего дошел твой отец. Каждый день после ужина, когда я была маленькой девочкой и жила с твоей тетей Шоу в Бересфорд-Корте, сэр Джон обыкновенно произносил первый тост: "За Церковь и короля, и долой "охвостье"!"