"Самая трудная форма после стихотворения", как назвал новеллу Уильям Фолкнер, привлекала выдающегося американского писателя с первых шагов в литературе. Свой первый цикл рассказов и очерков он опубликовал в 1925 г., и его имя сразу привлекло внимание читающей публики. Богатую пищу для своих произведений автор находил в повседневной жизни. Для его творчества характерно изображение гротескного, алогичного, парадоксального - всех тех причудливых переплетений с виду разнородных и даже несовместимых начал, сама нерасторжимость которых предстает характернейшей чертой американской действительности и духовного склада "маленьких людей" Америки.
Перевод книги выполнен с издания, вышедшего при жизни Фолкнера в 1950 г.
Содержание:
Из сборника "Страна" 1
Из сборника "Городок" 9
Из сборника "Пустыня" 31
Из сборника "Нейтральная полоса" 39
Из сборника "По ту сторону" 70
Уильям Фолкнер
Собрание рассказов
Из сборника "Страна"
ДРАНКА ДЛЯ ГОСПОДА
Папа поднялся за час до рассвета, поймал мула и поехал к Килигрю одалживать тесло и колотушку. Мог обернуться минут за сорок. Но солнце встало, я успел подоить, накормить корову, сам уже сел завтракать, и только тогда он вернулся - и мул под ним был не то что в мыле, а чуть не падал.
- Лис травит, - сказал он. - Лис травит. На восьмом десятке, одной ногой в могиле по колено, другой по щиколотку, и всю ночь торчит на горе, говорит, что слушает гон, а сам его не услышит, покуда они не влезут к нему на пень и не гавкнут прямо в слуховую трубку. Тащи завтрак, - сказал маме. - Уитфилд уже циркулем стоит над этим бревном, с часами в руке.
И он стоял. Когда мы проехали мимо церкви, там был не только школьный автобус Солона Куика, но и старая кобыла преподобного Уитфилда. Мы привязали мула к дереву, повесили котелок с обедом на сук, папа взял тесло и колотушку Килигрю и клинья, я - топор, и пошли к бревну, где Солон и Гомер Букрайт со своими теслами, колотушками, топорами и клиньями сидели на двух чурбаках, поставленных на попа, - а Уитфилд стоял в точности, как говорил папа, - в крахмальной рубашке, в черных брюках, в шляпе и гластуке - и держал в руке часы. Они были золотые и на утреннем солнце казались не меньше тыквы.
- Опоздали, - он сказал.
И папа снова стал объяснять, что старик Килигрю всю ночь травил лис, а в доме не у кого было попросить колотушку, кроме миссис Килигрю и кухарки. Кухарке, понятно, зачем раздавать хозяйский инструмент, а старуха Килигрю еще хуже оглохла, чем старик. Прибеги, скажи: "У вас дом горит", а она так и будет качаться в качалке и крикнет: "По-моему, да", - если только не заорет кухарке, чтоб спустила собак, едва ты рот раскроешь.
- Вчера могли сходить за колотушкой, - сказал Уитфилд. - Вы еще месяц назад обещали этот единственный день из целого лета на то, чтобы перекрыть храм Господен.
- На два часа всего опоздали, - сказал папа. - Думаю, Господь нам простит. Он ведь временем не интересуется. Он спасением интересуется.
Уитфилд не дал ему договорить. Он будто вырос даже и как загрохочет - ну прямо туча грозовая:
- Он ни тем ни другим не интересуется! Зачем Ему интересоваться, когда и то и Другое - в Его руках? И зачем Ему беспокоиться о каких-то несчастных бестолковых душах, которые даже инструмент не могут во-время одолжить, чтобы сменить дранку на Его храме, - тоже не понимаю. Может быть, потому, что Он их создал. Может, Он просто сказал себе:: "Я создал их, сам не знаю зачем. Но коли создал - засучу-ка, ей богу, рукава и втащу их в рай, хотят они или нет!"
Но это уже получалось ни к селу, ни к городу, думаю, он сам понял - понял, что покуда он здесь, вообще ничего не будет. Поэтому он спрятал часы в карман, поманил Солона с Гомером, мы все сняли шляпы, кроме него, а он поднял лицо к солнцу, зажмурил глаза и брови его стали похожи на большую серую гусеницу на краю скалы.
- Господи, - сказал он, - сделай, чтоб дранка была прямой и хорошей и ложилась ровно, и пусть колется полегче, потому что она для Тебя, - и, открыв глаза, опять посмотрел на нас, особенно на папу, а потом пошел, отвязал кобылу, влез на нее, медленно, тяжело, по-стариковски, и уехал.
Папа опустил на землю тесло с колотушкой, разложил на земле рядком три клина и взял топор.
- Ну, друзья, - сказал он, - начнем. Мы и так опоздали.
- Мы с Гомером - нет, - сказал Солон. - Мы были здесь. - На этот раз они с Гомером не сели на чурбаки. Они сели на корточки. Тут я заметил, что Гомер строгает палочку. Раньше не замечал. - Считай, два часа с хвостиком, - сказал Солон. - Так примерно.
Папа еще стоял нагнувшись, с топором в руке.
- Скорее все-таки час, - поправил он. - Но, скажем, два, чтоб не спорить. - Дальше что?
- О чем не спорить? - сказал Гомер.
- Ну ладно, - сказал папа. - Два часа. Дальше что?
- Что составляет три человеко-часа в час, помножить на два часа, - сазал Солон. - Итого шесть человеко-часов.
Когда АОР ( Администрация общественных работ) появилась в округе Йокнапатофа и стала предлагать работу, харч и матрасы, Солон съездил в Джефферсон и нанялся. Каждое утро на своем школьном автобусе он ехал за двадцать две мили в город, а ночью возвращался обратно. Он занимался этим почти неделю, прежде чем выяснил, что не только ферму свою должен переписать на другое имя, но и этим школьным автобусом, который он сам сделал из грузовика, не может владеть и пользоваться. В ту ночь он вернулся и больше уже не ездил, и АОР при нем лучше было не вспоминать - если, конечно, вы не любитель подраться; однако при случае он не прочь был взять и разложить что-нибудь на человеко-часы, как сейчас. - Недостача - шесть человеко-часов.
- Четыре из них вы с Гомером могли бы уже отработать, пока сидели, меня дожидаясь, - сказал папа.
- С какой стати? - сказал Солон. - Мы обещали Уитфилду два человеко-дня из трех, по двенадцать человеко-часов каждый, на заготовку дранки для церковной кровли. Мы тут с восхода дожидались третью рабочую единицу, чтобы начать. Ты, видать, отстал от современных взглядов на работу, которые в последние годы затопляют и оздоровляют страну.
- Каких современных взглядов? - спросил папа. - Я думал, бывает только один взгляд: пока работа не сделана, она не сделана, а когда она сделана - она сделана.
Гомер снял с палочки длинную ровную стружку. Нож у него был, как бритва.
Солон вытащил табакерку, вытряхнул в крышку табаку, ссыпал с крышки на губу и протянул табакерку Гомеру; но Гомер помотал головой, и Солон, закрыв табакерку, положил ее в карман.
- Так, - сказал папа, - значит, за то, что мне два часа пришлось ждать, пока вернется с охоты семидесятилетний старик, которому столько же делов в лесу, сколько в ночном ресторане с музыкой, мы втроем должны идти сюда завтра и отрабатывать эти лишние два часа, что вы с Гомером…
- Я не должен, - перебил Солон. - За Гомера не скажу. Я лично обещал Уитфилду один день. Я пришел к началу, когда солнце встало. Когда солнце сядет, я буду считать, что кончил.
- Ясно, - сказал папа. - Ясно. Это я, значит, должен прийти. Один. Должен поломать себе утро, чтобы отработать те два часа, что вы с Гомером отдыхали. Два часа отработать завтра, за те два часа, которые вы не работали сегодня.
- Утром тут не отделаешься, - сказал Солон. - Тут, считай, весь день насмарку. Недостача - шесть человеко-часов. Положим, ты сможешь работать вдвое быстрее нас с Гомером вместе взятых и тогда уложишься в четыре часа; но чтобы ты работал втрое быстрее и уложился в два часа - это я сомневаюсь.
Папа уже стоял прямо. И тяжело дышал. Нам всем было слышно.
- Так, - сказал он. - Так. - Он занес топор, вогнал его в чурбак, перевернул и снова замахнулся, чтобы ударить обухом. - Так, значит, я оштрафован на полрабочего дня - я должен забросить все дела, которые накопились дома, и проработать тут втрое дольше, чем вы не работали - и все потому, что я простой работящий фермер, который бьется из последних сил, а не миллионер-колотушковладелец, шут бы их взял, по фамилии Куик или Букрайт.
И они принялись за работу - колоть чурбаки и щепать из выколков дранку для Талла, Сноупса и других, которые обещали, что завтра снимут с церкви старую дранку и начнут набивать новую. Они сидели кружком на земле, поставив выколки между ног, и у Солона с Гомером работа шла ровно, легко, без натуги, как часы тикают, а папа садил так, словно каждым ударом убивал мокассиновую змею. Если бы быстроты в его ударах было хоть вполовину столько, сколько силы, он нащепал бы дранки не меньше Солона с Гомером вместе взятых: он заносил колотушку над головой и, продержав там порой чуть ли не минуту, обрушивал на обух тесла так, что не только дранка улетала прочь, но и тесло втыкалось в землю по проух, а он сидел и выдергивал его, медленно, упрямо, с силой, словно только и дожидался, чтобы оно попробовало зацепиться за камень или корень.
- Эй-эй, - сказал Солон. - Пожалей себя, а то эти лишние шесть человеко-часов у тебя завтра уйдут на отдых.
Папа даже головы не поднял.
- Не лезь под руку, - он сказал. И хорошо, что Солон послушался.
Не убери он этого ведерка с водой, папа так бы и разнес его вместе с выколком, а дранка просвистела мимо ноги Солона, как коса.
- Знаешь, что тебе нужно? - сказал Солон. - Нанять кого-нибудь вместо себя на эти шесть человеко-часов сверхурочных.