Розалинда держала дверь открытой, а когда он вошел, затворила и прислонилась к ней спиной. Они обнялись, закрыв глаза. Взяв за руку, Бенет подвел девушку к окну, и, усевшись на стоявшую там длинную кушетку с подушками, они стали смотреть вниз на небольшую, но шумную, сверкавшую на солнце улочку и маячивший вдали изящный силуэт католического собора. Потом они сидели, повернувшись друг к другу. У Розалинды было мокрое от слез лицо и красные глаза. Внезапно, чуть не прослезившись, Бенет сказал осипшим, сдавленным голосом:
- О, Розалинда, дорогая, не горюй так! С Мэриан все в порядке, ей ничто не грозит, я уверен в этом. - Он откашлялся и продолжил: - Скоро она к нам, к тебе вернется, очень скоро. Она все сделала правильно, поступила честно и справедливо, и этот поступок потребовал от нее большого мужества…
- Вы имеете в виду то, что она послала эту записку?
- Даже более отважный человек счел бы, что уже поздно, испытал бы непреодолимую неловкость, подумал бы: "Да, я этого не хочу, знаю, что буду горько жалеть об этом, но дело зашло так далеко, что придется смириться. Однако нет сомнений, потом я буду жестоко сокрушаться, что не хватило характера сказать "нет", пусть и в самую последнюю минуту…"
Розалинда, приоткрыв рот, смотрела на Бенета.
- Вы так думаете? Но почему она не сделала этого раньше? У нее ведь было достаточно времени… Конечно, ей было неловко, вы все так на нее давили…
- Мы на нее не давили… - "Мы давили на нее, - мысленно признался себе Бенет, - мы постоянно твердили, как она будет счастлива, как оба они будут счастливы, какая они идеальная пара…" - Мы стали торопить ее, только когда она сама приняла решение, когда поняла, что такова реальность. Но на самом деле она не хотела выходить замуж за Эдварда, она желала оставаться свободной и не взваливать на себя подобную ответственность…
- Вы имеете в виду дом?..
- Ну да, да и самого Эдварда… Всю жизнь быть привязанной к нему… В конце концов, брак - это…
- Сам Эдвард? Может, она что-нибудь о нем узнала?
- Что ты имеешь в виду? Что-то порочащее или…
- Или ужасное. Ох, как все это тяжело…
"Я только делаю хуже, - подумал Бенет, - я на неверном пути. Вот Тим знал бы, что делать".
- Дорогая Розалинда, не плачь, - сказал он, - Скоро мы увидим, что лучше для них обоих. Я просто хотел сказать, что брак - это огромная ответственность и каждый обязан хорошенько подумать, прежде чем вступить в него, даже если кажется, будто уже поздно…
- А вы тоже допускаете, будто они могут скоро помириться и тайно заключить где-нибудь брак, без всех этих шаферов и подружек невесты, а потом сюрпризом свалиться нам на голову?
- Это тоже, разумеется, не исключено, - ответил Бенет. Наряду с другими возможностями он действительно допускал и эту. - Мы должны лишь спокойно ждать. Мэриан вернется. Вероятно, она подаст нам какой-то знак через день-другой…
- Если жива… Может, ее уже нет в живых… Я вижу ее… мертвой…
- Розалинда, прекрати! Ты должна быть храброй и спокойно ждать. Я чувствую, скоро мы получим добрые вести, возможно, даже через несколько часов, и ты сразу же о них узнаешь…
- Это не могут быть хорошие вести ни для нее, ни для меня…
- Розалинда, прошу тебя…
- Ладно, ладно, простите, дорогой Бенет… Я так рада, что вы пришли ко мне… А я наговорила вам столько глупостей.
- Милое, милое дитя, не плачь, я люблю тебя, мы все тебя любим… У тебя впереди вся жизнь, и что бы ни случилось… Но с Мэриан тоже все будет хорошо…
- Вы такой добрый, только… Кажется, мне нужно прилечь…
- Да, да, приляг, а я пойду… Только, прошу тебя, непременно приходи сегодня вечером ко мне на ужин, хорошо? Оуэн и Милдред тоже будут…
- А Эдвард?
- Не знаю, я не смог с ним связаться, видно, он вернулся в Хэттинг. Но ты в любом случае приходи…
Они встали. Бенет поцеловал Розалинду в горячую щеку. Она была выше Мэриан ростом, почти такая же, как Бенет.
По дороге к вокзалу Виктория Бенет снова занялся самобичеванием. Совершенно очевидно, что он должен был заметить это еще там, в галерее. Бедняжка Розалинда влюблена в Эдварда. Этого только не хватало! Он намеревался отправиться домой, но теперь решил предпринять еще одну вылазку. Взяв такси до Ноттинг-Хилла, Бенет расплатился с водителем, не доезжая до дома Эдварда, и медленно прошел вперед.
Его внимание привлекла лестница, прислоненная к фасаду дома. Осмотрев, он обогнул ее и поднялся по ступенькам к парадной двери. Там позвонил в звонок, подождал, позвонил еще раз, покричал в щель почтового ящика, потом отступил. Попасть в сад было невозможно. Бенет ощутил почти неодолимое желание взобраться по лестнице и заглянуть в окно. Что он ожидал там увидеть? Мертвого Эдварда, распластанного на полу? Бенет поспешил уйти.
Теперь ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он снова взял такси, велел ехать на Бромптон-роуд и там, в маленьком ресторанчике, заказал себе обед, однако выяснилось, что он почти не может есть. Только чтобы куда-нибудь идти, он отправился в "Хэрродз" и стал перебирать там какие-то дорогие галстуки, необъяснимым образом ассоциировавшиеся у него с Эдвардом, которого он ожидал здесь увидеть. Бенет снова начинал ощущать потерю индивидуальности. После смерти Тима это с ним частенько случалось.
Выйдя из универмага, он перешел улицу и побрел в парк, где, дойдя до скульптуры Питера Пэна, стал наблюдать, как люди бросают хлеб возбужденно толкающимся лебедям, уткам, гусям, лысухам, чайкам. Другие птицы - цапли и даже большие бакланы - вели себя осторожнее. Эта картинка, а также вид Питера Пэна заставили Бенета наконец поспешить домой.
Там он сразу позвонил Элизабет Локсон, которая сказала, что очень хотела бы прийти к нему на ужин, но сегодняшний вечер у нее занят. Потом Бенет набрал номер Присциллы Конти, автоответчик которой сообщил, что она снова уехала в Италию. У Туана телефон не отвечал, Александра не было дома. Бенет позвонил в офис Чарлзу Мокстону, который с сожалением сообщил, что они с Дженни сегодня идут в оперу. Телефон Мэриан, разумеется, молчал. Измотанный Бенет на минутку прилег на кровать поверх покрывала и тут же заснул. Ему приснилось, что Пенндин горит.
За ужином, разумеется, говорили о Мэриан, но в какой-то момент по молчаливому согласию оставили эту тему и оживленно заспорили о Соне из "Войны и мира". Оуэн - серьезно или в шутку, понять было трудно - утверждал, что Толстой изображает ее не иначе как дурочкой, живущей по чужой подсказке, Николенька видит ее насквозь и вскоре бросает, а Наташа под конец совершенно справедливо называет глупой кошкой, униженно пресмыкающейся перед семьей .
Милдред подобная интерпретация возмутила, она бросилась страстно защищать Соню как бедную, но храбрую, благоразумную и бескорыстную девушку, подло обманутую болваном Николенькой и абсолютно не понятую недалекой, злой и неблагодарной Наташей, которую Толстой в финале романа называет-таки - и совершенно правильно! - глупой.
В конце концов, горячилась Милдред, это преданная и любящая Соня спасла вероломную Наташу от полной катастрофы, предотвратив ее побег с мерзким Курагиным. Так что, закончила она, Соня, усталая и никем не замечаемая, разливающая чай, словно какая-нибудь служанка, - это образ молчаливой и самоотверженной добродетели!
Появившийся к этому времени Туан встал на сторону Милдред. Бенет упорно отстаивал ту точку зрения, что Толстой, который в конце благородно отождествлял себя с Пьером, выказывал презрение и к обеим девушкам, и к Николеньке, а всю свою любовь, несомненно, отдавал маленькому сыну князя Андрея как безгрешному образу будущей России.
Оуэн, обожавший поддразнивать Джексона, вдруг поинтересовался его мнением. Джексон, неслышно скользивший из кухни в столовую и обратно, с улыбкой ответил, что он всегда на стороне мисс Сони. Это рассмешило Милдред и вызвало раздражение у Бенета. Потом спор перешел на "Письма Асперна" - украл ли Генри Джеймс сюжет пушкинской "Пиковой дамы", услышав его от Тургенева? И наконец они вернулись к исчезновению Мэриан. Спустя некоторое время Туан заметил, что ему пора домой, и тихо исчез.
- Бедный мальчик совсем не умеет пить, - заметил Оуэн.
Была почти полночь, они снова говорили о Мэриан, и тут Оуэн возвратился к любимой теме Милдред:
- Разрешить женщинам принимать сан, монашенкам - носить модные платья… Признайся, ты мечтаешь наложить лапу и на потир! Только не забывай, что потир - это чаша Грааля, предмет магический. Религия - вообще магия! И в конце концов, разве не сама Непорочная Дева строго указала женщинам их место, когда определила Этос как свою тайную обитель, куда не было доступа женщинам?
- Ангел, принесший благую весть, преклонил колена перед Девой Марией, - напомнила Милдред.