- Ну что ж, а мне почти двадцать три. Я знаю, ты пережил много бед, вероятно связанных с твоими родителями, знаю, как ты горевал, когда они умерли, сочувствую тебе всей душой. Конечно, мне не следует говорить об этом… И тем не менее сейчас я должна, должна сказать все. Я так давно за тобой наблюдаю - с тех самых пор, как дядюшка Тим познакомился с тобой в том эдинбургском поезде…
- Прошу тебя…
- Он нам рассказывал об этом и о том, как сразу полюбил тебя. И я тебя сразу полюбила.
- Пожалуйста, хватит…
- Ведь это он дал тебе это имя! А как тебя зовут на самом деле?
- Томас, но…
- У тебя ведь есть и еврейское имя, ты мне его скажешь?
- Откуда ты?.. Впрочем, не важно. Яков.
- Мне и это имя нравится, но пусть оно останется тайной, которую будем знать только мы двое. Дядюшка Тим также объяснял нам, что означает имя Туан, какой это был благородный и трагический персонаж…
- Ты еще дитя, очаровательное дитя. Прошу тебя, не нужно продолжать этот разговор. Он все равно ни к чему не приведет, разве что станет еще тяжелее.
- У тебя на сердце печаль… Ну прости, прости меня, просто я хотела удержать тебя, спасти…
- Да, ты - ребенок, восторженное романтичное дитя! Мы очень, очень далеки друг от друга. Прости меня. Мне суждено быть одному.
- Навеки остаться в одиночестве и заслужить прощение? Как Джексон!
- Почему ты так думаешь о Джексоне?
- Не знаю. Мне кажется, он скоро уйдет… я не хочу, чтобы он уходил. Во всяком случае, он очень одинок.
- Он странный человек. И хороший.
- Ты тоже. Давай вернемся к тебе. Я хочу, чтобы ты рассказал мне что-нибудь о своей жизни.
- Розалинда, я не могу… Никакой жизни у меня нет, то есть я хочу сказать, что рассказывать не о чем…
- Да ладно тебе, я же знаю: ты много видел, чье-то чужое страдание… Ты всегда такой замкнутый, такой застенчивый и скрытный…
Туан встал, прошелся по комнате.
- Хватит, хватит, милая Розалинда. Пожалуйста, теперь уходи. Ты ведь пришла сюда из-за Мэриан. Есть вещи, которых я не могу объяснить. Мне вообще не стоило бы разговаривать. Пожалуйста, оставь меня, ну пожалуйста, оставь.
- Ты должен понять мою любовь, поверить в нее, ты не имеешь права позволить этому убить мою любовь, нашу любовь, потому что я знаю: ты тоже меня любишь. Я люблю тебя уже давно, и я не ребенок, не могу тебя оставить, я хочу всегда быть только с тобой, хочу, чтобы твоя боль стала моей болью. Ну пожалуйста, расскажи мне хоть что-нибудь.
Туан молча прошелся из угла в угол, потом сел и подвинул стул так, чтобы Розалинда оказалась напротив.
- Ладно, кое-что - только одно - я тебе расскажу. Расскажу, хоть это причинит тебе боль, но ты об этом больше никому не расскажешь, хорошо?
- Никому.
- Это давняя история. О прошлое! Как быстро оно проходит и забывается! Даже очень значительные и самые ужасные вещи могут померкнуть в памяти, но такое не забывается никогда…
- Холокост? - догадалась Розалинда.
- Да. Может, больше и говорить ничего не надо…
- Прошу тебя.
- Это связано с моим отцом и моим дедом. Мне рассказал эту историю отец. В то время шла война. Многие люди, наши люди, очень долго не могли поверить, что им грозит чудовищная опасность, и до последней минуты не хотели уезжать. Многие оставались слишком долго. Моему деду повезло: он успел на обычный поезд, пересек границу, сел на корабль и приплыл в Британию. Отец описывал мне страх, чудовищный ужас тех последних минут, когда они сидели в поезде: мой дед, моя бабушка, мой отец и его сестра, - время шло, а поезд не отправлялся. Отцу было тогда четырнадцать лет, его сестре - двенадцать. Сестренка плакала, потому что в спешке они оставили в доме собаку. Дедушка объяснял ей, что они не могут взять с собой собаку, к тому же все равно нет времени возвращаться домой: поезд вот-вот тронется. Наш покинутый дом находился совсем рядом с вокзалом. И вдруг сестренка моего отца рванулась, растолкала всех, спрыгнула на платформу и побежала. Отец вскочил, чтобы кинуться за ней и остановить, но дед силой удержал его, не позволил догнать ее. Мой отец рыдал не переставая: "Я ее поймаю, верну!" - но дед железной рукой держал его, пока поезд стоял на месте. Страшные минуты бежали одна за другой, бабушка плакала - девочка должна была бы уже вернуться. И вдруг поезд тронулся. У бабушки началась истерика. Дед и отец в ужасе выглядывали из окна. "Вот она, вот она!" Но поезд шел уже слишком быстро. Отец никогда не смог забыть эту картину: его сестренка стоит на пустом перроне с собачкой на руках.
Розалинда тихо плакала.
- И конечно…
- И конечно, они ее больше никогда не видели. Им не удалось отыскать никаких следов. Это рассказал мне мой отец. Моей матери он этого никогда не рассказывал. А мне рассказывал не раз и при этом всегда повторял, что мог догнать и вернуть сестру, если бы отец не помешал ему. "Когда она спрыгнула на платформу и побежала вдоль путей, я мог вырваться и броситься за ней. Мог схватить ее и втащить обратно в вагон. Но отец не дал мне этого сделать, он слишком крепко меня держал!"
Розалинда закрыла лицо носовым платком.
- Ну вот, Розалинда, теперь ты знаешь то, что было и есть со мной всегда. И я все больше, больше, больше думаю о ней, о них - о миллионах, десятках миллионов… Как могло свершиться такое зло? Нужно сделать так, чтобы мир помнил об этом вечно. Моя маленькая история - ничто, крупица. Ну ладно, перестань плакать.
- Прости, это действительно невыносимо… Но разве не могу я все равно любить тебя и быть с тобой? Разве тебе самому не будет от этого легче? Я хочу сказать…
- Нет-нет…
- Может, ты просто хочешь жениться на еврейской девушке?
- Не в этом дело. Я вообще не могу жениться. Я должен нести это бремя - за отца, за деда, за всех - это мое бремя навсегда, эта боль… все это… Извини. Вот почему я ни с кем не могу связать свою жизнь. Мне очень жаль. Я знаю, ты не сможешь этого понять…
- Возможно, и смогу… - возразила Розалинда. - Может, что-то я и смогу понять, давай только немного подождем. Я так потрясена. Позволь мне прийти в себя и через некоторое время вернуться к тебе снова, пожалуйста…
- Мне очень жаль, но я не хочу… чтобы у тебя оставались какие бы то ни было иллюзии. Надеюсь, ты ничего никому не расскажешь.
- А ты еще кому-нибудь рассказывал об этом?
- Да. Джексону. И вот теперь тебе. Глупо. Пора прекратить. Это должно оставаться только со мной. Пожалуйста, Розалинда, милая, уходи, ты терзаешь меня. Ну прошу тебя.
Он подошел к двери и открыл ее. Розалинда взяла свой жакет, сумку и вышла.
Оуэн открыл дверь и уставился сначала на Джексона, потом на чемоданы.
- Что случилось? Входите! Собрались в круиз?
- Нет. Вы не возражаете, если мои вещи постоят у вас, пока я буду отсутствовать?
- Разумеется нет, давайте чемоданы сюда. Ух, какие тяжелые! У вас там что - бомбы? Ставьте здесь. А зачем такси ждет?
- Я не хочу вас обременять. Меня некоторое время не будет… Ну, мне пора.
- Нет-нет, никуда вы не пойдете! Я сейчас отпущу такси, а вы посидите пока в этом кресле.
Джексон сел и закрыл глаза. Оуэн расплатился с шофером, вернулся и закрыл дверь.
- А теперь вставайте, пойдемте в гостиную, посидим, и вы мне все расскажете. Обопритесь на мою руку.
Джексон оперся. Он действительно собирался только оставить вещи у Оуэна, но не смог устоять перед предложением посидеть: слабость одолевала его, он чувствовал, что в любой момент может свалиться и заснуть. В гостиной они остановились друг против друга, Джексон ухватился за край мраморной каминной полки.
- Вы выглядите смертельно измученным, - сказал Оуэн.
Взяв гостя за плечи, он оторвал его от камина и, встряхнув, повел к креслу.
Джексон послушно сел.
- Простите, я хотел лишь пристроить вещи, я вам очень благодарен, но мне действительно надо идти…
- Куда? Я не позволю вам уйти. Бенет что, выгнал вас?
- Да. Он оставил письмо…
- Что?! Он действительно вас уволил? Не могу поверить! Что же вы натворили, вернее, что он натворил? Это какое-то безумие! Слава богу, что вы пришли ко мне. Нет, в самом деле, вы не могли сделать ничего неподобающего, вы никогда ничего неправильного не делаете!
- Я действительно виноват, - возразил Джексон. - Ему надоело, что я постоянно отсутствую, выполняя чужие поручения.
- Ну и что же за поручения вы выполняли? Может, у него и впрямь были основания уволить вас? В моем доме, сколько я помню, вы ничего не делали! Простите, я просто вас подначиваю. Господи, да как я смею шутить, когда вы так чудовищно устали! Очень удивительно, что Бенет потерял хладнокровие. Завтра же он попросит вас вернуться.
- Не думаю. Я все испортил. Мне действительно надо идти, я пойду…
- Куда? К кому? Я пойду с вами. Я часто бродил там, куда ходили вы! Пойдемте вместе!
- Я бы не хотел…
- Сейчас вы скажете, что не хотите обременять меня и так далее, но поймите, вы не должны сомневаться, что я очень рад вас видеть и никуда не собираюсь вас отпускать. А теперь посидите здесь тихо, я принесу что-нибудь поесть и выпить, мы устроимся вот за этим маленьким столиком. У вас такой вид, будто вы вот-вот упадете в глубокий обморок.
Откинувшись на спинку кресла, Джексон испытывал странное, хотя и смутно знакомое, кажется, уже пережитое им когда-то давно чувство, словно его объемлет некая необозримая теплая и влажная субстанция, мягко поднимающаяся снизу и поглощающая с головой, - она не губит, не топит его, она идет на помощь. Он бессильно уронил голову назад, на секунду прикрыл глаза, услышал доносившийся откуда-то издалека голос Оуэна и заснул.