- Дементий, вот что надо бы... Пошли Никону в Ферапонтов монастырь осётров да белужки. Спросит, от кого - пусть не извещают. Святейший ведь предупреждал меня: "Жди бунта великого. Сей бунт по вине бояр случится". Вот и случилось, - потёр рукою грудь, промокнул рубахою пот в глазницах. - То-то душа моя изнывала. Сон был страшный. Какой - не помню, но проснулся - лицо от слёз мокрое...
- Гонец сказывает: на преподобную Акулину, в ночь, над Астраханью небо разверзлось, сыпало искрами, будто сажа в трубе горела. А наутро видели три столба в небесах, над столбами три венца.
- Дементий Минич, прикажи подьячим Тайного приказа по утрам да по ночам на небо глядеть - нет ли какого знамения?.. А на Стеньку пусть князь Юрий Алексеевич Долгорукий снаряжается. Пошли людей Думу созывать, а Юрия Алексеевича ко мне зови без мешканья. Вот ведь беда: добрая треть Волги у вора, не дай Бог, татары да калмыки пристанут к Стеньке-то.
- Волжских татар Разин сам побил, пограбил.
- Опростоволосился атаман... Пойдёшь, Ртищева позови. К Савве Сторожевскому поеду... От Господа Бога нам гроза. От Господа Бога и милость будет.
12
Егор по дороге в Рыженькую всё терпение растерял. Сердце из груди готово было выскочить, когда на краю земли стала подниматься родная гора с золотой росинкою - куполом монастырского храма. Но дорога ушла под своды бора, в сумрак, в прохладу.
"Как в шалаше", - подумал Егор.
Подвода была монастырская, лошадкой правил молчаливый инок. Вёз он невод да козлиные кожи, в монастыре решили завести на пробу сафьяновый завод - среди братии нашёлся мастер сафьянового дела. Новый игумен отец Лука затеял вместо деревянных келий строить каменный братский корпус, да ставил каменный скит на рыбных озёрах, да обновлял в храме росписи - на все деньги нужны.
Груз Егора состоял из сундука, в котором он вёз краски, кисти и прочую снасть для писания фресок, и двух мешков: в одном подарки, в другом тёплая одежда - стену быстро не распишешь.
Монашек вдруг ойкнул, перекрестился и остановил лошадь. Обернулся, глаза испуганные:
- Слышишь?
- Не слышу.
- Свистят.
Лес молчал.
- Господи, помилуй! Ну зачем я тебя взял?! - захныкал монах. - У меня невод да кожи. Чего меня останавливать? А у тебя - сундук, мешки.
- Езжай, - сказал Егор. - У меня на разбойников сабля припасена.
- Экий ты пустомеля! - обиделся инок. - У нас взаправду шалят.
Егор развязал мешок и достал саблю. Федоткина работа, брат решил подарить саблю Савве, сестриному мужу. Он на ладьях по Волге ходит, ему без оружия опасно.
Монашек, увидавши саблю, ободрился, погнал лошадку веселее.
Человека без ножа Бог хранит; взявший в руки булат - от страха страхом себя обороняет. Должно быть, сабля-то и притянула злую силу.
Дорога уж под гору пошла перед тем, как к небесам устремиться, к Рыженькой. Тут и выбежали на них из лесу лихие мужики. С гиком, свистом. Тот гик и свист сослужил разбойникам дурную службу. Лошадь шарахнулась, сшибла мужика, пытавшегося ухватить узду, понесла.
Здоровенный детинушка кинулся догонять, уцепился ручищей за край телеги. Колеса - юзом.
- Секи! - завопил монашек.
Егор и махнул саблею сплеча.
Телега брякнулась всеми четырьмя колёсами о землю, подскочила, выплеснула из огромной лужи воду досуха. И с бугорка на бугорок - лётом!
Бор, слава Богу, окончился наконец, но лошадь и в гору - скоком, скоком. Монашек повернулся к Егору:
- Ты попал, что ли?
Егор только теперь и увидал, что всё ещё сжимает рукоять сабли. Поглядел на клинок - в крови.
- Хотели нашей кровушки - своей поплатились, - сказал монашек, зашевелил вожжами, притормаживая бег. - Давай-ка сойдём, не загнала бы себя спасительница наша.
Егор на ходу спрыгнул с телеги. Сошёл и монашек.
Лошадка семенила ногами, одолевая самую тяжкую крутизну подъёма, на горе встала, прибила пыль долгой сильной струёй мочи.
Монашек перекрестился:
- Дома.
Осматривая колеса, пошёл кругом телеги да и взвыл:
- О-о-о-о!
Тыкал в телегу пальцем.
Егор увидел - рука. Вцепившаяся в телегу рука. Замутило. Монашек пришёл в себя первым. Обмотал руку пучками сена.
- Пусть что игумен скажет. Самим похоронить - не ведаю как. - И снова посмотрел на Егора осуждающе. - На грех я тебя взял.
Игумен Лука, узнавши, как его инок да московский знамёнщик отбились от разбойников, возликовал:
- Наука злодеям.
В миру он служил в драгунах, в Конотопском, несчастном для России сражении участвовал.
Монашека наградил: велел пост держать, а после поста готовиться к посвящению в иеродиакона.
Сам повёл Егора в храм показать западную стену, какую надобно расписать картинами Страшного Суда. Оказалось, храм верхний и стена особая, шла расширяющейся полосой из-под самого купола, а внизу представляла собой прямоугольник: четыре сажени в ширину, три в высоту, посредине проем входа.
Егор сразу представил двух белых ангелов с обеих сторон от двери - отделить входящего в храм от геенны.
- Дерзай, сын мой! - сказал Лука. - Места много. О пролитой тобой крови разбойной всей обителью помолимся. С неделю поживи у батюшки, пост держи строжайший. Сухарь на день, ну, квас можешь хлебать с луком. Приготовь душу свою к деянию во Славу Божию, батюшку порадуй. Через родительское благословение Творец Сущего дарует людям Свою святую сокровенную силу, а мастерам-изографам - красоту.
Егор оставил в монастыре сундук и на лошадках самого игумена прибыл в отцовский дом со своими пожитками и подарками.
Боялся встретить немощного старца, а батюшка вроде бы в обратную сторону принялся жить. Борода седая, голова седая, но лицо весёлое, и морщинки у глаз будто не от прожитых лет, а от солнышка - на солнышко как не сощуриться - вот и лучики.
- Я тут наладился по лесу бегать, - признался Малах. - Будто ищу чего-то. Во мхи меня тянет, в папоротники. На цветы иные гляжу, как дитя малое. Какая невидаль - колокольчики али земляничный цвет? А я вперюсь глазами в цветок и души не чаю. Что хошь думай про отца. Может, и одурел. До слёз ведь гляжу!
- Радуйся, батюшка! Господь Бог открыл тебе глаза на Свою красоту. Нашему брату бы этак, а то сидим в палате, краски нюхаем.
- Пошли, коли не устал, я тебе уж такие дива покажу.
- Поле? - улыбнулся Егор.
- И на поле не грех поглядеть. Мне Анна Ильинична, Царство ей Небесное, уж таких семян прислала, не пшеница - чистое золото. Воистину чистое, Егор. Ни сорняков, ни иной какой немочи, растёт густо, зёрна тяжёлые. А какие блины из этой муки - лебяжьи пуховики. Толщиной с палец. Ноздрястые. Я тебе завтра напеку, побалую! - колпак на голову, посох в руки.
Повёл в лес. Не в берёзы, что были возле их поля, в сосны. Уже на опушке бросилась в глаза земляника. Егор остановился, набрал горсть. Половину отсыпал батюшке в ладонь.
- Я иной раз устану, лягу, тогда и отведываю, - признался Малах. - Черники малость набираю. Для глаз хороша, но ведь комары! Уж такое привязчивое племя... Бруснику наладился собирать. Мудрая ягода. Поспевает, когда комар сходит. Заодно подосиновиков наберёшь. Я сам лисички люблю.
- А грузди?
- Ну, грузди! Груздю - равных нет. Две кадушки наламываю... Ведра четыре осталось. Покушаешь.
Привёл сына в папоротники, в дебрь травяную. Папоротники были огромные. По грудь.
Сосны кругом неохватные, в бору просторно. Но то было в удивление: лес-богатырь не имел потомства. Весь подлесок не хвойный. На мхах - осинник. Где повыше - берёзки тоненькие, ольха.
- Вон кочевряжистые! - показал Малах на рябины и прытко взобрался на деревце, стал ногами в рагулину. Егор изумился, но последовал батюшкиному примеру, залез на другую рябину.
- Сверху видней! - объяснил Малах и повёл руками над папоротниками.
Папоротники были словно чаши, выточенные из глыб нежно-зелёного нефрита. В центре каждой чаши круг - тьма дна. Иные оконца были затянуты кружевом паутины, в иных прорастали цветы.
- Око в небо, - сказал Малах.
- И впрямь глядят, - согласился Егор. - Уж не добыл ли ты, батюшка, сокровенный цветок?
- Се - сказка, - вздохнул Малах, огорчение было в его вздохе. - Я и парнем ходил - стерёг папоротники - и в дедушках. Может, колдунам каким даётся тайна, а я человек православный... Богово счастье, Егор, самое надёжное. Ты это знай. Кто я был? Крестьянин. А детки - вишь! Ты с братом при великом царе. У Енафы - корабль. Я - в конюхах у первейшего боярина служил.
Молодо спрыгнул с рябины, повёл Егора через осинник по изумрудным мхам.
- У меня чудес в нашем бору без счета. Каждый Божий день - новость, радость неизречённая. То жук покажется с рогом в вершок, то бабочка порхнёт невиданной красы...
Батюшка шагал размашисто, посошок ему не подпора, забава - травы раздвигать.
Сосны кончились, пошло мелколесье.
- Ну, Егорушка, приготовься! - И полез в чащобу орешника.
Егор за батюшкой на ровном месте не поспевал, а тут кусты стеной, обходить - ещё больше отстанешь, попробовал ломиться - не пускают. Запутался, упал. Повернулся на спину, а под листьями, под сияющей зеленью - орешки, как жемчужинки, в кружевах зелёных.
Мало, что ли, в детстве, в отрочестве по этим лесам хаживал, а таких молодых орешков не видывал. За орехами ходят, когда они - орехи.
- Парень молодой! - окликнул батюшка. - А-у!
- Иду! Иду! - кинулся Егор на голос.
Что-то голубое замелькало, раздвинул ветки - Боже ты мой! - нежность несказанная. Целая луговина незабудок.
- Чудо? - спросил Малах.