Да, чудесно… для богачей-бездельников, передохнуть недельку, пофлиртовать с милыми сестричками, - все они здесь ручные, - но для него отвратительно, невыносимо. Ну, зачем же плакать?.. Он предпочел бы огненные ночи под Мелитополем, вечное - "что-то завтра?" - лишь бы не расставаться с ней. Она прильнула к нему и умоляла, без слов, глазами… - ну, немножечко потерпеть?! ну, для своей Мисюсь!.. Он снимал ее слезы поцелуем, он сдавался… "Сказать?.." - билось в ней сокровенное, радостное, сладкая и мучительная "тайна", еще не решенная в ней самой. "Сказать?.." Нет, тогда и минуты не останется без нее.
Пенился водопад по глыбам, - бежало время.
Здесь можно было бы отдохнуть чудесно, если бы не… Из персонала, лучшее - это Микаэла, милая девочка-простушка, - "в ней что-то наше, степное-полевое, и чистое". Великолепно кормят, воздух - само здоровье, но душевная атмосфера нестерпима. Послушать только, чем они все живут!.. Спорт, возведенный в культ, биржа, бридж с утра до ночи, и флирт. Что читают! Здесь свое синема, и надо видеть только, чего им нужно. И эти прокисшие сливки континента и островов… с упоением, с похотливым зудом, что-то жуют об "опыте", о "всеобщем взрыве", с легкой руки "Моску", - будет чертовски интересно! Что они знают о России!.. - будто с луны свалились. Славный "генерал Кхарков" - для этих даже недосягаемо. Где, у кого учились? И э-ти… будто бы оценили Чехова! э-ти, английские молодцы, тут их порядочно, не знающие ни строчки Шелли, еще болтают о "кризисе искусства!" Сравнивают чистейшего с… Оскар Уальдом! Нет, нервы тут не причем, надо пожить с такими, тогда… Чуждые по всему, чужие. Но ужасней всего жить в одной комнате с кретином. Наша солдатская казарма - святое место! Вот она, "скидочка", чорт бы ее побрал! С ним поместили тулузского парня-лавочника, который его изводит грязными анекдотами, походя жрет чеснок, говорит сестрам гнусности, и воздух в комнате!..
- Нет, ради Бога, возьми меня… я же совсем здоров.
- Но если это ну-жно… ми-лый!..
Он видел, как ее мучает, взял ее тоненькую руку, лапку, и помотал.
- Ну, хорошо, не надо, моя Мисюсь… ну, отмахнем все это… - сказал он заветным тоном, каким говорил всегда, прогоняя ее тревоги.
Он целовал ей "лапки", пальчик за пальчиком. Все будет хорошо, он совершенно здоров, стеснения в груди кончились, и можно опять за руль, а там, в Париже… Ну, останется еще неделю, завтра тулузец уезжает. В библиотечке только авантюрные романы, и какая она умница, привезла Тютчева и Эдгарда По… вот именно, английского. Перечитал вчера, который уже раз, "Скучную историю", - какая же свобода, простота и мудрость. Какое счастье, что ты русский, что у тебя - такие!..
- Рина, я не могу высказать тебе … - говорил он восторженно, целуя ее руки, - до чего остро я здесь почувствовал… не с теми, а вот здесь, перед этим гремучим водопадом, перед этой бегучей сменой… как мы исключительно богаты, богаче всех…
- Как ты волнуешься сегодня, у тебя нет жара? - попробовала она губами у висков, - сколько сегодня было?..
- Да нет, нормально. Правда, я как с шампанского… и плохо сплю, но это я от счастья, что ты со мной… Так много передумал за эти дни… какие выводы! Да мой Карпенко духовно глубже, богаче э-тих! Помнишь, как метко выразил он все наше? кто подсказал ему? Когда говорили о России, о Европе?.. Не читал он ни Достоевского, ни Данилевского… истории не знает, ни культуры, а… Я тогда записал этот "солдатский афоризм"… "Наша дорога длинная, ваше благородие… по ней и дыханье у нас, до-лгое… значит, так уж допущение, чтобы хватило, ваше благородие!" Ну, подумай, кто здесь так скажет! Вложено, есть. Что только можно с такими сделать! Эх, дотянуть бы… Пересмотрел я свои "Записки", вспомнил своих соратников, милых моих наводчиков, фейерверкеров, номерных… ка-кие были! Перерыл в памяти… - до слез! А однобатарейцы, офицеры… какие души были, характеры! Теперь, в пустыне, все искалечены… и - живы! Нищие, наюру, иные опустились… а как зацепит душу, закваска бродит, требует ответов, мучает неразрешимым,вечным… нет, не погаснем! не гаснем, нет… Осмеивали Чехова, и знаем все же, что Чехов прав! "Неба в алмазах" ждем и жаждем, и дождемся… миссия такая наша. Богачи!..
Она любовалась, какой он оживленный и красивый, душой красивый, чудесный, светлый.
Испаночка подала им ягурт и виноград. Не сказала певуче, как прошлый раз, - "ман-сиера капитэна", и глаза у ней были красные. Что с ней?
- Завтра уезжает, бедная. Получила письмо, утонул брат, и еще двое из семьи… Пришла ко мне с письмом… прямо, трагедия. Все песенки мне пела, раньше, и пришла… ну, как ребенок, - "что мне делать… ман-сиера капитэна?"… Тетка ей написала и приложила последнее письмо брата к молодой жене, она беременной осталась… там и приписка Микаэле. Я перевел со словариком и записал, этот "человеческий документ", дам тебе, на досуге прочтешь дорогой. Очень интересное письмо… можно бы написать рассказ. Чехов бы написал! и Мопассан… по-разному бы только вышло.
Он рассказал ей, что случилось. Брат Микаэлы женился, совсем недавно, по любви. Отец жены дал им в приданное единое свое богатство, шхуну, и сказал: "кормите меня с племянни-ком". У невестки был юноша-племянник, от брата, убитого жандармами, контрабандиста. Шхуна называлась "Ми Уника", - "Единственная моя". Действительно, была единственной у старика. Подошло и зятю, - "единственная", тоже. Все трое вышли в море, повезли руду, и - сгинули. У Аркашона выбросило труп старика; шхуну, с пробитым боком, выкинуло у Осгора. И всё…
- Вечное человеческое, страдание. Да, "единственная моя"… мы это знаем, все…
Ирина плакала.
- Ну, вот… расстроил… ну, милая…
Сидели долго, связанные болью и любовью. Водопад бешено валился сменой.
Уезжая, Ирина говорила с доктором. Анализы были благоприятны, сердце приходит в норму, просвечивание необходимо повторить надо следить за "телом" и принять меры своевременно… надо установить, кончились ли "вибрации". Если они будут продолжаться, если "тело" имеет наклонность к перемещению, - доктор разумел пульку, - то придется прибегнуть к… - Ирина испугалась и не расслышала. О возвращении вниз нечего пока и думать, но месяца через три-четыре будет видно, но главное - ни-каких волнений.
Ирина помертвела, почувствовав в словах "и думать нечего", сказанных даже грозно, предостерегающе-жуткий смысл.
- Но что же делать, до-ктор? - спросила она с мольбой.
- Прежде всего не плакать… - ответил галантно доктор, любуясь ею, - и положиться на учреждение, которое прилагает все…
В бюро ей подали счет "за лабораторную часть", на живописном бланке с магическим экстрактом, на девятьсот франков с чем-то. Ирина растерялась, такой суммы с ней не было, но ей очень предупредительно сказали, что это и не к спеху.
Директор сам проводил до холла с розовыми колонками и живописным панно - с горной козой над пропастью, почтительно простился, придерживая ее руку, и опять заверил, что приятные результаты не замедлят. И вдруг восторженно отозвался о ее милых песенках. Ну, да… он слышал ее на днях в русском оригинальном кабарэ - "Крэмлэн д-Ор" и был участником потрясающего ее успеха.
- Все обожают вас, называют единодушно - "птижоли росиньоль дю Нор"… сколько у вас поклонников, и каких! - сказал он сладко, открыто любуясь ею, шаря по ней глазами, - это она заметила, - и склонился изысканно и низко, до огненной красноты в лице. - Отныне стало больше еще одним.
Это ей не понравилось, - такое страшное, с пустяками! - но она постаралась улыбнуться налившейся его лысине и сказала молящим взглядом:
- Доктор… умоляю вас, позаботьтесь о моем муже!
Он снова ее заверил, что будет применено все решительно, чем только располагает медицына, у них теперь самый совершенный метод пневмо… - Ирина не поняла, в расстройстве, - и отныне он будет ежедневно сам сообщать ей по телефону.
На подъезде она увидела Микаэлу, с платком у глаз, о чем-то просившую шофера, вспомнила, что она завтра уезжает, что она "самое лучшее, что здесь есть", нежно ее утешила и сунула двадцать франков - "за ее чуткую заботу о ман-сиере капитэне". Микаэла взглянула на нее по-детски, бархатно-черными глазами, в блеске горючих слез, и прошептала всхлипами - "мадам… мадам…".
- Ну, милая… ну, Господь поможет… - сказала ей Ирина, сливая ее боль со своей.
"Боже мой, сколько горя… - думала она, остро чувствуя свою боль, спотыкаясь на гравии площадки, - ах, на автокар не опоздать бы". Обернулась, не видно ли веранды. Виктор махал платком. Она грустно послала поцелуй и покивала грустно, торопилась: автокар призывал гудком к отъезду. Из главного салона, где теперь пили сливки, грамофон наигрывал под танцы истомно-пряно - "Не счесть алмазов в каменных пещерах"…Её перепугало это - "будет применено все решительно, чем только располагает медицына", и она опять плакала дорогой.
В Баньер дэ Бигорн она пересела в поезд. Как легко было ехать туда, и как томительно возвращаться в одинокую комнатку отеля. Тарб, пересадка в По, Ортер… потом этот еще… Пейреорад, Байона, Биарриц… как длинно! И все же, ехать легче, чем там, одной. Она достала свежий платок из сумочки, увидала знакомый, милый почерк. Да, то письмо, испаночка…
Она читала: