- Тактом?.. Но раз уж так хотите… определить, извольте: сдачу с вашего билета отошлите по адресу, я вам оставлю… на русских инвалидов.
- Так вы не француз, не англичанин… вы русский! А, тогда понятно.
- Очень рад, что вы поняли: вот мы и сосчитались.
- Вы, конечно, офицер? Что-то я слышала, русские офицеры теперь шоферы? Куда же вы так спешите, может быть коктейля выпьем? Вот как, не пьете… Знаете, у вас очень интересное лицо, что-то от Рамон Наварро… Но в дансингах-то вы бываете, надеюсь?
Она была глупа, вульгарна. Он сухо поклонился и ушел.
Оказалось, американка отослала "русским инвалидам" семьсот франков. Он подосадовал: жаль, что не потребовал тысячи две-три - на инвалидов: дала бы, хотя бы из упрямства. И сделал вывод: все-таки, вычитать умеет.
Эти "чудачества" Ирина особенно в нем любила и сознавала с болью, как тяжело ему, что она выступает "в кабаке".
После случайного оседа на "Кот-д-Аржан", - приехали в По к знакомым, побывали у океана, и им понравилось, - у них родилась девочка Женюрка, не прожила и года и в три дня померла от менингита. Это их потрясло ужасно, и они страшились иметь детей. Весной Ирина списалась с меценатом, собиравшимся основать в Париже русскую оперу, - дело было отложено на осень, - Виктору улыбался случай, через англичанина-клиента, поступить в парижский английский банк, - планы с их фермерством померкли, - и они ждали осени, как случилось нежданное.
Еще в Галиции Виктор был ранен в грудь, и пуля осталась в легком. Рваная рана - на излете - не заживала долго, врачи не решались извлечь пулю, но организм все же справился, пуля как-то "обволоклась", Виктор вернулся в армию и потом проделал тернистый путь русского добровольца вплоть до Галлиполи. Двоюродная тетушка Ирины, сохранившая некоторые средства, выписала их в Париж, соблазнив Виктора Сорбонной, - он уже собирался в Прагу, где выходила стипендия, - но в первые же дни их появления в Париже крахнул солидный банкирский дом, где тетушка держала свои деньги по совету родственника-князя, тоже все потерявшего, и они очутились в трудном положении. Виктор пока оставил планы о Сорбонне, выдержал испытание и стал шофером, но скоро заболел тяжелым гриппом. Ирина ждала ребенка. Стало трудно. К счастью, - так думалось, - устроившиеся друзья пригласили их отдохнуть на ферме, в Нижних Пиринеях, возле По. И они основались в Биаррице.
В половине августа, - день был необыкновенно жаркий, - знакомые шоферы привезли Виктора в отельчик, почти без чувств и залитого кровью. Знакомый по Парижу русский доктор, отдыхавший на океане, - Виктор знал его по войне и в добровольчестве, - определил кровоизлияние в левом легком, где была пуля, и принял меры, одобренные и французом-консультантом, позванным перепуганной Ириной. На диагнозе врачи столкнулись. По мнению француза, было… - он назвал это длинным латинским термином, разумея легочный процесс, вдруг обострившийся. Русский не согласился с этим, вставил в круглый свой глаз монокль - признак глубокого раздумья - и заявил, что это… "или "проснулась" пулька, что бывает… или, от давнего ушиба пулькой, в итоге многих предвходящих, образовалась склеротическая анэвризма". Отсюда - и кровохарканье. Снимок рентгена обнаружил анэвризму бронхиальной артерии, и оба врача сошлись: явного "процесса" нет, но необходимо серьезное лечение. Больной быстро поправился, но кровохарьканье и "вялость сердца", как выразился осторожно русский доктор, так потрясли Ирину, что она умолила мужа бросить ужасное шоферство и чуть не силой увезла его в санаторий в Высоких Пиренеях, где горы делают чудеса. Русский поморщился, когда Ирина сказала о горном санатории, но француз одобрил. Русский настаивал: не выше 300 метров! Француз называл Ароза, Давос, где такие успешно лечатся на высоте в 1500 и даже 1800 метров, - как же не знать такого! Русский твердил упрямо: "пониже, не забывайте - анэвризма, сердце…" Где-нибудь возле По, но только бежать от океана. Споры сбили Ирину с толку. Особенно подействовало, когда француз сказал, прищурясь, - в отсутствии коллеги, разумеется, - "а, коллега во-енный доктор…" - и она послушалась совета одной француженки, брат которой, раненый тоже в грудь, с таким же кровохарканьем, поправился быстро в Пиренеях, в санатории "Эдельвейс". Там брали безумно дорого, смотря по комнате - от двухсот пятидесяти до тысячи франков в день, не считая "лабораторной части", но для русского комбатанта-офицера, у которого "такая нежная жена", - Ирина побывала в санаторие и переговорила с самим директором, - чрезвычайно внимательный директор сделал исключительную скидку: сто франков, в комнате на двоих, плюс "пониженные лабораторные издержки". Конечно, и это было не по средствам, но Ирину это не пугало: месяца на два хватит, а там - увидим. Мужу она сказала, что берут очень дешево, тридцать пять франков в день, только просят держать в секрете. Русский доктор поморщился и махнул рукой: силой не втащишь в рай. Он был превосходный диагност, но еще и философ, и очень религиозный человек: "все в руце Божией". Потому и не стал настаивать.
Виктору он сказал:
- Помните твердо, Виктор Сергеевич, что "по вере и дается!" Это вывод и людей большого духовного опыта. Помимо видимого лечения, важно еще другое, невидимое, внутреннее… не уговаривающая система некоего Куэ… эта система - дешевые процентики с чужого капитала… кому и помогает… а нужно внутреннее познание, приятие всем сердцем непреложности и спасительности для нас тех путей, которыми Господь ведет нас. Когда это приятие всем сердцем, тогда обретете то спокойствие, которое удивительно помогает видимому лечению, до чудес. Все это выражается в одном замечательном стихе, который повторяйте чаще: "Господь мя пасет - и никто же мя лишит".
Виктор пожал благочестивцу руку: он видал, как философ-доктор выносил раненых под огнем. Французский доктор этого не слышал. Да если бы и слышал, пожал бы плечами, только.
Санаторий был небольшой, но исключительно комфортабельный, - для иностранцев больше, - и оборудован по последнему слову гигиены. Пациентов два раза в день растирали каким-то магическим экстрактом из пиренейских трав, - называлось это "питанием кожи витаминами", - и поили густыми сливками с прибавлением капель сока горной сосны и еще чего-то. Об этом волшебном средстве печаталось в газетах и проспектах, и портрет открывшего это средство доктора - он же директор санатория - изображался самым наглядным образом. Слева - лежал на носилках молодой человек-скелет, а доктор, плотный, глубокомысленный, в больших роговых очках, подносил безнадежному больному ложку волшебного экстракта с таким видом решимости, точно вот-вот услышишь: "а вот вы сейчас увидите". И правда: справа - бывший скелет, теперь жизнерадостный "альпиец", с горным мешком и альпенштоком, взбирался на неприступный пик, повернув радостную рожу к целителю, стоящему далеко внизу, на крыльце санатория, с торжествующе-поднятым пузырьком экстракта.
Пациенты весь день проводили на веранде, открытой на юг - к Испании, в особенных креслах на шарнирах, купались в солнце и наслаждались волшебной панорамой вершин, ледников и далей. Кормили превосходно, витаминно. Ежедневно в меню входило особенное блюдо - полусырое мясо горной козы, с приправой из горьких трав.
Ирина была растрогана, когда толстяк-директор, похожий на добряка-банкира, - он же и главный доктор, - почтительно ее заверил, что считает высокой честью для санатория отдать симпатичному русскому герою все силы и средства учреждения. Взволнованная свиданьем с мужем и этим "раем у облаков", - облаков, впрочем, не было, - она совала бумажки направо и налево, всем, кто ни попадался ей на глаза, - сестрам и фельдшерам, массажистам и горничным, уборщицам и мальчишкам, поварятам, привратнику, даже санаторному шоферу, приподнявшему перед ней фуражку, - чтобы только заботились о Викторе. И когда уезжала - плакала. Если бы можно было, она осталась бы с ним до полного излечения. Но теперь нужно было работать и работать, вызывать бурные восторги и подношения.
Сидя в купэ вагона, она вдруг вспомнила, как кто-то из лежавших на веранде в плэде сказал по-английски, как бы в мечтах: "прелестное виденье!" Такое слыхала она не раз, и это ее не восхищало. Но теперь это ее растрогало, и сказавший это - не помнила, молодой ли, кто он, - стал ей душевно близок. И вспомнила еще девушку-испанку, такую же черноглазую, как Кармэн, - кажется Микаэла? - принесшую Виктору виноград. Она так хорошо смотрела, совсем влюбленно, на русского молодца-красавца и так мило картавила - "о, ман-сиера капитэна!" - и все краснела, - хотелось расцеловать ее. Виктор ее выделял из всех там, называл - "чистое существо, красавка". Да и все такие чудесные и добрые.
Два раза за этот месяц она навестила мужа. Виктор чувствовал себя хорошо, прибавил около двух кило, совсем от загара почернел, только стал очень раздражительный. Увидав ее, он побледнел от волнения и задохнулся, - это было второе посещение. И решительно заявил, что довольно дурачиться. Она взмолилась ему глазами, и он увидал в них страх. Он взглядом ответил ей, что готов покориться ее воле, как покорялся всегда, - она поняла без слов, - но надо же быть разумными. Вся эта бутафория и не по средствам, и совсем ему не нужна, и невыносимо сознание, что она от него страдает, одна работает, а он належивает бока, как кот. Она опять умоляюще взглянула. Кругом лежали, ошарашивали Ирину взглядами. Она была в черном шелке, тонкая, гибко-легкая, как дымок. Светло-каштановые ее кудри играли на нежной шее из-под широкой соломки с лентой. Надо было многое сказать ей, и они спустились в уютный "салончик у каскада". В огромное круглое окно можно было там любоваться водопадом, катившимся с ледников по глыбам.
- Боже, как здесь чудесно!..