- Мы это уже прочувствовали, мосье, - сухо заметил Гордон и, поджав пухлые губы, приподнял бокал.
- И чего мудрить! - недоумевал Лефорт, пожимая плечами. - Чувствуй одно, понимай одно: живи глубже, живи до самого дна!
Но на его реплики не обращали внимания.
- Я воздерживался в прошлом и воздерживаюсь в настоящее время от предсказаний возможной нашей роли в России, - говорил Гордон, рассматривая на свет темно-золотистый херес. - Единственное моё предсказание заключается в том, что наши противники, эти косные, дикие люди, о которых вы говорили, - повернулся к Невиллю, - здесь, в России, будут окончательно разгромлены. Но, - вперил он в Невилля строгий, испытующий взгляд, - это при одном непременном условии: продавая русским свои шпаги, мы должны отдавать им и преданность, и совесть, и сердце!
Гордон жил в России уже около тридцати лёт, по-русски говорил хорошо. Невилль тщательно подыскивал выражения, русские слова коверкал на французский манер.
Алексашка, вертясь около гостей, прислушивался к их разговорам, понимал с пятое на десятое.
"Умны-ы, - думал, - иноземцы. Шпаги, совесть… ишь что думают продавать! Но только, - лукаво улыбался, щуря глаза, - и мы не все лыком шиты, чтобы такой товар покупать! - Мечтал: - Земляные крепости воевать, скакать на борзом коне, плавать под парусами! Эх, кабы довелось так пожить! - Встряхивал кудрями, топал ногой. - Я бы всем нос утёр!"
- Ёрой! - усмехался дядя Семён, когда Алексашка делился с ним такими-то мыслями. - С суконным рылом да в калашный ряд захотел! Куда те, паря! Ты кто?
И Алексашка опускал было голову.
"Ужели никак не пробьюсь?"
Предки Меншикова в поисках более сытой жизни когда-то отъехали из России в Литву. А отец Алексашки, Данила Васильевич Меншиков, прожившийся, обнищавший хуторянин, вынужден был снова возвратиться в Россию.
- Поборами разорили вконец, - рассказывал Данила приказным в Москве. - А тут ещё церкви православные позакрывали. Пришлось бросить всё да пробираться сюда.
- Как в гостях ни хорошо, а дома, видать, лучше, - заключали подьячие. - На грош пятаков-то, знать, нигде не дают?
- Видно, так, - покорно соглашался Данила.
В Москве Данила Васильевич долгонько скитался по чужим углам. На городских торжках толпами бродили "вольные люди", жившие "походя по наймам": мастеровые разных ремёсел, пастухи конские и коровьи, полесовщики, косари, "казаки по найму" и просто "меж дворы бродячие люди" из разорившихся, обнищавших крестьян, согласные на любую работу. Встречались здесь и хилые старики, и в поре мужики, и совсем ещё мальчики, истомлённые и до времени вытянувшиеся на тяжёлой работе.
Появлялись подёнщики на торговых площадях ещё до свету. Мастеровые пытались шутить:
- Не бойсь, все свои.
- Беда, - растерянно улыбались крестьяне, - в избе зёрнышка не осталось, обезживотели вовсе.
- Нужда не помилует.
- Как-то нанимать ноне будут?
Загоралась заря бледным румянцем; неуловимый свет и неуловимый сумрак мешались над площадями; медным блеском начинали отсвечивать окна. И торжки оживали.
- Сколько же нонче этой слякоти подёнщиков понапёрло! - смеялись плотные, русоволосые купчики, отворяя кованые ставни лабазов с той особенной ловкостью, которая приобретается за прилавком.
Меж подёнщиками толкались господские приказчики, дворецкие. Они рядились, божились и страшно ругались.
- Крест-то есть на тебе?! - пытался корить такого подёнщик. - Прибавь хоть семишник!
- Вона! Богаты будете скоро!
- Какая же это цена?
- Базар цену ставит.
- Да этак же даром!
- А не хочешь за харчи за одни?
- Да ведь дома нужда!
- Нужда от бога…
Приходилось, стало быть, Даниле Васильевичу и Христовым именем побираться. Было и так.
- Горюшка хлебнули, - вспоминает это время Наталья Сергеевна, жена Данилы Васильевича. - Спасибо добрые люди помогли, не то бы… - и обычно, не договорив, безнадёжно махала рукой.
Потом - суд да дело - Данила определился на службу, да и не как-нибудь, а конюхом при дворце. Вымолил у приказных, как гонимый за православие. Дальше - больше, стал поправляться. Сколотил малую толику деньжонок. Избёнку о три оконца сторговал около Семёновского под Москвой, поселил в ней семью: жену с тремя малолетними дочерьми - Маняшкой, Анкой, Танюшкой. А восьмилетнего сына Алексашку отдал в ученье к пирожнику.
- Жить стало много легче, - говорила Наталья Сергеевна. - Свой угол - это одно, а потом в семье два мужика - и оба при деле.
Отец с сыном, правда, редко бывали в семье. Обоим одинаково трудно было отпрашиваться на побывку. Получалось, и в будни недосуг и по праздникам то же. По праздникам зачастую у обоих - самое горячее дело. Так оно время и шло.
В первые два полка, Семёновский и Преображенский, набирались царём Петром и дворцовые конюхи.
Попал в преображенцы и Данила Васильевич Меншиков.
Последний раз, когда Алексашка видел отца, - а было это чуть не месяц назад, - показался он ему каким-то особенно ловким, красивым. Этакий свежий, загорелый, с умными, слегка прищуренными глазами, широкоплечий, в ладно сшитом кафтане с красными обшлагами, на голове диковинная шляпа с позументом, на ногах крепкие, высокие сапоги. Легко, как пёрышки, подбрасывал он вверх Анку, Танюшку. Алексашку тоже сгрёб под мышки, уткнув нос в кружева на сыновьей груди, нарочито громко фыркал:
- Ф-фу, дух какой! Ну и франт! Отступив на шаг, качал головой.
- А кафтанчик! А туфельки! А чулочки! - Подмигивал жене, кивая на сына. - Чистый француз, мать честная!
В семье с приходом отца и сына - настоящий праздник.
Соскучились. А в тот раз и ещё причина была: отца произвели в чин капрала.
Данила Васильевич был весел, шутил, гремел денежками в кармане.
- Вот они, - похвалялся, шутя, - у капрала-то! Одна звенеть не будет, у двух звон не такой! Теперь можно и пироги ситные в обмочку есть!..
Сестрёнки сосали конфеты, принесённые братцем, грызли сухой английский бисквит.
Алексашка хлебал житный квас с тёртой редькой. Мать поглаживала его по спине, жалостливо приговаривала:
- Ешь на здоровье! Ишь соскучился у хранцузов по нашей, по простой-то еде!..
Ласково заглядывала в васильковые сыновьи глаза:
- Может, и горошку с льняным маслом поешь? А, сынок? Капустки вилковой? У нас так говорится: "Есть капуста бела - зови гостей смело"…
И, отвёртываясь к окну, пряча своё растерянное, уже старческое лицо, виноватую улыбку голубых кротких глаз, она тайком смахивала градинки слёз, по-матерински казнясь:
"Уж больно худ, мой касатик! Что с ним такое?.. И харч, как говорит, вольный у его у хозяина…"
Вечером сидели во дворе, за столом под кудрявой рябинкой.
Мать ощипывала курицу, примостившись с края стола. Поглаживая куриную грудку, Танюшка болтала:
- Маманя! А Рябушка-то не хотела зарезаться. Мне жалко…
Анка, дёргая её за рукав, ловко съёрзывала на землю, перебегала, мелко семеня босыми ножонками, на другую сторону стола и снова взбиралась на лавочку.
- Вертишься, как демонёнок! - грозила ей мать. Отец отхлёбывал из стаканца вино, принесённое сыном, закусывая кренделем, пространно, стараясь быть понятнее сыну, рассказывал о военных потехах молодого царя Петра Алексеевича.
Про такое Алексашка мог слушать сколько угодно: для того и вина принёс от Лефорта, чтобы отцу язык развязать.
- Баталии да манёвры беспрестанно идут - либо готовимся, либо воюем, - рассказывал отец, - то в Преображенском, то в Семёновском, то в селе Воробьёве. И города, и крепости земляные воюем, и рвы, и накаты. Такая битва идёт! Рота на роту, полк на полк ходят с игрецкой стрельбой из мушкетов и пушек… Всё как на самом деле, как на самой войне, - заключил тогда батя, хлопнув по колену всей пятерней.
Хлопнул отец и как будто пришил Алексашкину мысль. С того времени, видимо, и решил Алексашка твёрдо, без отступу: пробиться в царёв полк, наилучше в Преображенский, где батя служил.
5
Постоянно находясь у себя в компании "еретиков", Пётр вскоре решил побывать и у них, в Немецкой слободе.
У Лефорта Пётр был в первый раз 3 сентября 1690 года. Приехал к обеду. Вместе с Петром прибыли: Фёдор Ромодановский, Автоном Головин, Борис Голицын и Никита Зотов.
Позвал было Пётр с собою и дядю, Льва Кирилловича Нарышкина, но тот наотрез отказался.
Упёрся: "Невместно мне" - в шабаш! Ворчал:
- Всё Бориско Голицын мутит, чтоб ему, пьянюге, ни дна ни покрышки!
Пришлось отстать. Зол дядя на немцев, за людей не считает.
К Лефорту заехали без предупреждения, запросто. Но их приезд хозяина врасплох не застал. У Лефорта гости всегда.