В зале, где обедали, было шумно и жарко. Несколько раз уже заменялись насквозь мокрые личные салфетки, а кушанья подавались всё ещё и ещё. Щедро лились вина, наливки, настойки - кому что приглянется. Гости поснимали и развесили по спинкам стульев кафтаны, куртки, камзолы и в пёстрых жилетах поверх цветных рубашек, в одних сорочках, заправленных в панталоны, красные, говорливые, громко смеялись, перебивая в разговоре друг друга, хлопали по плечам, по коленям. Лучи заходящего солнца, проникая сквозь ряд больших окон с мелкими стёклами, багрянцем пылали на подвесках люстр, канделябров, на блестящих обоях, массивных рамах картин, клали нежные блики на голубовато-белые скатерти, мягко играли на столовой посуде и дальше - в соседней зале, ярко золотили натёртый пол, вазы с цветами, переливались на сложенных в дальнем углу духовых инструментах. Тяжело пахло дымом крепкого кнастера, жареным мясом, вином, терпким потом.
Пётр пил сравнительно не много, но зато, даже во время обеда, то и дело совал в рот изгрызенную голландскую трубку.
Руки Лефорта, белые, холёные, с длинными, тонкими пальцами, унизанными перстнями, выдавали волнение хозяина: щёлкали, перебегали от пробки графина (вынет - вставит) к бокалу (передвинет - сожмёт ножку), перебирали фрукты в вазочке перед тарелкой, играли ножом… "Нужно бы заканчивать этот затянувший, скучный обед, - думал он, - хочется музыки. Десертом можно заняться и на ходу, за отдельными столиками, там, в танцзале, вперемежку с лёгким, игривым разговором, острыми каламбурами… А тут, - забарабанил пальцами по столу, - расселись! Тянут! Смакуют!.. Истово, чинно - по-русски".
- Всё проходит, Пётр Алексеевич, - обратился к царю. - И ваши заботы пройдут. Ничего не останется. И мы с вами пройдём. Я ужасно сожалею о потере каждого скучно проведённого дня. А вы?
Пётр утвердительно тряхнул головой.
- Вот и сегодняшний день, - мечтательно продолжал Лефорт, - он уже не повторится… А посему…
- Надо жить! - заключил князь Борис.
- Да! - Лефорт поднял бокал. - Надо жить! Весело, ярко! Красиво жить!.. Государь! - повернулся к Петру. - Я вас познакомлю с одной девицей!
- Кто такая? - весело спросил Пётр своим грудным, слегка сиплым голосом.
- Дочь золотых дел мастера, бочара, виноторговца - мастера на все руки… Анна Монс - королева Кокуя! Красива и свежа, как только что распустившийся эдельвейс! Но, государь, - Лефорт прижал руку к груди, - должен предупредить, что сердце её холодно и пусто, как альпийское озеро…
Князь Борис щёлкнул пальцами:
- Видел… Ох, хороша-а!
Прислуживая за столом, Алексашка старался рассмотреть поближе Петра.
Вот каков!.. Царь, а прост. Весел и молод, как он. Тоже высок. Глаза большие, карие. Густые, тёмные брови. Пухлый, маленький рот. Буйные кудри кольцами рассыпались по плечам. А на месте почти не сидит. И всё у Лефорта: "Это что? Как? Зачем?" Понравится - дёрнет плечом, хорошо, от души, засмеется. "Орел!"
Алексашка прислуживал ловко, быстро, без суеты.
- Поди сюда! - поманил его пальцем Лефорт. - Вот он! - представил Петру, и Алексашка понял, что о нём уже говорили.
- Ну, как жизнь на Кокуе? - у царя в глазах бесенята. - По душе ли?
- Вот как по душе, государь!
- Ну, ну! - нетерпеливо поощрил его Пётр.
И Алексашка тряхнул головой, и, глядя в упор на Петра, смело начал выкладывать:
- Канители нет! Просто всё. Живут весело, чисто. Только…
- Что?
- Нет той потехи, чтобы…
Лефорт рассмеялся:
- Воевать хочет. Плавать! Скакать!
Пётр привскочил, ухватил Алексашку за локоть.
- Хорошо, хорошо!.. То и надобно! - Хлопнул его по спине. И к Лефорту: - Вот оно, вот! Сойдёмся? - кивнул в сторону Алексашки. - Так, что ль, мусью? По рукам?..
Лефорт склонил рогатый парик, прижал ладонь к кружевам на груди:
- Как прикажете, государь.
В этот день на закате шёл дождь, шумел по деревьям, кустам около дома. В раскрытые настежь окна залы (проветривали перед танцами) тянуло сладкой свежестью мокрой земли, терпким ароматом увядших листьев, цветов.
Предполагаемые фейерверк и гулянье в саду не состоялись. Зато, к удовольствию дам, раньше начались танцы. Алексашка знал, что начнут, как обычно, со старинного танца гросфатер и что первым встанет в круг обязательно сам хозяин. А вот русские гости! Будут ли танцевать? Как сам царь? Неужели и он!..
- Гросфатер! - крикнул Лефорт.
Запели скрипки, засвистели флейты, зарокотали трубы, зазвенели литавры, и под церемонные звуки старинной музыки дамы во главе с Лефортом начали двигаться, раскланиваться, приседать.
Потянули в круг и русских гостей. Те упирались, их брали под руки дамы, подталкивали, вертели… Танцующие спутались, перемешались, и со смехом остановились.
- Не выйдет! - тряс головой князь Борис.
Пётр хлопал в ладоши.
- Ан выйдет! - кричал. - Снова! Снова!
Алексашка носился по зале с маленькой лесенкой, оправляя оплывшие свечи.
- А ну, - поймал его Лефорт за рукав, - станцуй ту весёлую, русскую, как её?
Алексашка мигом отставил лесенку в угол, весело блеснув глазами, поддёрнул вверх рукава.
- Голубца?!
- Вот-вот! - кивнул Лефорт. - Но быстро! Видишь, заминка! - И громко, на всю залу, крикнул музыкантам: - Голюбца!
Грянула плясовая.
Алексашка стремительно выскочил на середину зала. Топнул ногой:
- Шире круг!
Пётр, приоткрыв от изумления пухлый рот, мгновение смотрел на Алексашку остановившимися глазами, не поняв, в чём дело, моргал густыми ресницами. Готов был разгневаться, вскипеть: почему голубец, не гросфатер? Но… в следующее мгновение широко расставил руки и быстро попятился назад, резко осаживая к стене всех находящихся сзади него.
- Ну, ну!.. Шире круг!.. Так!.. Алексашка! Тряхни!..
Шаркая ногами, Алексашка лебедем проплыл по всему кругу, потом всё быстрее и быстрее пошёл мелкой дробью, полкруга отмахал ползунком, лихо вывёртывая туфлями, перешёл на присядку и вдруг, стукнув о пол обоими каблуками, подпрыгнул и, опустившись с размаху на одно колено, застыл перед Петром.
- Любо, любо! - кричали русские гости.
Пётр подскочил, поднял, подтянул за плечи, расцеловал.
- Уважил, Алексашка, уважил!..
Нашлись было ещё охотники сплясать голубца, утереть нос кое-кому из хозяев с их церемонными плясками.
Автоном Головин, широкоплечий, приземистый, грудь колесом, шариком выкатился на середину круга. Размахивая руками, как вёслами, хотел стукнуть каблуками о пол, но качнулся в сторону, погладил крючковатый нос и, перекосив рот в ухмылке, расслабленно махнул своей пухлой рукой.
- Не надо! - уговаривал его тучный Ромодановский. - Прогневишь государя.
Девушки пытались изобразить русскую пляску. Распоряжался князь Борис. Размётывая полы ярко-жёлтого кунтуша, отороченного соболями, он бегал, суетился, расставляя девушек в круг, обнимая их, лез целоваться. Девушки смеялись, хватали его за пышные рукава расшитой сорочки, за пуфы откинутых на спину рукавов, вертели на месте.
- Гей, гей! - выкрикивал он. - Начнём, начнём!..
Стоя на одном месте, девицы по команде князя Бориса притопывали, вертелись, расходились и сходились, хлопали в ладоши, выворачивали спины, махали платками, двигали в разные стороны головами, подмигивали.
Не совсем выходило, но было весело, шумно.
А Пётр, ухватив Франца Яковлевича за борта щегольского камзола, шутейно ругал его, тряс:
- Ты что же это, француз, нам русского голубца-то подсовываешь?! Своё "скакание" да "хребтами вихляние" мы и без тебя не раз видели. Почему своим танцам не учишь?..
От дружеской трёпки Петра субтильный Лефорт как тростинка качался. Взмолился:
- Не буду, государь!.. Отпусти!
- А-а, не будешь! - смеялся Пётр, обнажая крепкие, ровные зубы.
- Стой! Стой! Куда? - вдруг поймал он за широкий рукав было прошмыгнувшего Зотова. - Наишутейший всеяузский патриарх! - представил его Францу Яковлевичу.
- А ну, князь-папа, поведай немцам, как у нас о пляске святые отцы говорят. - Потянул за рукав. - Выходи в круг, режь как есть по заветам.
Зотов покорно - ему не впервой - запахнул расходящиеся полы своего заношенного кафтана, разгрёб пальцами сбившуюся на сторону пакляную бородёнку, привычным жестом обмахнул рукавом слезящиеся глаза. Просеменив на середину залы, тонкой фистулой загнусавил:
- О, злое, проклятое плясание; о, лукавые жёны, много-вертимые плясанием! Пляшуща бо жена любодейца, диавола, супруга адова, невеста сатанина; вси бо любящие плясание…
- Хватит! - остановил его Пётр. - Слышали? - обратился к окружающим. Прищурил глаз, поднял палец. - Вот как у нас!..
Вокруг засмеялись.
- Но это, - обернулся Пётр к Лефорту, - наши деды о русской пляске так говорили. А ты, Франц Яковлевич, гросфатеру обучи. Нашим дедам ваш дед, то бишь гросфатер, неведом был, они его не ругали, стало быть, и танцевать его не грешно…
Лефорт начал было раскланиваться, но Пётр взял его под руку.
Сели в уголок, за шашечный столик.
Алексашка тут как тут. Брякнул о стол двумя кружками с пивом, сунул поднос с табаком. Пётр - к нему:
- Пиво пьёшь?
- И вино, государь, и вино!
- Я про пиво, - осклабился Пётр.
- Отчего же его не пить? - вода, так-то сказать, кипячёная.