То, что выгодным фоном для положительного восприятия "Юрия Милославского" послужили именно романы Булгарина. отмечалось уже в начале 1830-х годов: "…его успеху, конечно, содействовало не мало и предварительное появление "Ивана Выжигина", которого (по выражению кн. Вяземского) оставляешь как смирительный дом", – заметил один из критиков. О том же писал Пушкин в письме к Вяземскому (конец января 1830 г.). Он хотя и положительно отозвался о "Юрии Милославском", в целом вполне трезво относился к дарованию Загоскина: "Ты бранишь "Милославского", я его похвалил… Конечно, в нем многого недостает, но многое и есть, живость, веселость, чего Булгарину и во сне не приснится". Примечательно, что единственная враждебная рецензия на "Юрия Милославского" появилась в "Северной пчеле", газете, редактируемой Булгариным. Рецензент советовал Загоскину не браться более за исторические романы и "не верить тем, которые станут в глаза хвалить его".
В результате "Самозванец" не понравился, а "Милославский" принят был с рукоплесканием". Н. А. Полевой, которому принадлежат эти слова и который равно недоброжелательно относился и к творчеству Загоскина, и к романам Булгарина. объяснял это тем, что "эпоха 1612 года есть один из главных коньков нашего народного самолюбия… колокольчик народного самохвальства и богатырства должен нравиться. И "Юрий Милославский" звонил в этот колокольчик из всех сил".
Роман Загоскина действительно отвечал обострившемуся в эти годы интересу к старине, к быту и нравам простого народа. Но прежде чем говорить о народности Загоскина, надо сказать несколько слов о жанре "Юрия Милославского", в немалой степени обусловившем эту народность.
Исторический роман, жанр новейший в русской литературе первой трети XIX века, связан был прежде всего с именем Вальтера Скотта, произведения которого явились совершенно особым этапом в развитии этого жанра. Изображение жизни частных лиц и любовная интрига, составлявшие основу романа вообще, были сохранены В. Скоттом и в историческом жанре. Однако нов оказался угол зрения, под которым он видел "частную жизнь с ее заботами и хлопотами" (В. Г. Белинский) и любовь – "верховную царицу чувств" (Н. И. Надеждин). Все "частное" дано В. Скоттом в исторической перспективе: вымышленные герои – люди прошлых столетий – действуют среди исторических лиц, участвуют в событиях, имевших место в реальности. Особое значение в романах В. Скотта приобрели "археологические" и "этнографические" подробности: и местность со всеми особенностями, и колорит эпохи, и костюмы, и позы героев – все должно было соответствовать своему времени. К такому же соответствию стремился романист и при изображении "старых нравов": привычек, обычаев, понятий, предрассудков людей прошлого. С особой тщательностью воссоздавался в историческом романе бытовой и исторический фон эпохи. Это не означает, что у В. Скотта исторические события, лица, предметы воспроизводились со скрупулезной точностью, основанной только на документальных фактах. Писатель, воскрешая историю в романе с помощью художественного домысла, волен был допускать сознательные анахронизмы, переставлять даты для усиления драматизма повествования, домысливать характер исторического лица. Загоскин, следуя В. Скотту, также уплотняет события: действие романа начинается весной 1612 года, а герои только еще узнают о фактах, "исторически" уже совершившихся и, как признается сам автор, известных "в самых отдаленных провинциях царства Русского" (см. историческое замечание 3): о присяге москвичей Владиславу (август 1610 г.), об убийстве Лжедмитрия II (декабрь 1610г.), о взятии Смоленска (июнь 1611 г.). Такое смещение событий не было нарушением исторической достоверности, ибо главная задача романиста заключалась не в хронологическом воспроизведении тех или иных исторических эпизодов, а в воссоздании "духа" прошедшей эпохи. Вот почему в романах В. Скотта и его последователей на первом плане, как правило, – изображение вымышленных героев, обыкновенных людей "тогдашнего времени", их "домашний быт и вседневный ум", по выражению А. А. Бестужева (Марлинского).
События, развертывающиеся на историко-бытовом фоне, должны были увлекать читателя, который ждал от хорошего романа "занимательности для любопытства, то есть хорошо запутанных и хорошо распутанных происшествий, и занимательности для ума, то есть истины и простоты с нею не разлучной", "театральной занимательности" и "удовольствия": хороший романист "никогда не утомляет внимания читателя" (А. С. Пушкин) – он должен "заставить читателя забыться, думать, что он живет, действует вместе с действующими лицами". Характерны в связи с этим упреки Булгарину в том, что читатель испытывает "скуку, усталость и тоску" при чтении его романов (концовка одной из эпиграмм Пушкина на Булгарина: "…Беда, что скучен твой роман").
Фон не должен был рассредоточивать читательского интереса и мешать увлекательности чтения. Но как совместить "занимательность для любопытства" с "археологией"? Для этого, по утверждению В. Скотта, необходимо было "изложить избранную вами тему языком и в манере той эпохи, в какую вы живете", то есть "переложить старые нравы на язык современности". Такое "переложение" не представляло намеренной модернизации исторической действительности, – это был род стилизации, необходимый художественный прием, действенный потому, что "важнейшие человеческие страсти", с точки зрения романиста первой трети XIX столетия, "общи для всех сословий, состояний, стран и эпох". "Сухая археология" могла только констатировать различия эпох, роман же обнаруживал общность страстей людей разных времен, увлекая и заинтересовывая читателя не только изображением "старины" или интригующим сюжетом, но и характерами героев.
За незнакомым бытом, костюмами, навыками и привычками читатель романа Загоскина должен был видеть не только то особенное, что отличает людей прошлого от людей настоящего, но и общее, что сближает их – те же русские чувства, которые, с точки зрения писателя, не менее значимы и в "настоящее время": любовь к отечеству, благочестие, любовь к ближнему и т д.
Воскрешение быта прошедших столетий, воссоздание страстей и чувств обыкновенного человека прошлого, воплощенного в вымышленном герое, исторический фон – все это давало возможность показывать историю "домашним образом", как говорил А. С. Пушкин, вмещая "романическое происшествие" в "раму обширнейшего происшествия исторического". Особенное значение приобретала история "старых нравов", и прежде всего нравов народа. Духовная жизнь нации, начиная с произведений В. Скотта, стала неотъемлемым компонентом исторического романа.
В России 20-х годов XIX столетия зачитывались романами В. Скотта. Так, П. А. Вяземский писал о "лихорадке любопытства, тоски, жадности, увлекательности", которая "обдает читателя Вальтера Скотта, единственно умеющего сливать в своих романах историю поэтическую и поэзию историческую эпопеи, деятельность драмы то трагической, то комической, наблюдательность нравоучителя, орлиный взгляд в сердце человеческое со всеми очарованиями романического вымысла. Может быть, Вальтер Скотт – превосходнейший писатель всех народов и всех веков".