- Где я? - спросил он.
- Дома, желанный человек.
- Чей это дом?
- Великого хранителя сокровищ. Я дочь его - Золотая.
Силантий закрыл глаза.
…Огнева смолкла, вслушиваясь, Андреев тоже прислушался. В глухой ночной пустоте четко работал мотор баркаса. К острову, покачиваясь, приближался белый электрический светлячок. Рыбаки припозднились, на Сайму возвращаются. Мотор стучал громче, приближаясь. Уже видна черная громада баркаса и электрический фонарь на палубе. Мелькали огоньки папиросок. Когда баркас поравнялся с островом, чей-то мощный насмешливый бас пророкотал:
- Эй, на берегу! Не спите, а то водяной утащит!
Григорий Петрович сказал Огневой:
- Они сейчас на глубоких местах промышляют.
- Отчего же?
- Рипуса ловят. А рипус любит холодную воду, в теплой он быстро засыпает.
Баркас вошел к протоку. Через минуту мотор, взревев, заглох.
- Значит, попал Силантий в пещеру к Золотой.
- Да, и стала Золотая за ним ухаживать, и он постепенно выздоровел. Когда совсем поправился, рассказала ему о богатствах здешнего края. Завела на гору, и открылось ему нагромождение гор. Золотая оказала:
- Отныне эти края принадлежат тебе, Силантий. Мой отец, уходя на север, наказал ждать людей и отдать им богатство. Я ждала долго, ночами стояла на горе и зажигала золотой факел.
Сугомак на берегу светлой речушки срубил себе избенку. По берегам искал золото и находил. В горах собирал самоцветы. Прятал в тайнике. За горой обнаружил бурый железняк. Много накопил Сугомак золота и самоцветов. Собирать их не было смысла. Зачем? Без людей они теряли силу.
Силантия потянуло к людям. В карманы, за пазуху напихал золота и самоцветов, вырубил суховатую палку и тронулся в путь. В лесу встретил рудознатцев. Они приняли его настороженно, но к костру пустили. Силантий обрадовался и рассказал про сокровища. Увидев золото и самоцветы, рудознатцы онемели. Потом, накинулись на камни, заскорузлыми руками жадно их щупали. Вот оно, ради чего они забыли все на свете - и дом, и жен, и детей, и радости, вот то самое, ради чего рыщут они по тайге и не могут найти. Без сокровищ они черви, а с ним - короли!
Рудознатцы обещали Силантию дружбу. Он повел их в благодатные края. Они нахватали много богатств, но хотели убить Силантия. Он бежал. По следам рудознатцев проникли сюда жадные заводчики, нагнали подневольных людей. Но не было им счастья. Дни и ночи не разгибали спин, смертным боем били их хозяйские доглядчики.
Одинокий бродил Сугомак по горам, прятался от людей и увидел он на горе Золотую, поспешил к ней. И сказала она:
- Несчастье принесли сокровища людям. Отныне не будет здесь ни золота, ни самоцветов, ни руд.
Свои украшения Золотая спрятала в колодец пещеры. Вы были в пещере?
- Был.
- Значит, колодец видели. С тех пор гора, речка, пещера называются Сугомакскими. Хорошая байка?
- Ничего. Золотая так и не вернулась?
- Видимо, нет.
Андреев подбросил в костер сушняку, пододвинул ствол сосны, комель у нее уже обгорел. Кто-то легонько ткнул его в спину. Оглянулся. Рядом козел тряс бородой. В круглых глазах прыгали злые огненные искорки.
- Пшел! - замахнулся на него Андреев, и козел попятился. В отдалении маячили еще несколько коз и овечек.
- К людям тянутся, - проговорила Огнева. - Все живое тянется к людям. А человеку к кому тянуться?
- К человеку.
Огнева пошуровала палкой в костре. Потом сказала:
- Надо было у старухи попросить картошки. Мы бы ее сейчас в золе испекли.
Григорий Петрович подумал тогда о картошке, но постеснялся попросить. Конечно, картошка сейчас была бы не лишней.
- Интересно, что вам обо мне говорил предок?
- А, ничего.
- Но все-таки?
- Что вам не везет в семейной жизни.
- Мужа моего как назвал?
- Прощелыгой, по-моему.
- Брандахлыстом.
- Точно!
- Огнева я не виню. Он сильный, красивый, характер кремневый. Но ведь я тоже не из тех, у кого одна защита - слезы. Кремня хватает и во мне. Я с вами по-бабски откровенничаю. В меня вы все равно не влюбитесь.
- Это почему же? - улыбнулся Андреев.
- Знаете, что такое хлебозор?
- Зарницы. Без тучи и грома.
- Сверкать будет, но гром не грянет и дождь не пойдет. Ну да ладно. Вот про своего Огнева. Схлестнемся, бывало, - два кремня. Искры в стороны. А нашлась другая и дала моему Огневу то, чего он ждал от меня - ласку, уступчивость, доброту.
- Кто же она?
- Моя приятельница. Училась в университете. Она и увлекла Огнева.
- Они в Свердловске?
- В Сибири. Если бы не уехали, уехала бы я. Сама виновата. Дура, я думала, что независимость и самостоятельность больше нравится.
- Кому как.
- Выходит, плохо понимаю я психологию… А мне хочется спрятаться за широкую спину, очутиться под чьим-нибудь покровительством, почувствовать себя беспомощной, зная, что тебя кто-то защитит. Странно?
- Жизнь есть жизнь, - усмехнулся Андреев.
- Гаденькая философия! - возмутилась Огнева. - Удобно прикрывать ею острые углы. Жизнь есть жизнь, поэтому, мол, и стараться нечего.
Козел стоял в стороне и, освещенный трепетным огнем, походил на черта.
- Я вас не заговорила?
- Нет, конечно!
- Я и сама себе кажусь странной. Мучают всякие желания, и я им поддаюсь. Почему-то захотелось проследить свою родословную. Знаете, раньше дворяне устанавливали свое генеалогическое дерево. Ну а я глубоко не распространяюсь, о самых близких предках. История у Куприяновых колоритная, не соскучитесь. Могу дать почитать.
- Спасибо. Один вопрос?
- Валяйте, как говорит мой тятя.
- Будто вернулся Алексей?
- Давно.
- Учился с ним в школе.
- Я вспомнила. Вы с ним то дрались, то дружили. Верно? Один раз даже избили вдвоем. Помните?
- Еще бы!
- А другой раз мама ругалась. Вы какие-то опыты с ним делали и разбили стакан. Он не сознался, а мама сказала: "Странно, воров не было, а стакан исчез".
- Было дело, - улыбнулся Андреев.
Помолчали. Огнева села на прогретую землю, привалилась локтем к камню и закрыла глаза. Андреев прикрыл ее полушубком. Она было запротестовала, но он настоял на своем. Она благодарно улыбнулась и вскоре затихла.
Григорий Петрович сидел возле потухающего костра, глядел, как одеваются пеплом красные угольки и думал об Огневой. Что же общего между той сопливой девчонкой и этой самоуверенной умной женщиной? Ничего! Пропасть прожитого их разделяет.
До Кыштыма добирались на рейсовом автобусе. Редактор горячо извинялся - поломался многострадальный "газик", на ремонт поставили. Куда же денешься, раз такое дело.
Дома
Мать встретила Григория Петровича упреками. Он отмалчивался. Не предупредил, а она переживала. Рассказать бы ей об Огневой, да не стоит.
А хороший все-таки день выдался на Увильдах. Второго такого, видимо, не будет. Андреев целый день отлеживался в амбаре, принимался читать, но мысли настойчиво возвращались к увильдинскому костру. Перебирал в памяти разговор с Огневой, задним числом старался скорректировать свои ответы.
К концу дня заглянул Николай Глазков. Родители у него жили через три дома, поэтому Николай частенько наведывался на родную улицу Кирова.
Глазков готовился к сенокосу. И разговор его крутился вокруг этого - недавно ездил в лес, трава нынче хорошая, а ягод маловато. Но он знает ягодные места. Если Гриша Петрович захочет, то можно слетать на мотоцикле за черникой.
- Слушай, - спросил Андреев. - А помнишь, у нас в детстве украли мешки с кислицей?
- Особо! Мы еще тогда разозлились и давай кидать с горы камни. Они подпрыгивали выше сосен! Дураки - внизу-то люди ходили.
- Не Куприянов у избушки нас встретил?
- Дядя Костя? Может быть, и он. Давно ведь было.
- Вот помню, что где-то с ним до войны схлестывались, а где - не знаю.
- Погодь, погодь. Помнишь, перед войной на гору Гораниху ходили? В феврале, по-моему.
- Ну?
- Дикого козла еще поймали?
- Во! - воскликнул Андреев.
Три Петровича зимой часто бегали на лыжах в лес. Поводы разные - ставили на зайцев петли, охотились на белок.
Зима в тот год выдалась чудная. В январе ударили сильные морозы. Сосны трещали от лютого холода, воробьи замерзали на лету. И тревожная то была зима - наши войска штурмовали линию Маннергейма. В феврале морозы отступили, началась оттепель - таял снег. А потом вдруг снова затрещали морозы. На сугробах возникла ледяная корка. Если идти по ней на лыжах, она держала человека. Но стоило снять лыжи, и нога сразу проваливалась. Особенно крепкие корки образовались на открытых местах. Снегу в том году навалило вдоволь. Потому гололедица опаснее всего была для зверья, особенно диких коз и сохатых. На корке они обдирали в кровь ноги.
В хмурый февральский день Петровичи на лыжах забрались в тайгу - на склоны горы Горанихи. Были у них ружья. Лыжню прокладывал Николай Бессонов, за ним поспевал Глазков, а замыкал Григорий.
У Бессонова глаз зоркий. С ходу заметил белку на сосне. Мог на торной заячьей тропе обнаружить свежие следы - а ведь снег утоптан так, что встань человек и то след не увидишь.
Николай Бессонов, в заячьей белой шапке, в телогрейке, с ружьем за спиной первым обнаружил следы дикого козла. Они были хорошо видны - крупные, глубокие. Бессонов сказал:
- Горяченькие.
На горе лес редел и белела поляна. Три друга прибавили шагу. Правда, охота на диких козлов запрещена, но кто мог подкараулить друзей? Никто. И их одолел охотничий азарт.