Глава четвертая
Банка не делится
Слова Алексея Максимовича заставили ребят задуматься. Каждый из них по-своему - это было видно по их лицам - оценивал поступок Батька. А поначалу он им показался пустяком.
- Насчет измены - это верно. Да ведь тоже, как винить Батька? Травкин-то его наверняка прогонит, коли он на службу не придет, - говорил, глядя в небо,
Абзац. - И прощай сапожки с медными подковками, штаны с позументом, прощай бархатная безрукавка.
- Он все это врет, никакой у него безрукавки нет, - угрюмо сказал Вася Шихобалов, рассматривая рыбок на просвет.
Пешков покосился на него и спросил:
- Милый, ты, что же, с этой банкой так и будешь сидеть? Не дал Батьку банку подержать - вот мы и без котелка!
- Все купцы жадные! - презрительно прищурясь, сказала Маша.
- А я вот не жадный! - ответил Шихобалов. - Я бы вот сейчас всем поровну разделил, чтобы каждому пришлось всяких цветов: и по красной, и по зеленой, и всяких.
- Делить, делить! - закричали вдруг ребята. Я решил подать свой голос:
- Нельзя делить, ребята, не делится.
- Мне можно дать на одну рыбку меньше, - потупясь и собрав губы сердечком, сказала Маша.
- Все равно не делится без остатка.
- Однако, Преподобный, почему? - спросил Пешков. - Откуда ты знаешь, сколько штук в банке?
- Очень просто. Допустим, поделили, съели…
- Съели! - подтвердили все согласно.
- А банка? Что делать с банкой? В банке-то и есть вся суть… Это и есть основная проблема: кому достанется банка?
- По-моему, банку, когда все съедим, кокнуть, - посоветовал Абзац.
Вася всхлипнул.
- Ага! Вот что! - ехидно молвила Маша. - Он на банку-то и надеялся. А я, может, за банку-то и от рыбок откажусь…
- Всякий откажется.
- Запомним это, - усмехаясь и хмурясь, говорил Пешков. - Я тоже, пожалуй, откажусь от рыбок, но от банки и я не прочь. Признаюсь, руки чешутся отнять…
- Нате подержите, - Вася Шихобалов, глубоко вздохнув, протянул банку Пешкову.
- Отлично! - приняв банку из рук Васи, заметил
Пешков. - А банку, когда будет истреблено содержимое, мы пустим "на счастливого".
- На счастливого!
- Принято единодушно.
Пешков аккуратно уложил банку в мягкое, меж парусом, навернутым на мачту, и бреднем.
Крылья черной клуши
Пароход перевалил Волгу против Жигулевского завода и шел вдоль луговых песков. Солнце совсем затмилось и едва пробивалось сквозь белесую мглу, сплошь затянувшую небо. Ветерок улегся. Волга вдали стала литою, словно замерзший стоячий пруд, захваченный крепким осенним утренником. Свежело. Маша Цыганочка, одетая в легонькое платьице, поеживалась, да и Вася Шихобалов поджимал босые ноги. Пешков сказал:
- Ну-ка, Вася и Маша, встаньте на часик.
Он раскинул полы хламиды, словно черные крылья.
- Садитесь поближе, поплотней - согрейте старичка: опять что-то крыльца заныли.
Вася и Маша сели на разостланный по скамье подол плаща, прижались к Пешкову, и он их закутал полами. Головы Васи Шихобалова и Маши Цыганочки высовывались из-под плаща, словно головы цыплят из-под черной клуши. Козану и Стеньке с той улицы как будто стало холоднее от того, что Васе и Маше сделалось теплее, но они молчали. Молчал и Абзац, храня независимый и равнодушный вид ко многому в мире, даже к банке с золотой рыбкой. И я молчал, подгребаясь кормовым веслом.
Заговорила Маша:
- Алексей Максимович, а вы видели когда-нибудь Батька в бархатной безрукавке и в сапожках?
- Ив красной канаусовой рубашке. Неоднократно видал. А на рубашке множество золоченых пуговок бубенчиками, от воротника до пояса. Подпоясан Батёк ремешком с чеканным серебряным набором…
- А подковки на сапожках есть? - спросил Козан.
- Ну как же без подковок! И подковки есть. Вася напрасно сомневается.
Медные подковки
- А какие: медные или железные? - хитро улыбаясь, спросил Вася Шихобалов.
- Медные, конечно медные.
- Ага! Вот и попались: как вы могли видеть, какие подковки! Батёк врал, а вы повторяете.
Алексей Максимович настаивал на своем:
- И не видя, я мог прийти путем умозаключений к тому же самому выводу. Как пустится Батёк вприсядку да пятками сверкать - такой звон! Не то что видать, а слыхать, что подковки медные. Не верите, вот спросите Преподобного - он не станет говорить неправду.
- Еще не научился, - подал голос Абзац.
- Совершенно верно, - согласился я. - Да зачем врать, когда можно говорить правду!
- Расскажи нам, Сергей, про Травкина одну правду!
Козан и Степан пересели на скамейке лицами ко мне. И даже Абзац приподнялся и сел на носу.
- Послушаем, как Сергей Преподобный будет правду врать.
Я с непривычки несколько смутился, что со мной тогда еще бывало.
Народные певцы
Все сидели теперь лицом ко мне, и я на корме, подгребаясь веслом, почувствовал себя, как учитель на кафедре.
Пешков, ободряя меня, покрутил головой: не робей, мол.
- Насчет сапог с подковками - все истинная правда. Это вам подтвердил и Алексей Максимович.
- Опять страхуется, - съязвил Стенька с той улицы.
Я возмутился:
- Что это ты, парень! Вижу я тебя сегодня впервые, а уж второй раз говоришь о страховке. Я не страхуюсь, а опираюсь на авторитет. Пешков сам в хоре Травкина в Царицыне пел тенором. Если б он не заболел там воспалением легких и не потерял голос, то был бы теперь оперным певцом не хуже Ершова!
- Что пел у Травкина - верно, что голоса не стало - тоже верно, а насчет Ершова - низкопробная лесть… Продолжай, Преподобный!
- Слышите, ребята, все правда! Вам еще рано по трактирам ходить, да и вырастете - не советую. Все правда: и безрукавка, и штаны с позументом, и Вася вприсядку пляшет… А закрылся трактир, все певцы одежу скидают и все свое надевают. Кто в опорках, кто босой, кто в пиджаке, кто в телогрейке бабьей - иду в другой трактир пропивать, что им за вечер Травкин даст. В тот трактир, где они поют, "в своем виде" их не пускают и водки не дают - такое у Травкина с буфетом условие. Супруга Травкина к закрытию трактира тут как тут: весь наряд их в узлы завяжет, ну, вот как попы, когда в дому молебен отслужили и идут домой.
Травкин
- А сам-то Травкин, чай, спросит тут же водки и давай хлестать!
- Никто не видал, чтобы он водку, вино или пиво пил. Угощение принимает только чаем. Голос бережет.
- А какой у него голос?
- Голос - очаровательный тенор. Тут и Пешков спорить не станет: не хуже Ершова…
- Это верно. Тенор прекрасный, задушевный, - подтвердил Пешков.
- У вас, Алексей Максимович, наверно, голос был лучше, - медовым голоском сказала Маша.
- "Что было, то уплыло" - сказал китайский мудрец Сам-Пью-Чай.
- Ас Травкина супруга тоже весь наряд снимает?
- Нет, он так и наружи ходит: в поддевке из тонкого синего сукна - двадцать рублей аршин.
- А куда он ходит?
- Ходит по церквам да по шалманам, на майданы, где орлянщики, все проигравши, поют, - Травкин голоса выискивает. В Вятке из собора выхватил баса. Теперь этот бас в императорском театре поет.
- Верно, - подтвердил Пешков: - Федор Иванович Шаляпин Травкину обязан.
- В хору у Травкина вместе с ним "головка" - семь человек: два тенора, два баса, баритон и октава такая, что пустит нижнее "до" - паникадило в соборе гаснет. Они у него на жалованье, и платье у них приличное.
А октава Панибратцев ходит по Дворянской улице в шелковом цилиндре, крылатке, трость с набалдашником. Ехала губернаторша, он цилиндр снял, поклонился с достоинством. Она ему ручкой сделала - думала, что бузулукский предводитель дворянства… Пешков, одобрительно кашлянув, сказал:
- Из тебя, Сергей, пожалуй, будет толк… Продолжай в том же духе.