- Нет, не поэтому, Василий Петрович, - ответил Ружанский. Он был бледен, но спокоен. И, видимо, жестокие упреки Семенова были так ему неприятны, что он в первую очередь должен был ответить на них - слова его казались не возражением, а оправданием: - Мое положение незавидное, Василий Петрович, ты в трудную пору моей жизни крепко за меня встал, только это и спасло меня от тяжелой руки Алексея Антоновича. Ну, а я от помощи тебе вроде отказываюсь - можно мне в лицо оскорбления бросать, покажутся правдоподобными. А мне, если хочешь знать, легче было бы тебе помочь, чем отказывать в помощи, и много легче! Не из трусости я тебе говорю: нет! Я иначе понимаю обстановку. Так велит мне партийная совесть - это выше, чем дружеские отношения, Василий.
Семенов угрюмо молчал. Ружанский продолжал все более убежденно:
- Давно я хотел вмешаться в ваши распри, сказать тебе прямо: одумайся, Василий Петрович, ты неправ. И на конференции хотел выступить с этим же - не сумел. Характер проклятый мой - не могу без спросу неприятности говорить, ты за этот мой характер сам меня ругал, знаешь его. А я видел, Марков прав, а ты - нет.
- Выходит, Марков прав, а я - нет? - с хмурой насмешкой переспросил Семенов. - Может, откроешь секрет - в чем он прав, а я нет?
- Да взять хотя бы положение на руднике, - твердо сказал Ружанский. - Ты мне каждый день звонишь, с бедняги Верховенского по три стружки ежедневно сгоняешь, все требуешь заседания проводить, дергаешь, накачиваешь людей, заставляешь их из последних сил биться, чтоб на процент повысить выработку. А Марков, если хочешь знать, по неделе мне не звонит, не дергает меня, он знает: все, что можно сделать, я сам сделаю.
- Да что здесь хорошего? - изумился Семенов. - Человек за план бороться перестал, самоустранился, а ты его хвалишь за это. Нет, я не таков, верно, я из людей все выжму, на геройство их подниму, а план заставлю дать.
- Ах, ничего ты не понимаешь, Василий Петрович, - с досадой проговорил Ружанский. - Слова твои хорошие, верные, но - как бы это объяснить? - пустые они у тебя. Не понимаешь ты современной обстановки, а Марков ее понимает. Он поднимает выработку не на процент, ценою тяжких усилий, как ты, а обеспечивает условия для повышения ее на сотни процентов. Он заставил наших инженеров разработать конструкцию нового горнопроходческого щита, этот щит заменяет сотни рабочих. Если один только щит пустить, подземный рудник по добыче руды сразу забьет рудник открытый, и кончатся наши бедствия. А для нас три таких щита изготавливаются на машиностроительном заводе. Марков непрерывно подталкивает министерство, чтоб скорее выполнило заказ.
- Знаю, знаю: сами не справляетесь, к чужому дяде пошли - помоги.
- Какой же это чужой дядя, Василий Петрович? Такой же советский завод, как и мы.
- Ну ладно, спорить больше не будем. Песни твои в честь Маркова мне слушать не хочется. Значит, так: присоединяться к моему письму не будешь?
- Не буду, - твердо сказал Ружанский. - И тебе советую: не начинай новой драки, Василий Петрович.
- Это уж мое дело.
Ружанский встал. Семенов угрюмо смотрел на него. Обескураженный своей неудачей, Семенов не мог еще примириться с ней. И внезапно к нему пришла все объясняющая догадка. У него даже заметалось сердце и похолодели руки.
- Слушай, Сергей, - бледнея сказал он хриплым голосом. - А ты не… это… не против меня голоснул?
Он видел, как Ружанский вздрогнул и снова отвернул лицо.
- Ну, знаешь, голосование тайное, - уклончиво сказал Ружанский. - Объясняться по этому поводу не намерен.
- Так, так, - проговорил Семенов. - Так, так, тайное, значит. - Сдерживаемое им негодование вырвалось наружу бурно и неудержимо. - Трусы! - кричал он, наступая на опешившего Ружанского. - Открыто дать отвод - боитесь, а втихомолку шкодите! Всего мог ждать, но чтоб ты связался с Шадриным, со всей этой мерзопакостью, этого не ожидал! Шадрин и Ружанский - хороша компанийка! И тебе не стыдно? Я спрашиваю, тебе не стыдно, Сергей?
Ружанский ответил с достоинством:
- Сейчас с тобой говорить бессмысленно, Василий Петрович, ты себя не помнишь. Если хочешь, я к тебе потом приду, тогда еще раз поговорим. А, впрочем, по-моему, все ясно.
Он вышел, осторожно прикрыв дверь, а Семенов, мрачный, подавленный, упал в кресло.
4
Уже через минуту он вскочил и кинулся к телефону, стоявшему на отдельном столике, - вызывать Лазарева. Секретарша ответила:
- Иван Леонтьевич пошел в вентиляторную проверить, почему в шахту мало воздуху подают.
Семенов в бешенстве крикнул:
- Да вы ему передавали, чтобы он мне позвонил?
Бесстрастный голос секретарши ответил:
- Передавала. Иван Леонтьевич сказал: освобожусь - позвоню.
Семенов в волнении зашагал по кабинету. Он совсем растерялся. Стройное, убедительное объяснение вчерашнего происшествия, созданное им ночью, неожиданно дало трещину. Главное звено этой логической цепи Ружанский - оказался не друг, а враг. Это было чудовищно, немыслимо, не лезло ни в какие ворота, но, тем не менее, было. И из-за этой новой неожиданности становились непрочными другие звенья построенной им логической цепочки. Семенову уже казалось, что все было неправильно в его рассуждениях и что нужно думать сначала, искать нового объяснения, разрабатывать новый план действий. Он остановился и с гневом топнул ногой.
- Ну хорошо! - крикнул он самому себе. - Допускаю, ты ошибся, переоценил этого тихоню: думал, он - как ты, на добро отвечает добром, а он за хлеб платит камнем. Пусть - мало ли на свете карьеристов и лицемеров, до самого полного коммунизма никто не пожалуется на недостаток этой дряни. Но ведь остальное-то, остальное все верно? Верно, конечно. Марков ясен: это враг, он спит и видит, как выгоняет тебя отсюда; день, когда ты возьмешь билет на самолет, будет самым радостным днем его жизни. И первым прихлебателем и прихвостнем у него Шадрин, это тоже неоспоримо. А Лазарев за тебя, хоть и не нашел времени сам позвонить. Так чего ты заметался, словно щука на сковородке? План намечен правильный - иди, осуществляй его. И самое главное, не слезай с телефона, добивайся Лазарева.
Но звонить Лазареву не пришлось - вошла Пахомовна и доложила:
- Василий Петрович, к вам Шадрин.
Семенов был поражен. Он хотел крикнуть: "Гоните к черту!" - он ожидал чего угодно, но только не прихода Шадрина. Однако выгнать его не удалось: Шадрин, уже раздевшись, шел вслед за Пахомовной. Он сказал, протягивая руку:
- Здравствуй, Василий Петрович.
Семенов нехотя поздоровался - ему было трудно пожимать руку Шадрину. Самым неприятным было то, что в голосе Шадрина слышалось сочувствие, словно он и не был одним из организаторов всей этой пакости, - свалившейся на Семенова. Семенов гневно подумал: "Заметать следы пришел - врешь, не выйдет!" И он решил: если Шадрин примется расписывать свою нейтральность, доказывать, что он тут ни при чем, гнать его немедля!
Шадрин сказал очень серьезно:
- Поверишь, Василий Петрович, ночи не заснул после вчерашнего голосования - все думал, искал объяснений. Сегодня работать не мог, провожу планерку, а в голове - ты. Решил все бросить, поехать к тебе, посоветоваться. В горкоме мне сказали, что ты не приезжал. Ну, я прямо сюда. И вот знаешь, что я тебе скажу, - прошляпили мы это дело. И твоя вина большая, и я за собой солидную часть вины признаю.
- Хорошо, хоть признаешься, - криво усмехнулся Семенов. - Если совесть грызть стала, значит, не всю еще потерял.
Шадрин с недоумением посмотрел на Семенова; видимо, ему было не до расшифровки намеков, - он заговорил о своем, не желая терять нить мыслей:
- Конечно, виноват, Василий Петрович. Это я еще вчера понял. И знаешь, в чем я виноват? Знал, что против тебя готовится обструкция. Ребята почти совсем не скрывались, открыто заявляли, что против тебя проголосуют. Волков мне прямо говорил: "Постараемся неприятность Семенову оборудовать; если и пройдет он, так только жалким большинством голосов". Вот эту вину за собой признаю - не пошел к тебе, не предупредил, что готовится поход на тебя. Правда, я думал, что ты сам все это знаешь, и у тебя все твои враги на учете - примешь свои меры. А когда все они поперли на трибуну, я просто перепугался. Но ты сидел спокойный, смеялся с Чибисовым, у меня отлегло от сердца - ну, думаю, раз он такой, значит, все ему известно и ничего из их затеи не выйдет. Потом, когда стали голоса подсчитывать, чуть не закричал, да уже было поздно.
- Так, так, - сказал Семенов сдавленным голосом. - Значит, в том, что не предупредил о пакостях всех этих ловкачей, что знал о сговоре и не помог его сорвать, - эту вину ты за собой признаешь. Ну, а в том, что сам участвовал в этом сговоре и голосовал против меня, - это признаешь?
Я? Голосовал против? - с изумлением переспросил Шадрин. Негодующий, растерянный, он глядел на Семенова во все глаза. И Семенов вдруг с ужасом понял, что он ошибся и тут - не мог человек, смотрящий на него такими глазами, голосовать против. Он попытался еще бороться против этого - неожиданного и страшного - удара. Он проговорил, стараясь но показать своего волнения:
- Запираться думаешь? Не выйдет, Шадрин. Все о тебе знаю - ты был заодно с ними.
- Глупости! - ответил Шадрин, овладевая собою. Он повторил презрительно: - Глупости! Думал, знаю тебя, Василий Петрович, а вот что в глупости веришь, об этом не подозревал.
Семенов сидел, не находя слов. У него было ощущение, что все вдруг поплыло, закачалось под ногами. Он проговорил, чтоб хоть что-нибудь сказать:
- Не верю я тебе, Лев Николаевич. Чем докажешь, что ты не с ними?
Шадрин не заметил растерянности в словах Семенова и подумал, что он требует серьезных доказательств. Он заговорил горячо и убежденно: